В конце августа 1329 года Мортимер решил устроить турнир Круглого Стола в стиле его знаменитого деда. Поводом и причиной для праздника стала церемония нового двойного брака в семье, как и предыдущим летом, но на этот раз в качестве женихов выступали более могущественные люди. Со времени прошлой свадьбы в доме Роджер стал графом, поэтому его дочери могли надеяться выйти за графов или за их сыновей. Одна из дочерей, Агнес, сочеталась браком с молодым графом Пембруком, Лоуренсом де Гастингсом, чье право вступления в союз находилось в руках у Мортимера. Другая добилась еще более выдающегося замужества, войдя в королевский клан. Разрешить сыну и наследнику жениться на дочери Роджера, Беатрис, убедили графа Норфолка, дядюшку суверена. Обычно считали, что четвертый в очереди к трону человек должен заключить лучший союз, чем с шестой дочерью недавно получившего титул графа Марча, но время было совсем не обычное.

Накануне выезда в Уигмор предположительно беременная Изабелла сделала распоряжения на случай своей смерти. 2 сентября она велела, дабы Роджеру при подобном обороте событий достался замок Монтгомери и относящееся к нему лордство сотни Чирбери. Также он должен быть сохранять замок Билд, заботясь о нем за символически взимаемую арендную плату. Утвердив эти приказания, королевский кортеж направился в сторону границы с Уэльсом, к следующему вечеру добравшись до Леоминстера. Оттуда, они днем совершили короткий переезд в Уигмор.

Посмотреть на турнир собралась внушительная толпа. Мортимер оплатил все из конфискованной у Деспенсеров казны и из монаршего пожалования в тысячу фунтов стерлингов. Графы и бароны расположились лагерем в долине под крепостью и вокруг маленького городка Уигмора. По охотничьим угодьям распростерлись шатры. Как и на турнире Круглого Стола, устроенном дедом Роджера, совершались дары, происходили обмены знаками любви, рыцари сражались, а зрители наблюдали за ними с возвышений вокруг арены. Мортимер взял на себя роль Артура, а сидящая рядом с ним Изабелла, сыграла Гвиневру, созерцающую события. Каждый из дней состязаний король одаривал Роджера формальными пожалованиями драгоценностей и покрытых золотом и серебром кубков, включая сюда преподнесенный 5 сентября французский монарший кубок с гербами Франции и Наварры, уже описанный выше.

Турнир в Уигморе продолжался в течение двух или трех дней. Все это время Мортимер являлся темой обсуждений, затмевая даже дочерей в момент заключения ими брачных союзов. Люди отмечали его близость к королевской семье, свободное обращение с нею. Надевший, в подражание Артуру, корону и с матушкой суверена рядом, Роджер на глазах у толпы ставил себя выше истинного суверена. Выбери он роль Ланселота, это смотрелось бы забавно и иронично, и королю Эдварду (в качестве Артура) ничего бы не угрожало. Но Мортимер не просто исполнял отведенную ему роль, он важно напоминал окружающим, что именно ему, а не Эдварду выпало происходить из рода Артура. Среди народа ходили слухи, что Роджер теперь сам стремился стать монархом. Люди не нуждались в пророчестве Мерлина, научившем бы их трактовке символизма носимой графом короны.

Здесь и крылись корни допущенного Мортимером промаха. Он не являлся членом монаршего клана, и его попытки предстать таковым выглядели извращенными. Тщательно продуманная и «удивительно» богатая одежда, странная и по стилю, и по цвету, особо бралась на вооружение. Демонстрируемые драгоценности вызывали зависть. Повседневно привычное обращение с королем задевало каждого из наблюдавших, — ведь Роджер шел рядом с Эдвардом и сидел в его присутствии. Люди были потрясены выказываемым Мортимером безрассудством. Не спасал и внушительный размер личного хозяйства, — почти две сотни человек, то есть, столько же, сколько вооруженных солдат мог позволить себе содержать суверен. Порождаемые сравнения с королем Артуром становились уже не просто отчасти смехотворными. Дед Роджера пятью десятилетиями раньше в финале своей славной карьеры мог удалиться от дел, отметив это турниром Круглого Стола, но Мортимер-младший, совсем не в пользу для себя, вызывал сравнения с доселе непревзойденным Артуром из легенды о Круглом Столе, с тем, кто, предположительно, сражался с великанами, выиграл каждую из выпавших на его долю битв, завоевал Францию, спасал похищенных девиц и предводительствовал блестящей командой рыцарей. Как мог Роджер сравниться с «самым достойным из властителей, известных тогда в мире?»

Самостоятельное создание Роджером рыцарского великолепия и могущества перешло допустимые границы. Он окружил себя представителями королевской семьи и всеми возможными ловушками роскоши, придворной, полагающейся в силу происхождения, обладания состоянием и влиянием, но и граф, и каждый до единого из знающих его, понимали, — Мортимер — сын простого барона с территории Уэльской Марки. Роджер не завоевал славу, равную его герою, Уильяму Маршалу, графу Пембруку, напротив, добился ее ловкостью. Власть Мортимера оказалась достигнута не благодаря мудрости, а через хитрость. Лишь один человек обладал достаточной смелостью, чтобы прилюдно встать и в лицо сказать Роджеру, как он стал смешон. В Уигморе сэр Джеффри Мортимер, любимый отпрыск графа, объявил отцу, что тот превратился в «короля сумасбродств». Фраза была символичной и говорящей. Вельможа сумасбродно пришел к компрометации своей близости к трону, постепенно сам переняв монаршее достоинство, и равно сумасбродно, утратил способность здравого оценивания и надзора за общественным мнением. Он стал чересчур могущественным.

*

После состоявшегося в Уигморе турнира конфликт в сердце правительства перешел в более горячую стадию. Эдвар плохо отреагировал на демонстрацию Роджером власти и сейчас же предпринял первые шаги к возвращению себе монаршего могущества. 12 сентября он отправил за границу своего друга и доверенное лицо, сэра Уильяма де Монтегю. Для общества его задача заключалась в посещении Гаскони, но у гонца были еще и тайные поручения, — поехать к Папе в Авиньон и проинформировать понтифика о происходящем в Англии. Услышав о международной миссии Монтегю, Мортимер преисполнился подозрениями и настоял на сопровождении его сэром Бартоломью де Бургхершем, братом архиепископа Линкольна. Тем не менее, в Авиньоне Монтегю удалось ускользнуть от спутника и добиться личной с Папой встречи. Назад он привез сообщение о желании святого отца иметь некий знак, по которому тот сумеет отличить послания Эдварда от писем, отправляемых от его имени Роджером. Король ответил в начале следующего года, собственноручно подписав документ словами «Pater Sancte» («Святой отец»), что стало самым ранним из его сохранившихся автографов.

Придворный кортеж покатил дальше. 16 сентября в Глостере король добился успеха, назначив вместо поставленного Роджером казначеем Томаса де Чарлтона Роберта Уодхауса, прежде бывшего хранителем гардероба Эдварда. Неделей позже монарх поднажал и устроил назначение хранителем личной печати своего секретаря, Ричарда де Бери. Все это представлялось ветхозаветной надписью, проступающей на стене: Эдвард медленно наращивал степень влияния. Мортимеру и Изабелле приходилось искать равновесие между возможной тайной беременностью и столь же тайным проживанием низложенного суверена в замке Корф и укрепляющейся неприязнью знати вкупе с властными честолюбивыми намерениями семнадцатилетнего короля. Вдобавок, в августе 1329 года могла произойти попытка освобождения Эдварда Второго. В конце сентября Роджер назначил Джона Малтраверса официальным хранителем крепости Корф, чтобы он защищал заключенного в ней бывшего монарха.

В начале октября двор находился на турнире в Данстейбле. Сразу после него королевская свита, возглавляемая Мортимером и Изабеллой, направилась на север, в Кенилуорт. Если Изабелла ждала от Роджера ребенка, то там она собиралась подарить ему жизнь. Являясь собственностью графа Ланкастера, цитадель могла показаться довольно странным местом для такого выбора. Но у этого было несколько серьезных причин. Одна из них — осмысление и восприятие Роджером истории и своего предназначения, связывающие его семейные истории о Кенилуорте и победы деда с судьбой, намечаемой отцом еще не рожденному младенцу. Вторая причина более прагматична. Рядом располагались имения Мортимера в Уэльской Марке. Да и Генри Ланкастер находился во Франции, действуя от имени короля в процессе переговоров с Его Величеством Филиппом относительно неполноценной присяги Эдварда за Гасконь, принесенной в июне. Так как замок отличался простором и был окружен телохранителями Роджера в составе почти двух сотен вооруженных мужчин, он мог считататься до определенной степени безопасным.