Люциус с болезненным стоном прикрыл глаза, не в силах больше выносить это зрелище.
– Они не варвары, Геральд… – выдохнул он, и в его шёпоте слышалась такая бездонная усталость, такая горечь, будто каждое слово рвало его изнутри. – Они такие же люди, как мы.
Он с усилием открыл веки.
– Как ты можешь говорить такое?..
Его взгляд, потускневший от боли, но всё ещё невероятно острый, впился в лицо брата. В этом взгляде было всё: горькое неверие, тяжёлое разочарование, и страшное, окончательное понимание того, что человек, которого он когда-то считал семьёй, на самом деле был чужим, разделённым с ним пропастью.
– Человеческая жизнь важнее любой силы, любой власти. Мы… мы первые нарушили договор, и только нам нести за это ответственность. – Голос его внезапно стал твёрдым, обнажая последние остатки королевской воли. – Моё решение не подлежит обсуждению.
– Так нельзя! – выкрикнул Геральд, сделав яростный полшага вперёд, но…
– Вон! – прорезал воздух хриплый, но властный крик короля, после которого он тут же согнулся пополам, закашлявшись в исступлённом, надрывном приступе.
Геральд застыл на месте. Его лицо исказилось от ярости, которую он уже не мог и не пытался скрыть. Губы дёргались, сжавшись в тонкую, белую ниточку, зубы скрежетали с отвратительным звуком. В уголках рта залегли глубокие, безобразные складки. На его виске яростно пульсировала вздувшаяся жила. Всё его тело дрожало, цепенея от унижения. От того, что его, Геральда Д’Альбона, выставляют вон, как какого-то слугу, на глазах у всей свиты. Его грудь тяжело вздымалась под дорогим камзолом. Вышитый золотыми нитями герб рода на его груди вдруг показался ему чужим, насмешливым, будто издевался над ним.
В королевских покоях воцарилась напряжённая, звенящая тишина. Слуги, стоящие вдоль стен, замерли, инстинктивно втянув головы в плечи, стараясь стать невидимками. Один из юных пажей, подросток с остриженной чёлкой и слишком большими, испуганными глазами, невольно отшатнулся назад. Его пятка задела край роскошного ковра. Он испуганно метнул взгляд в сторону мужчины: лишь бы не оказаться у него на пути в этот момент.
«Сейчас не время, сдержись,» – с трудом, сквозь стиснутые зубы, прошипел Геральд сам себе, чувствуя, как лавина ярости пульсирует у него в висках, грозя сорваться. Его взгляд, скользнув по комнате, на мгновение задержался на Адриане, на его племяннике, и неожиданно его губы растянулись в широкой, неестественной ухмылке, полной презрения и обещания.
– Как пожелаете, Ваше Величество…
Фальшивая, сладковатая почтительность капала с каждого его слова, как медленный, но верный яд. Мужчина резко, с силой развернулся на каблуках и направился к выходу. Его тяжёлые, отмеренные шаги гулко отдавались в звенящей тишине покоев. Дверь он захлопнул с таким оглушительным грохотом, что со стены, дрогнув, сорвался и упал старинный портрет одного из предков. Стекло в раме с треском разбилось, рассыпавшись по полу тысячами сверкающих осколков.
Геральд замер на секунду в коридоре, сжимая кулаки до хруста. Вены на его руках вздулись и посинели, готовые вот-вот лопнуть. В тусклом, колеблющемся свете магического светильника его карие глаза потемнели, стали почти чёрными, бездонными и пустыми, как ночное небо без звёзд. Где-то вдали, за стенами дворца, завыл ветер, вторивший буре в его душе.
«Ничего. Всё только начинается. Наш план уже пришёл в действие.»
Мысль обожгла его изнутри, разливаясь по жилам липким, согревающим теплом, наполняя странным, почти болезненным наслаждением. Это было не просто удовлетворение, а нечто большее – сладкое предвкушение, смешанное с абсолютной, властной уверенностью в том, что все шестерёнки начали поворачиваться именно так, как он задумал. Он чувствовал эту уверенность каждой клеткой: она пульсировала в висках, стучала в сонной артерии, заставляла сердце биться в лихорадочном, торжествующем ритме. Это было слаще самого выдержанного вина, острее отточенной стали – предвкушение абсолютной власти, ради которой он столько лет притворялся, лгал, терпел и лебезил. Всё, что он делал, все его поступки, все интриги – всё это было частью грандиозного замысла, и теперь, когда механизм начал работать, он чувствовал себя почти божеством, держащим в своих руках нити сотен и тысяч судеб.
Мужчина резко, запрокинув голову, засмеялся. Хриплый, надломленный и нечеловеческий звук разорвал тишину пустых коридоров, отражаясь от каменных сводов и превращаясь в жуткую, неземную симфонию. Каменные стены, казалось, содрогнулись в ответ, а пламя факелов затрепетало и погасло, бросая на стены последние, судорожно пляшущие тени. Так же внезапно, как и начался, его смех оборвался. Геральд выпрямился, смахнул со лба выступившие капли холодного пота и с привычной лёгкостью вновь надел на своё лицо холодную, бесстрастную и безжалостно-расчётливую маску.
«Игра только начиналась.»
– Всё идёт по плану, – прошептал он, и его губы растянулись в улыбке. – Всё идёт по плану…
В этот момент в глубине коридора, где тени сгущались до черноты, шевельнулось что-то. Геральд не повернулся, лишь сузил глаза, в которых ещё плясали отблески недавнего безумия, и тихо, но с безраздельной властностью произнёс в пустоту:
– Как прошла операция, Нил?
Из мрака, словно порождение самой тьмы, выплыла фигура. Высокий, до болезненности худой юноша, облачённый в длинный, потертый до дыр чёрный плащ. Тонкая ткань обрисовывала угловатые, острые плечи и едва прикрывала неестественно длинные, словно паучьи, ноги. Он приблизился бесшумно, не производя ни единого звука. Его кожа была мертвенно-бледной, с синеватыми прожилками у висков, словно его давно не касались лучи солнца. На лишённом какой-либо привлекательности лице застыла маска затаённого страха. Уголки тонких, бескровных губ подрагивали, словно он пытался сдержать дрожь. Впалые, глубоко утонувшие в тёмных кругах глаза смотрели на мужчину с таким немым ужасом, что казалось, будто перед ним стоял не человек.
Нил остановился в нескольких шагах, не решаясь поднять взгляд выше пола.
– Миссия провалилась, – осторожно, выдохнул он, будто каждое лишнее слово могло стоить ему жизни. Он боялся, что даже звук его собственного голоса разозлит господина ещё сильнее. Громко, с усилием сглотнул, чувствуя, как огромный, холодный ком страха сдавливает ему горло.
– Все… мертвы? – голос Геральда был обманчиво ровным.
Нил съёжился, пытаясь втянуть голову в плечи и исчезнуть. Его худые, костлявые плечи поднялись, а длинные, бледные пальцы судорожно сжали края плаща, вытягивая ткань.
– Да, мой господин… – выдавил он почти беззвучным шёпотом.
Повисла тишина. Всего на миг, но этот миг растянулся, показавшись вечностью. В нём звенело напряжение, как в туго натянутой струне, готовой лопнуть, и в следующее мгновение грохот шагов разорвал эту тишину. Каждый удар каблуков Геральда по мраморному полу звучал, как молот, забивающий гвоздь в крышку гроба.
– Ты хоть понимаешь… – его голос сорвался на высокой, истеричной ноте. – Сколько сил мне стоит скрывать это?!
Он приблизился вплотную, его дыхание стало горячим и тяжёлым. Лицо было перекошено гримасой чистейшей ярости, губы подрагивали, вены на лбу и висках вздулись и посинели, готовые прорвать кожу.
– Пропадают маги! Один за другим! А каждый из них – на вес золота! – он ткнул длинным пальцем в грудь Нила, отчего тот пошатнулся, едва удержав равновесие.
– На собраниях уже шепчутся, поднимают вопросы. Скоро нас раскроют! – Геральд захрипел, его глаза налились кровью. – Мы должны прорвать эту чёртову грань как можно быстрее!
Брызги слюны, сверкнув в тусклом свете факелов, осели на тёмной ткани плаща юноши. Взгляд мужчины стал безумным, неосознанным. Он больше не контролировал себя. Рука взметнулась в воздух и с хлёстким, сухим звуком обрушилась на щёку слуги. Нил пошатнулся. Голова его резко дёрнулась вбок, чёрные, жирные пряди волос рассыпались по лицу. Щека тут же запылала ярким алым следом, в уголке его рта выступила тонкая, алая капля. Она медленно, словно нехотя, потекла вниз, оставляя тёмную, липкую дорожку на мертвенной бледности кожи. Но он не издал ни звука, не вскрикнул, не простонал. Стоял, сжавшись в комок страха и покорности, только его пальцы ещё крепче, до побеления суставов, вцепились в грубую ткань плаща. Его глаза, наполненные до краёв ужасом и смирением, были неподвижно устремлены в трещины на каменном полу. Он не смел поднять взгляд, не смел дышать слишком громко.
