Каэлен кивнул, его лицо стало мрачным.

— Это... плохой знак. Значит, он не уверен в полной лояльности своих людей. Или хочет сохранить всё в тайне.

— А мы что будем делать?

— Мы, — он посмотрел на меня, и в его глазах зажёгся тот самый холодный огонь, который я видела в первую ночь, — мы будем готовиться. Они теперь знают, где меня искать. Или, по крайней мере, в каком районе.

Я закрыла глаза. Всё, чего я хотела — это спасти свой магазин. А теперь у меня в голове оборотень-аристократ, на которого охотятся наёмники.

— Ладно, — вздохнула я, открывая глаза. — Значит, будем готовиться. Но сначала... — я потянулась к сумке, которую чудом удержала во время погони, — ...сначала я приготовлю завтрак. А то я с голоду готова волком стать.

Он снова улыбнулся. Слабо, но улыбнулся.

— Ужасная шутка.

— Зато моя, — парировала я, и мы оба рассмеялись — нервно, с отзвуком недавнего страха, но всё же рассмеялись.

А за окном город жил своей жизнью, не подозревая, что в маленьком магазинчике трав заваривается буря. И что два самых несовместимых человека в мире только что стали... командой.

После той погони в магазине повисло новое, гнетущее молчание. Не то чтобы раньше мы болтали без умолку, но сейчас тишина была другая. Налитая свинцом. От каждого стука за окном мы оба вздрагивали.

Каэлен целый день просидел у окна, отодвинув край занавески, и наблюдал за улицей. Его спина была прямая, поза — готовность к прыжку. Я пыталась заниматься обычными делами — перебирала травы, пыталась что-то записать в гроссбух, но буквы расплывались перед глазами. В голове крутилось только одно: за нами охотятся. По-настоящему.

К вечеру я не выдержала.

— Может, всё-таки поужинаем? — предложила я. — На пустой желудок от страха только хуже.

Он медленно повернул голову, его глаза были пустыми, уставшими.

— Не голоден.

— А я голодна. И ты будешь есть. — Я уже научилась с ним так — не спорить, а констатировать. — Ба говорила, тебе нужны силы.

Я сварила простейшую похлёбку — картошка, лук, немного сала. Пахло не шедевром кулинарии, но сытно. Поставила перед ним миску. Он посмотрел на неё с тем же отвращением, что и на мой чай, но потом вдруг взял ложку и начал есть. Механически. Без понимания вкуса. Просто потому, что надо.

Мы ели молча. Только ложки стучали о глиняные миски. За окном стемнело. Я зажгла свечу, и её колеблющийся свет заставил тени плясать по стенам.

— Спасибо, — вдруг сказал он. Тихо. Почти шёпотом.

— За что? За похлёбку? Она и правда так себе.

— Нет. За сегодня. За рынок. Ты могла просто... уйти. Оставить меня там.

Я фыркнула.

— А потом бы всю жизнь мучилась угрызениями совести? Нет уж. У меня и своих проблем хватает.

Он поставил ложку, отодвинул миску.

— Почему? — спросил он, глядя на пламя свечи. — Почему ты мне помогаешь? У тебя из-за меня одни неприятности. Элрик, долги, теперь эти... наёмники. Логичнее было бы вышвырнуть меня в ту же ночь.

Вопрос висел в воздухе. Честный вопрос. А у меня не было честного ответа. Вернее, был, но он был таким дурацким, таким нелогичным, что я стеснялась его произнести.

— Не знаю, — сказала я в итоге, отводя взгляд. — Наверное, потому что... ты смотрел на меня.

— Что?

— Тогда. Когда был волком. Ты смотрел на меня, и в твоих глазах был не просто зверь. Было... понимание. Что ты умираешь. И страх. Я не могу просто... оставить кого-то умирать. Даже зазнайку-оборотня.

Он ничего не сказал. Просто сидел и смотрел на свечу. Его лицо в мягком свете казалось моложе. Без привычной маски высокомерия.

— Мой дядя, — начал он вдруг, и голос его был низким, ровным, без интонаций, — всегда был... амбициозен. Варлок. Младший брат моего отца. Он считал, что наш род стал слишком мягким. Что мы утратили свою дикую природу. Что мы должны править через страх, а не через уважение.

Я не дышала, боясь спугнуть этот редкий момент откровенности.

— Отец не слушал его. Говорил, что сила — в единстве. В верности своей стае. — Каэлен горько усмехнулся. — Ирония в том, что его убили именно те, кому он доверял больше всего. Сероборцы. Элита. Лучшие из лучших.

— И... твой дядя стоял за этим?

— Я не могу это доказать. Но я знаю. Я видел, как он смотрел на трон. Как он смотрел на меня после смерти отца. Не как на племянника. А как на препятствие.

Он сжал кулаки на столе, костяшки побелели.

— Я был наивен. Думал, что моё происхождение, мой титул... что это меня защитит. Что никто не посмеет поднять руку на прямого наследника. Какой я был дурак.

— Ты не дурак, — тихо сказала я. — Ты просто... верил людям. Вернее, волкам.

— Это одно и то же, — он провёл рукой по лицу. — Охота была организована безупречно. Они выманили меня за пределы замка под предлогом переговоров с соседним кланом. И напали в узком ущелье. Я отбивался, пока мог. Убил двоих. Но стрела... серебряная, отравленная... Я помню только бег. И боль. И мысль, что я не могу умереть там. Не на его условиях.

Он замолчал. В тишине было слышно, как потрескивает свеча.

— И ты добежал до меня, — прошептала я.

— И я добежал до тебя, — он посмотрел на меня, и в его глазах было что-то неуловимое. Что-то похожее на изумление. — К первой попавшейся лавке с травами. К какой-то девушке со шваброй.

— С вешалкой, — поправила я. — Это была вешалка.

Уголок его рта дрогнул.

— Прости. С вешалкой.

Мы снова замолчали, но теперь тишина была не неловкой, а... общей. Как будто мы сидели в одной лодке посреди тёмного озера и нам не нужно было слов.

— Что будешь делать? — спросила я наконец. — Если... когда поправишься?

Он долго молчал.

— Не знаю. Вернуться туда... один... это самоубийство. Большинство родичей, наверное, уже считают меня мёртвым. Или объявили предателем. У Варлока наверняка есть какая-нибудь красивая легенда.

— Значит, надо найти тех, кто тебе всё ещё верен.

— Если они ещё живы, — мрачно сказал он.

— А твоя семья? Мать? Сёстры?

— Мать умерла давно. Сестра... — он замолчал, и его лицо исказилось от боли, но на этот раз не физической. — Моя сестра, Лианна... она была ещё ребёнком. Она осталась в замке. Я... я даже не знаю, что с ней.

В его голосе прозвучала такая беспомощность, такая щемящая тоска, что у меня сжалось сердце. Всё это время я видела в нём либо зверя, либо аристократа, либо пациента. А он был просто человеком. Потерявшим всё.

Я не подумала. Просто протянула руку через стол и накрыла его сжатый кулак своей ладонью. Его рука была холодной.

Он вздрогнул от прикосновения, посмотрел на наши руки, потом на меня. В его глазах было недоумение. И что-то ещё... благодарность.

— Мы что-нибудь придумаем, — сказала я твёрдо, хотя не имела ни малейшего понятия, что именно. — Сначала вылечим тебя. Потом... потом разберёмся с твоим дядей. Бабка говорит, я упрямая. Так что, считай, тебе повезло.

Он медленно, очень медленно разжал кулак и развернул ладонь. Его пальцы сомкнулись вокруг моих. Тёплые. Крепкие.

— Да, — тихо сказал он. — Похоже, что так.

Мы сидели так, может, минуту, а может, час. Рука в руке. Свеча догорала, отливая его лицо в золоте. А за окном висела полная луна, большая, холодная, такая далёкая от нашей маленькой, тёплой кухни и наших огромных, неразрешимых проблем.