– Молю богов… чтобы они защитили тебя в этой битве… мой мальчик.

Адриан опустил голову, чувствуя, как слова отца ложатся на его плечи тяжестью, превосходящей любую, самую прочную броню. Он понимал с леденящей ясностью: речь шла не о битве, где звенит сталь и грохочут щиты. Нет. Эта война уже давно кипела за стенами дворца – тихая, вязкая, ядовитая, где удары метят не в тело, а в честь и репутацию, где предательство дышит в затылок, прикрываясь льстивой улыбкой за длинным пиршественным столом. Это была битва за трон. За имя. За право носить их кровь. И он был обязан выстоять, ведь цена поражения в ней – не просто смерть, а гибель всего, что любил и защищал его отец.

– Сын мой… подойди ближе…

В королевских покоях воцарилась такая абсолютная тишина, что даже пламя в камине, казалось, замерло, затаив трепет. Тяжёлый, коллективный вздох пробежал по рядам замерших придворных. Никто не смел пошевельнуться, боясь пропустить последнее, предсмертное слово своего короля. Кто-то сжал в руках шелковый платок, кто-то затаил слёзы под опущенными веками.

Юноша медленно поднял голову и взглянул на отца долгим, полным неизбывной печали взглядом. Всего один шаг, и он услышит то, что должно стать для него клятвой, заветом, путеводной звездой до самой его собственной смерти. Его сапоги глухо, отчётливо стукнули по полированному мрамору. Ещё шаг. Казалось, что вперёд его двигала не своя воля, а неведомая сила, толкающая к этому ложу, к этим последним словам, от которых перехватывало дыхание и холодела кровь. Он опустился на колени рядом с сестрой, ощутив холод камня даже сквозь ткань штанов. Манжеты его камзола дрогнули от слабой, неконтролируемой дрожи в пальцах. Рука на миг сама потянулась к рукояти меча, по старой привычке ища опору в холодном, верном металле. Но сегодня даже его клинок, не раз спасавший жизнь, не мог дать ни капли утешения. Взгляд скользнул по затейливой, древней мозаике пола – может, в этих витиеватых узорах был спрятан ответ? Может, где-то здесь таилась подсказка, как пережить неминуемое? Как пережить то, что вот-вот должно случиться и навсегда изменить его мир?

Внутри него бушевал ураган. Острый, едкий гнев шипел на него самого – за молчание там, где нужно было говорить, за каждый день, проведённый вдали, за все несказанные слова. Холодный, липкий страх тугими кольцами обвивал грудь – страх не оправдать, не справиться, подвести его последнюю веру. А где-то в самой глубине, под всей этой бурей, металась упрямая, детская надежда: если не поднять головы, если не встретить этот взгляд – может, всё это рассеется, как дурной сон, который можно стереть первыми лучами утреннего солнца?

– Адриан…

Голос отца был едва слышен, тише шороха занавесок у окна, но для юноши эти два слога прозвучали оглушительно. Сжимая похолодевшими пальцами край парчового одеяла, глаза Адриана упрямо цеплялись за побелевшие, исхудавшие кисти отца, лишь бы не встретиться с ним взглядом. Внутри всё кричало в немом ужасе: «Нет! Ещё не сейчас! Ещё рано! Я не готов… Какой из меня правитель?» Он бы отдал всё, чтобы убежать из этого душного, наполненного смертью покоя, вырваться в ночной сад, вдохнуть полной грудью прохладу, притвориться снова просто юным принцем, а не наследником, на чьи плечи вот-вот рухнет вся тяжесть короны. Но отец позвал снова – чуть громче, вкладывая в зов остаток сил:

– Посмотри на меня, сын мой.

Пальцы Адриана вцепились в собственные колени с такой силой, что суставы побелели. Медленно, преодолевая невероятное сопротивление каждой клетки своего тела, он поднял голову, и в этот миг почувствовал, как по его щеке скатилась предательская, обжигающая слеза. Она оставила на его обычно бесстрастном, вышколенном лице горячий, позорный след, словно прожгла дыру в той маске, которую он так тщательно выстраивал все эти дни. Под ней он был всё ещё тем мальчишкой. Мальчишкой, который в глубине души молил, чтобы отец жил вечно.

Их взгляды наконец встретились. Лицо отца, когда-то грозное, властное и полное жизни, теперь было осунувшимся, с сеточкой мелких морщин у потускневших, но всё ещё пронзительных глаз.

– Ты справишься, – прошептал Люциус, и в его тихом, но абсолютно непоколебимом голосе прозвучала такая безоговорочная уверенность, будто он уже видел грядущее и знал его исход. – Я вижу в тебе силу.

Сердце юноши сжалось в комок ледяного ужаса. Как? Как он может говорить о силе, когда страх сковывал его грудь стальными обручами, не давая вдохнуть? Когда каждый удар пульса нашептывал: «Ты не готов, ты не справишься, ты – слаб.»

– Отец… я… не… – горло пересохло, стало чужим, а слова, те самые, что он тысячу раз повторял про себя, растворились в спёртом воздухе, не в силах родиться.

Король с невероятным усилием вытянул бледную руку. Его холодная ладонь коснулась щеки сына, и в этом последнем прикосновении была заключена вся невысказанная нежность, все те тёплые слова, что он не успел сказать за долгие годы.

– Я не оставлю тебя, – губы его дрогнули в слабой, почти неуловимой, но бесконечно тёплой улыбке. – Я всегда буду рядом. В каждом твоём решении, в каждом выборе. И когда придёт день, ты поймёшь, что это не я, а ты сам сделал себя правителем.

В глазах Адриана предательски, против его воли, зажглись слёзы – горячие, давящие, унизительные. Но он не дал им пролиться, сжал веки, вобрал их обратно, вглубь. Не сейчас. Не перед отцом. Он должен быть сильным. Ради него, ради Доротеи. Ради всех этих замерших в ожидании людей, которые всё ещё с надеждой смотрели на него. Но в самой глубине души, там, куда не достать ни словом, ни силой воли, шевелилось нечто мелкое, чёрное и ядовитое – червь сомнения, нашептывающий: «Ты не справишься. Ты не достоин. Ты всего лишь бледная тень великого короля.»

«Готов ли я?» – этот вопрос пронзил его сознание, как отточенный клинок, вонзающийся в самое незащищённое место.

Он поднял взгляд и снова встретился с глазами отца. С глазами, в которых до самого конца горела бесконечная, безоговорочная вера. Та самая вера, что превращает мальчиков в мужчин, а принцев – в королей. Та, что не требует слов и не нуждается в доказательствах. Та, что просто есть, и одного её существования достаточно. И тогда в его груди, под грудой страхов и сомнений, вспыхнуло нечто. Сначала – слабый, робкий огонёк, похожий на первую звёздочку в наступающих сумерках. Но с каждым ударом сердца, с каждым вдохом, вбирающим запах лекарств, он становился ярче, увереннее. Жар, сперва едва тёплый, начал медленно, но неуклонно разливаться по телу, растекаться по венам, наполняя мышцы, грудь, самое дыхание. Это было не просто мужество – это был зов. Глубокий, как корни древних дубов, древний, как сама земля Бермона, по которой ступали его предки. Страх попятился, отступил, будто дикий зверь, ослеплённый внезапным светом. Нерешительность растворилась, уступая место странной, кристальной ясности.

Он готов.

Готов не просто надеть корону, но и нести её тяжесть. Готов принять не власть как привилегию, а власть как долг. И в этой готовности, рождённой из последней веры умирающего отца, и началось его настоящее, суровое царствование.

Когда, если не сейчас?

Он обязан. Ради всех, ради светлой памяти матери, ради отца, который верил в него даже тогда, когда он сам в себе сомневался. Ради каждого подданного, который однажды назовёт его королём. Его плечи сами собой расправились, спина выпрямилась, сбрасывая невидимый груз. Он сделал глубокий вдох, и впервые за долгие недели тревоги и страха воздух не показался ему спёртым и тяжёлым. Настало его время. Пора принять на себя бремя ответственности за судьбу всего Королевства.

– Я не подведу вас, – твёрдо и ясно произнёс он, и в его голосе не осталось и тени прежней неуверенности.

Люциус слабо, едва заметно улыбнулся. Его рука, будто лишённая костей, медленно опустилась на парчовое покрывало.

– Я знаю, – просто сказал он, и в этих двух словах заключалось всё – прощение, благословение и та самая бесконечная вера, что сильнее любой клятвы.