Мы с Айком больше дома сидим. Воды наносим, и сидим у печки. Мирка с нами только по утрам — мы теперь как встанем, чай в четвером пьем. Я, Мирослав, Айка и Белун, которым мы не брезгуем, и столовничаем, как с равным. А потом муж мой уходит, и до обеда в своей комнате сидит.

Мирка от хорошей жизни похорошел. Пополнел, лицо округлилось. Чистый, румяный, ясноглазый… Вроде и ничего…

— Что ты бороду то сбриваешь, Мирка? — спрашиваю я, отпив чаю, малинником заваренного. Хорошо, что мы с Айкой трав всяких припасли — есть чем кипяток заваривать. Чай настоящий я только в доме князя пивала — дорогой он, не по карману нам. Разве только, по праздникам.

— Не люблю бороду! — отвечает Мирка, шумно отхлебнув из кружки.

Пфф! Не любит он! Дурачина!

— Тебе сколько лет? — снова интересуюсь.

Мирко от этого вопроса смущается и краснеет. Опять как девка!

— Двадцать годов! — наконец, отвечает он.

— И безбородый? Был бы даже красивым, если бы не брился!— заявляю я.

Мирко уставляется на меня. Ушам своим не верит,что ли?

— И пострадал из-за этого! — продолжаю — Яд в рану, после бритья оставшуюся, попал, и ты болел! Отращивай бороду!

— Ладно! — неожиданно соглашается муж — Буду, раз ты велишь!

И снова таращиться. Глядит так… С интересом. Ну, пусть.

За столом мы вдвоем — Айка с Белуном ушли на колодец. Она за водой, он — лед в колодце разбивать. Вода на кольцо промерзла!

Мирко смотрит так… Как парни на девок глазеют… Взгляд бесстыжий.

Смущаюсь, чувствую, что щеки загорелись, но вида не подаю, строго хмурюсь и упираю взор в столешницу. Протягиваю руку за пирогом с калиной, и нащупываю ладонь Мирки. Он тоже за сдобным полез!

Быстро руку отдергиваю, и украдкой взглядываю на муженька. Булку уплетает, как ни в чем не бывало, на меня не смотрит.

— Пироги какие вкусные! — заявляет он — Всегда такие пеки!

— Айка делала, я не умею! — говорю я, и добавляю — Ты это… Ночью приходи спать ко мне! Одному холодно! Вместе теплее!

Мирко прожевывает пирог, вытирает рукавом губы, говорит:

— Не, мне не холодно!

Встает и уходит.

А я сижу, как мешком стебанутая. Отвергнутая и опозоренная.

И кем? Этим недоноском мелким!

…Зима нынче суровая… Лютая зима. Птицы замерзают за ночь, хоть под стрехой хоронятся. Утром находим на снегу окоченевшие тушки… И в мире неспокойно. Взбунтовался князь белонежский, сговорился с черными дикими племенами, и вроде как собирается пойти на наше, буйтурское княжество, по пути другие разоряя.

Пока это слухи, и никто толком не знает. Боремир и Судиша куда-то уехали. Может, и разрешат миром. Но я, на всякий случай, готовлюсь в поход. Доспехи, амуницию проверила. Коня по новой подковать водила. И возобновила занятия с мечом.

Мы с Белуном очистили от снега площадку во дворе, и тренируемся. Я его учу, и сама разминаюсь.

Вышел Мирка, встал на крыльце, смотрит на нас. На меня. Последнее время часто ловлю его взгляд.

В мужской одежде я хороша — высокая, крутобедрая, пышногрудая, талия тонкая… А смотреть, как я управляюсь мечом — одно удовольствие. Однако, больше я на уловки этого злыдня не поддамся.

Направляю на муженька меч, делаю выпад и взмах. Клинок свистит почти над головой Мирки. Муж шарахается в сторону, и вскрикивает:

— Ты чего? Спятила?

Я бы и так по нему не попала, метила мимо. Однако, и отшатнулся он шустро. Быстрый. И сильный, мускулистый. Мог бы стать хорошим мечником. Но я помню, что когда полонила его, у него не было никакого оружия. Он не сопротивлялся, только к стене прижимался… И руки у него нежные и мягкие, красивые, никогда, похоже, оружия не державшие.

— Давай с нами тренироваться! — предлагаю я, опираясь на меч.

— Не! — качает головой Мирка — Не хочу!

— Но ты должен! Ты мужик!

— А ты девка! А мечом машешь, как парень!

— Вот именно! Я умею с оружием обращаться! А ты нет! Ничего не умеешь! Ни сражаться, ни работать! Вообще ничего не можешь!

— Ты тоже ничего не умеешь, — лыбится этот изверг — что баба должна уметь! Ни шить, ни готовить! Даже пирогов с калиной напечь! Какая ты женка? Никакая!

— Пфф! — фыркаю я — Поговори еще! Хоть бы работу нашел! Скоро деньги, в приданое мне даденые, да на войне мною заработанные, закончатся! Что жрать будем? Одну репу? Я, баба-неумеха, деньги зарабатываю, а ты как трутень! Только на печи лежишь!

И добавляю:

— Не хочешь учиться — неча таращиться! Уходи отсюда!

— И уйду! — говорит Мирка, спускается с крыльца, и идет к воротам.

— Работу я нашел! — говорит он, обернувшись.

Вот те раз!

— Какую? — удивленно переспрашиваю я.

— В кузнице, подмастерьем! — кричит Мирослав, и исчезает за воротами.

Слышу, как хихикает Белун. Да и есть с чего!

— Какая кузня⁈ — ору я вслед мужу — Тебе и молот не поднять! У-у, никчемный!

Мирка стал работать в кузне. Уж что он там делает не знаю, но его не выгоняют и даже платят деньги.

А мы с Айкой долгими зимними вечерами прядем, ткем, шьем и вяжем — чем и должны девки заниматься. Я всему научилась, только шью все равно плохо, криво и косо — ну не дано мне, видать. И делаю все это от скуки.

Или сидим у печки, и рассказываем всякие истории, сказки и байки.

На эти посиделки собирается довольно много народу — кроме нас с Айкой, Миркой и Белуном, приходят мужики, Миркины знакомцы. Да, у него и приятели завелись, с которыми он часто сиживает в своей комнате. О чем они там беседуют мне не ведомо, хотя и понятно — знаю, о чем мужики говорят, собравшись компанией. И я могу с ними толковать на равных — об оружии, конях, посевной и леших. Но, меня не зовут. А когда собираемся все вместе — о чисто мужицком не говорим.

Приходит и кузнец, у которого Мирка работает — седой, но очень здоровый мужик Дубыня. Кузнец уже стар, и готовит себе приемника — не Мирку, конечно, тот просто в подмастерьях.

Мне кажется, Дубыня к нам ходит не из-за дружбы с моим мужем, а из-за Айки. Глаз на нее положил, отчего девку аж воротит — кузнец слишком стар для нее. Но Дубыню я не гоню — хоть кто-то с Миркой дружит.

На посиделках меня часто просят поведать про походы и сражения, в которых бывала. Рассказываю охотно, немного привирая. Но никогда не упоминаю тот поход, откуда я привела Мирку, хотя он был самым успешным.

Сам же Мирка любит рассказывать сказки про всякую нечисть, а про себя и свою прошлую жизнь не распростроняется. А мне интересно — если он такой тютя, оружия в руках не державший, то как оказался на поле битвы? Однако не спрашиваю. Захочет — сам расскажет.

Так мы проводим вечера, а днем каждый сам по себе — я или по хозяйству верчусь, или с мечом занимаюсь, или есть варю. Мирка или в кузне, или сидит у себя на половине безвылазно. Айка где-то шляется целыми днями, Белун тоже.

И по ночам мы тоже каждый сам по себе…

В княжестве все еще неспокойно — неизвестно, что с бунтом. И Боремир с Судиславом неизвестно где — так и не вернулись.

Решаю сходить к матушке, разузнать, что и как. Как переехала я в новые хоромы, в княжеском тереме и не бывала — не звали. А самой идти боязно, после моей выходки на свадьбе. Теперь, думаю, все забылось, и наведаться к Явнуте можно.

И еще кое-что хочу с матушкой обсудить…

Последнее время если выхожу в люди — на колодец, или в город — чувствую на себе любопытствующие взгляды. И перешептывания: «Пустая!» «Бесплодная!»

Народ смотрит, не растет ли у меня живот… А с чего ему расти, если мы с мужем спим в разных половинах? Только утихли слухи про меня и княжича, как поползли новые. Такие же неприятные и позорные.

Бесплодием женщин наказывают боги. Быть пустой — позор!

Вот и хочу у Явнуты совета спросить — как бы мне собственного мужа к себе в постель завлечь? Больше узнать не у кого. Айка мне в этом деле не помощница — не бывала замужем, да и вообще, девка. Откуда ей знать? А посвещать чужих в свои дела не хочу.