Объятия ослабевают, я соскальзываю на землю, и просто падаю на спину, на темно—зеленый мох. Мирка опускается рядом, его руки забираются под подол сарафана.

Великие боги, я же в штанах!

— Я разденусь! Сейчас! — бормочу, пытаясь сесть.

Но муж толкает меня обратно, и снимает мои сапоги. А потом штаны… А потом…

— Князюшка! Князюшка! — продолжаю бормотать, чувствуя, как большие мужские ладони гладят мое тело.

Мои причитания прерываются губами Мирки, накрывшими мой рот.

Больно…Вскрикиваю…Мирка замирает, затем продолжает движение.

Знаю, что так должно быть… И знаю, что после боли придет наслаждение — Айка рассказывала.

… Мы лежим рядом на траве, я смотрю на лицо мужа, глаза которого устремлены вверх, на небо, и на плывущие по нему облака. Лицо расслабленное, мягкое, блаженное…

Наконец, взгляд карих глаз обращается на меня.

— Прости! — тихо говорит он.

— За что? Ты мой муж!

— Я… Я думал что ты… С княжичем Судиславом уже…

Вздыхаю.

— Все так думали. Сама виновата — лишнее позволяла.

Обнимаю Мирку, и шепчу:

— Князюшка!

— Ты не должна так меня называть!

— Но нас же никто не слышит!

— Ну ладно…Называй, коли нравиться! Любушка моя!

… На обратном пути опять едем вдвоем телеге. Но теперь я сижу рядом с мужем, положив голову ему на плечо. И важно посматриваю на других. Вот! Мы с мужем обнимаемся, и милуемся!

И разговариваем.

— Я заметила, что ты прекрасно управляешься с мечом, и умеешь сражаться. Почему скрывал? — спрашиваю я.

— Что бы выжить! — отвечает Мирка — Иначе, князь бы посчитал меня опасным, и приказал бы убить.

Мирослав прав. Так бы и было.

— Даже сейчас этого показывать нельзя! — продолжает муж — Не говори никому! Пусть так и остается — я никчемный пленник!

— Я не скажу! Кто еще знает?

— Никто!

— А куда ты ходил по ночам? Правда, к полюбовнице?

— Не! Просто, бродил! Не хотел с тобой наедине оставаться. От греха подальше!

— Но почему? Ты же видел, что я…Что я уже сама не против.

— У меня есть гордость! — заявляет Мирка.

Вздыхаю.

— Ты меня ненавидишь?

— Нет, любушка! — улыбается муж — И никогда такого не было! Ты же заступалась за меня. Еду приносила. Ты добрая. И всегда нравилась мне.

— Тогда почему противился?

— Когда нас поженили, я думал…Думал все наладиться. Но ты не хотела. Издевалась, дралась! К тому же, я понимал, как унизительно быть…Вторым, после княжича. Ну и вот.

— Вот ты дурачина! — качаю я головой.

— Ага! — соглашается Мирка — Дурак!

… Лето, жаркое, хмельное, счастливое, пронеслось, как один день. Мы с Мирославом не отходили друг от друга, наверстывая упущенное.

А потом пришла осень, и принесла скорбные вести — наше войско разбито, Судислав погиб, а тяжело раненого Боремира привезли домой…

Я сразу же отправляюсь в княжеские хоромы. К батюшке меня пускают — оказывается, он меня ждал, и даже хотел послать за мной.

Князь, сильно сдавший, постаревший, почерневший, принимает меня лежа в постели — вставать уже не может. Только велит слугам приподнять, и прислонить спиной к подушкам.

Я не плачу — воины не показывают слез. Но сердце щемит от жалости.

— Некому теперь собрать и повести войско, Богданка! — говорит Боремир, и добавляет — Вся надежда на тебя! Ты одна осталась из нашего рода, кто может рать возглавить!

Я?

Мешкаю, потому что теперь воевать не могу… Не должна.

— Спасай землю отчую, богатырь-девица! — произносит князь, и обессиленно падает на подушки.

Кланяюсь до пола, и обещаю не посрамить.

Что поделать…

— Только, — велит князь на прощание — мужика своего, Мирку, в поход не бери! Как волка не корми…

Обещаю, что не возьму.

Так долго ждала я похода! А теперь не хочу, но идти придется.

Так долго ждала, так сильно хотела забеременеть. И вот оно, свершилось…Но не в радость, ибо неизвестно, что в том походе со мной случиться… Выживу ли?

Мужу говорить о положении говорить нельзя — не отпустит еще!

Мирку известие о том, что ухожу воевать, расстраивает. А то, что его не велено с собой брать — нет! Спокойно остается дома, даже не проситься со мной.

Обидно! Прав князь — как волка не корми… И, через три дня я ухожу, так и не сказав мужу о беременности…

Воины потрепанной поредевшей буйтурской рати стояли лагерем недалеко от реки Пушной. Там я их и нашла, потратив на путь три дня.

Прибыла не одна, а с подкреплением, состоящем из проверенных людей — тех, с кем мы все лето утихомиривали разбойников. Ну и еще отряд новобранцев, служащих больше для укрепления духа вышедших из битвы. Подкрепление вселяло надежду. Разобравшись, как обстоят дела, я придумала план.

Враги приближались, и к полудню должны были достигнуть Пушной.

Мы решили устроить засаду их передовому отряду, и ударить в тыл. Впереди река, позади мы, а подмога подойти к ним не успеет.

Так и сделали.

Ох, раззудись плечо, размахнись рука! Давно не бывала я в битве!

Несусь в первых рядах, подняв меч.

Врезаемся во вражеские ряды…Сладостный звук битвы — свист ветра, звон мечей, хрип коней, крики ратников…

Возле меня мелькает оскаленная, злобная, яростная морда врага… И вдруг как молния обжигает мысль — нельзя лезть на рожон! Надо беречь ребенка!

Сдаю назад, и отступаю…

… Мои ли бегство стало причиной поражения, или то, что вражья подмога подоспела и ударила уже нам в тыл, но…

Я валяюсь в траве, истекая кровью. Рана не смертельная, в плечо, но кровью изойду…

А вокруг носятся вражеские всадники… Видимо, добивая, или захватывая в полон моих воинов. Какая я никчемная!

Возле меня возникают конские ноги, а потом и всадник спрыгивает и наклоняется надо мной. Меч мой лежит в метре от меня, не дотянусь. Но у меня есть нож.

Однако, человек выпрямляется, и орет кому—то.

— Нашел! Тут княгиня! Раненая, князю скажите!

Какая княгиня? С кем он меня путает?

Но так и не успеваю понять — теряю сознание.

…Прихожу в себя от боли, которая горит в плече, словно частые волчьи укусы.

С моих губ срывается стон, и слышу грубый окрик:

— Гляди, куда едешь! Минуй ямы! Княгиню трясет!

Опять княгиня?

Опять проваливаюсь в темноту забытья.

Видимо, путь был долгим — снова очнулась, снова в телеге, и тут же чьи то руки приподняли меня, и стали лить в рот горькое пойло.

— Лекарство, матушка—княгиня, травки! Надо Вам! Пейте!

Забытье. Снова очнулась ночью. Таже телега, но лежу на чем— то мягком, и накрыта одеялом. Стоим, не едем.

— Пить! — тихо прошу я. Громко не получается. Не знаю, слышит ли меня кто… Кто—то же был рядом раньше, лекарство давал.

Возле меня возникает знакомое родное лицо. Мирка?

— Мирка! — шепчу я — Ты как тут? Вы в плену?

— Не волнуйся, моя голубка! — ласково произносит муж, наклоняясь надо мной с кружкой — Мы не в плену! Мы победили! Едем домой!

Победили? Домой? Улыбаюсь, и снова засыпаю.

Окончательно просыпаюсь, уже лежа в нормальной кровати.

И обнаруживаю рядом Айку.

— И ты здесь? — удивляюсь я.

— Госпожа! Ты проснулась! — радуется служанка.

Осматриваюсь. Незнакомая светлица, с дорогой обстановкой, в окно видно только небо — значит, наверху, значит, терем.

— Где это мы? — интересуюсь я.

— В Доброчани! — опустив глаза, произносит Айка.

— В Доброчане? В бывших княжьих хоромах? У Мирки дома?

— Угу! — кивает служанка.

— Так мы правда победили?

— Угу!

— А кто помог? Сами бы…

— Я князя позову! — говорит Айка, и убегает.

Какого князя? Боремира? И он тут? Наверное, мне все это сниться!

Но вместо батюшки в светлицу приходит мой муж.

— Любушка! — восклицает он — Проснулась? Как себя чувствуешь? Сейчас лекаря пришлю!

— Лучше уже, любушко! Лучше!

Мирко присаживается на постель, берет за руку. Смотрит так умильно…