“Я не слабая. Нет. Завтра. Завтра я докажу это всем. И себе в первую очередь.”

Девушка расправила плечи. Кровь на руках уже застывала, превращаясь в темные корки.

– Никогда больше, – прошипела она сквозь стиснутые зубы.

Но где-то в глубине, в самом тёмном уголке сознания, тот голос тихонько засмеялся.

После того случая тренировки стали куда жёстче. Её будили ещё до рассвета, когда небо только начинало светлеть на востоке, а воздух был таким холодным, что каждый вдох обжигал лёгкие. Выводили на площадку, где утренний иней хрустел под сапогами, и гнали до тех пор, пока руки не переставали слушаться, а ноги не подкашивались от усталости. Солнце только поднималось, а она уже была на грани. С друзьями она почти не пересекалась. Лишь иногда их мимолётные взгляды встречались через стол в столовой. Даже Талли изменилась. Лицо подруги осунулось, глаза стали напряжёнными. Её, как и Мелиссу, стали забирать на индивидуальные занятия, и никто не объяснял зачем.

Лестар с каждым днём всё больше погружался в мрачное молчание, отдаляясь ото всех, и в его глазах поселилась какая-то глубокая, разъедающая душу тревога, которая медленно, но верно выжигала в нём всё человеческое, превращая в тень прежнего себя, особенно теперь, когда миссия в Бермон неумолимо приближалась, и больше всего его мучили мысли о дочери, её безопасности и том, справится ли она.

В своём тесном кабинете, пропитанном запахом старых книг, выцветших чернил и вековой пыли, он сидел за массивным дубовым столом, заваленным свитками и документами, а бледный свет единственного магического кристалла, витающего у его плеча, отбрасывал неровные тени на измождённое лицо, пока он в который раз перечитывал злополучный отчёт, где красной нитью проходили одни и те же слова: "несобранна, импульсивна, невнимательна, не готова, нестабильна в бою" – и с каждым прочтением его пальцы непроизвольно сжимались сильнее, мня хрустящий пергамент, а глубокие морщины на лбу становились ещё заметнее, пока он не отшвырнул проклятый документ, резко вдохнул, сложил его пополам и засунул во внутренний карман, после чего подошёл к узкому стрельчатому окну.

За стеклом раскинулось низкое, тяжёлое небо Атреи, по которому ползли свинцовые облака, изредка разрываемые бледным светом луны, а за стенами крепости высились чёрные, как сама вечность, зубчатые скалы, за которыми начиналась бескрайняя северная тьма, и ледяной ветер бился в оконную раму, напоминая о приближающейся опасности, пока мужчина стоял неподвижно, всматриваясь в эту пугающую даль, где даже магия становилась бессильной, словно надеясь, что если будет смотреть достаточно долго, то тьма сама выдаст ему ответы на мучившие его вопросы.

Так незаметно пролетел целый месяц.

Раннее морозное утро встретило жителей Атреи громким звоном. Высоко над черепичными крышами, кружилась стая белоснежных птиц. Словно предвестники холода, они рассекали небо лёгкими тенями, задевали крыльями дым из труб и рассыпались звонким щебетом. Их трели сливались с воем ветра, и вместе они становились неотъемлемой частью этой земли, её дыханием. На улицах уже кипела жизнь: горожане, кутаясь в меховые плащи и подбитые волчьим мехом кафтаны, спешили к главной площади. Дети, громко смеясь, бежали вприпрыжку, пуская пар изо рта, а старики шаркали сапогами по обледеневшему булыжнику, придерживая шапки от ветра и чертыхаясь сквозь усы. У прилавков торговки, раскрасневшиеся от стужи, хрипло зазывали прохожих – на их столах дымились круглые караваи, булки с тмином и глиняные кружки с пряным медовым напитком. А над всем этим, словно гигантский страж, высеченный из черного базальта, возвышалась крепость Атреи. Её стены, испещрённые глубокими шрамами от бесчисленных битв, казались живыми: каждая трещина, каждый скол напоминали о ярости хаоса, который не раз пытался сокрушить её. Башни, острые, как клинки, впивались в небо, а на их шпилях трепетали алые флаги. По зубчатым стенам неспешно шагали стражи. Внизу, у массивных ворот, стояли двое часовых – широкоплечие, в плащах с меховыми оплечьями, бороды их были с инеем, а в глазах – напряжённое ожидание. Они молча переглянулись, услышав, как со стороны площади донёсся гул голосов.

Сегодня – особенный день.

Площадь медленно заполнялась людьми. Кто-то переговаривался шёпотом, кто-то нервно мял в руках меховые перчатки, кто-то, затаив дыхание, смотрел на высокий помост, установленный перед крепостью. По краям площади, вплоть до главных дверей, стояли мраморные колонны. Они поднимались вверх – мощные, молчаливые, каждая из которых достигала высоты нескольких человек. Гладкая поверхность чёрного камня холодила ладонь, и не было на них пустого места: всю колонну покрывали имена – тысячи, десятки тысяч. Каждый резной знак – имя воина, павшего в битвах за защиту Атреи. Говорили, что в каждом имени осталась часть души, того, кто отдал свою жизнь ради будущего королевства. И если задержаться у колонны подольше, можно услышать шелест голосов, а иногда ощутить лёгкое, почти невесомое присутствие у плеча. Никто не знал, правда это или просто старая легенда, но жители Атреи верили, и проходя мимо колонн, часто останавливались, чтобы прикоснуться к именам, выбитым на камне. Для многих это был способ почувствовать связь с теми, кто ушёл. Колонны были не просто частью площади, они были её сердцем, частью королевства, напоминанием о цене, за которую выковывается будущее. Каждый камень, каждое имя, каждый шаг, всё здесь – часть великой истории, которую Атрея продолжает писать.

Девчонка лет семи, укутанная в заячий тулупчик, пыталась прочесть имя у самого низа.

– Мама, а почему их так много? – невинно прошептала она.

Мать, не отвечая, лишь крепче сжала её руку в своей потрёпанной перчатке. Старая Лира, старуха, чьи сыновья так и не вернулись в Кровавый день, каждое утро приходила и проводила морщинистыми пальцами по знакомым строчкам, шепча что-то под нос. Иногда на камне оставались слезы, но мороз тут же превращал их в лёд.

На вершинах древних колонн, замерли каменные статуи – свирепые звери хаоса, высеченные из чёрного гранита руками неизвестных мастеров. Крылатые твари с оскаленными пастями и алыми рубиновыми глазами, будто застывшие в момент прыжка волки с выгнутыми спинами – все они смотрели на площадь сверху, и казалось, вот-вот сорвутся с каменных постаментов. Дети, проходя мимо, невольно жалась к матерям, хватаясь за складки их поношенных юбок, но взрослые лишь молча смотрели на статуи. Эти чудовища были частью Атреи, частью её истории, напоминанием о том, что тьма всегда идёт рука об руку. Город не прятался от своего прошлого – он смотрел ему в глаза каждый день. И сегодня, когда ветер гулял по узким улочкам, он казался особенно живым. Он трепал алые флаги на шпилях башен, заставляя их хлопать, как паруса корабля, попавшего в бурю. Порывы скользили по потемневшим булыжникам мостовой, срывали с прохожих шапки, завывали в узких бойницах старых стен. Воздух был наполнен шумом и движением, и казалось, сам город дышал полной грудью, готовясь к чему-то важному. Даже статуи, обычно неподвижные, сегодня казались почти живыми – их каменные глаза следили за площадью, а острые когти будто сжимались от порывов ветра.

День только-только начинал разгораться, когда по площади, заполненной народом, пробежал лёгкий шёпот, словно первый весенний ветерок, трогающий верхушки деревьев. Люди стояли так плотно, что плечо к плечу, локти к локтям, и в их приглушённых голосах, в быстрых взглядах, которые они бросали друг на друга, читалась скрытая надежда. Кузнецы в своих потрёпанных, пропахших дымом фартуках, с руками, покрытыми старыми ожогами и новыми мозолями; торговки, чьи ладони огрубели от постоянной работы, но лица при этом светились неожиданной нежностью; даже мальчишки-подмастерья, обычно такие озорные, – все они сегодня говорили об одном: о принцессе, о её миссии, о том, что, возможно, именно сегодня ход истории сделает тот самый поворот, которого ждали годами. Их шёпот, тихий, но упрямый, как ручей, пробивающий себе дорогу сквозь камни, нёс одну и ту же мысль: “Возможно Атрея снова откроет свои двери”. Двери, которые так долго были закрыты для всего мира. Двери, за которыми, может быть, ждёт новая жизнь. И в этом шёпоте, в этих глазах, обращённых ко входу в крепость, была не просто надежда – была вера. Такая крепкая, что, кажется, её можно было потрогать руками. А солнце между тем поднималось выше, и его лучи, пробиваясь сквозь утреннюю дымку.