Элиc смотрела на этот растущий на прилавке странный арсенал, и в горле вставал ком. Бабка жила в своем мире, полном чудес. А она оставалась здесь, с долгами, мышами и тоской.

— Баб… Спасибо. Но это же всё… несерьезно. Людям нужно средство от кашля. От болей в спине. Им не нужны… когти дракона!

Алдона замолчала. Ее взгляд, обычно колючий, вдруг стал мягким.

— Ты так и будешь на всё смотреть? Сквозь призму счетов и медяков? — Она покачала головой. — Мир, детка, куда шире твоего магазина. И чудеснее. Вот увидишь.

Она снова покопалась в котомке и извлекла маленький, зашитый мешочек.

— Держи. Для тебя.

Элиc нехотя взяла его. Мешочек был теплым.

— Что это?

— Лепестки солнечника. Клади под подушку. От дурных мыслей. И… — бабка хитро подмигнула, — интересных мужчин приманивают. Проверено.

Элиc закатила глаза.

— Ба, хватит! Мне не нужен «интересный мужчина». Мне нужен… ну, клад. Или чтобы Элрик провалился в преисподнюю.

— Богатый покровитель, — фыркнула Алдона. — Скучно. Гораздо веселее, когда врывается кто-то раненый, загадочный… Ну, сама узнаешь. Я чую. Воздух пахнет переменами. И бурей.

С этими словами она повернулась и вышла, хлопнув дверью. Элиc осталась одна. В тишине, пахнущей пылью, долгами и странным теплом от мешочка в ее руке.

«Чушь», — сказала она себе твердо.

Но мешочек и правда был очень теплым.

Последний луч солнца уполз по полу пыльной золотой змейкой. Элис заперла дверь, повернула ключ с щелчком, который прозвучал слишком громко в этой тишине. Сделала два шага — и замерла.

Не шелохнулась. Не дышала.

Потому что тишина была не пустая. Она была тяжелая. Густая. Налитая свинцом до самого потолка. Давление в ушах, воздух словно сгустился.

И пахло.

Пахло медью. Свежей землей. И чем-то еще… диким. Звериным.

«Что за…»

Она медленно обернулась. Магазин тонул в сумерках. Длинные синие тени ползли из углов. Стеллажи превращались в подозрительные очертания, склянки подмигивали ей тусклым стеклянным взглядом.

И тут — шорох. Еле слышный. Оттуда, из-за прилавка.

Сердце ёкнуло, замерло, потом заколотилось с такой силой, что стало трудно дышать. Мышь? Нет. Слишком громко. Слишком… мокро?

Элис медленно, очень медленно сделала шаг. Потом еще один. Рука сама потянулась к тяжелой деревянной вешалке у двери — дубовый сук, единственное, что хоть отдаленно напоминало дубину.

— Кто здесь? — выдохнула она. Голос сорвался, стал тихим и сиплым.

В ответ — хриплый, прерывистый звук. Почти стон. Почти рычание.

Она подкралась к прилавку, сжав свою импровизированную дубину так, что пальцы побелели. Сделала глубокий вдох. Резко шагнула вперед.

И обомлела.

На полу, на ее любимом, хоть и потрепанном, персидском коврике, лежало… Нечто. Огромное. Мохнатое. Искалеченное.

Это был зверь. Огромный волк. Но не волк — слишком крупный, слишком… неестественный. Шерсть цвета грозового неба, серебристо-серая, местами слипшаяся от крови. Много крови. Алая, яркая, она разливалась по узорам ковра, превращая их в кошмарный рисунок.

Из могучего бока торчала стрела. Серебряная. Искрится тускло в последних лучах заката. Зверь дышал прерывисто, хрипло, каждый вдох давался ему с мукой. Глаза были закрыты.

Элис стояла, не в силах пошевелиться. Мысли путались, не желая складываться в хоть сколько-нибудь логичную картину. Волк. В городе. В ее магазине. Раненый. Серебряной стрелой.

— Ты… как ты… — начала она и замолчала.

Зверь приоткрыл глаза. Желтые. Янтарные. Полные такой немыслимой боли и животного ужаса, что у Элис перехватило дыхание. Он посмотрел на нее. Прямо в душу.

И тут ее паралич сменился чем-то другим. Чистым, неотфильтрованным страхом.

— Вон! — крикнула она, голос снова сорвался в визгливый фальцет. — Убирайся отсюда! Сию же минуту!

Она размахивала вешалкой, как древним мечом. — Вон, говорю! Чудовище!

Раненый зверь попытался пошевелиться. Из его пасти вырвался стон, больше человеческий, чем звериный. Он отполз на несколько дюймов, оставляя за собой кровавый след. И снова обмяк, без сил.

Элис стояла над ним, вся дрожа. Вешалка тряслась в ее руках. Она смотрела на эту массу окровавленного меха и мышц. На стрелу. На ковер, который был теперь безнадежно испорчен.

И вдруг, сквозь панику, пробилась другая мысль. Ясная и четкая.

Он умирает.

Прямо здесь. На ее полу.

И что она будет делать с трупом огромного волка? Вызывать городскую стражу? «Здрасьте, ко мне в магазин забрел монстр и умер, уберите, пожалуйста»? Ее и так считают странной. После этого закроют наверняка. Или сожгут вместе с магазином на всякий случай.

А еще… Еще он смотрел на нее. Этими желтыми глазами. И в них была не просто звериная злоба. Было понимание. Отчаяние.

«Черт. Черт, черт, черт».

Элис опустила вешалку. Дубовый сук с глухим стуком ударился о пол.

— Ладно, — прошептала она. — Ладно, успокойся. Думай.

Она отошла к стеллажу, глаза бегали по полкам. Что делать? Чем помочь? У нее были травы. Много трав. От кашля, от несварения, для успокоения нервов. Ничего от смертельных ран, нанесенных серебряными стрелами.

Она схватила первую попавшуюся банку — сушеная календула. Рассыпала ее над раной, бормоча что-то бессвязное. Золотые лепестки прилипли к крови, став бессмысленным украшением этого кошмара.

Зверь снова застонал. Слабый, беспомощный звук.

— Не двигайся, — сказала Элис, и ее голос наконец обрел какую-то твердость. — Не шевелись, я… я что-нибудь придумаю.

Она металась по магазину, хватая то одну склянку, то другую. Крапива? Бесполезно. Ромашка? Смешно. Подорожник? Не справится.

Отчаяние накатывало волной. Она чувствовала себя такой беспомощной. Такой глупой. Травница. Какая же она травница? Она не могла спасти даже свой бизнес, а тут — жизнь.

И тут ее взгляд упал на прилавок. На тот самый пузырек с фиолетовой жидкостью. «Слеза феникса». Пахнет перцем.

Чушь. Бабкины выдумки.

Но…

Она посмотрела на зверя. Он уже почти не дышал. Глаза закатились, обнажив белки.

Другого выбора не было.

Элис схватила пузырек. Рука дрожала. Она с силой дернула пробку — та не поддавалась.

— Да откройся же, черт тебя дери!

Пробка с хлопком поддалась. Резкий запах перченого соуса ударил в нос. Без раздумий, почти не глядя, она перевернула пузырек над страшной раной.

Капля. Всего одна капля мутной фиолетовой жидкости упала на окровавленную шерсть.

И тут же раздалось шипение. Громкое, яростное, как от раскаленного железа, опущенного в воду. Из раны повалил едкий дым, пахнущий паленой шерстью и… и грозой.

Зверь вздрогнул всем телом, издал короткий, сдавленный вой. Его тело начало неестественно выгибаться, кости затрещали с жутким звуком.

Элис отшатнулась, уронив пузырек. Тот покатился по полу, оставляя за собой фиолетовые пятна.

— Что происходит? Что я наделала?

Дым рассеялся.

И Элис снова застыла в немом оцепенении. Потому что на ее полу, на испорченном ковре, лежал уже не зверь.

Лежал человек.

Высокий. Очень высокий. Со всклокоченными волосами того же серебристо-серого цвета. Иссиня-бледный. И совершенно голый.

Стрела все так же торчала из его бока. Но рана вокруг нее… затянулась. Остался лишь свежий, розовый шрам.

Он был без сознания. Грудь медленно поднималась и опускалась. Ритмично. Крепко.

Элис смотрела на него. На длинные ресницы, темные влажные пятна на персидском ковре. На стрелу.