Дана, а, точнее, Данька, была одета в серые от грязи шорты до колен, в разбитые, явно с чужой ноги сандалии «на вырост», которые были ей велики, и в майку, некогда бывшую белой, а сейчас тускло-серую от грязи. Майка вовсе не девчоночья, а вполне себе мальчишечья — на ней виднелся плохо различимый рисунок, на котором было схематичное море, схематичный корабль, схематичное солнце, и схематичный маяк, из которого бил, не смотря на солнце в небе, схематичный луч света. Этакая примитивная графика, которую рисовал художник, лишенный здравого смысла. Зачем включать прожектор маяка, когда на небе светит солнце? Бред какой-то. Стрижка у девочки оказалась просто ужасная — словно кто-то обкорнал ребенка тупыми ножницами, пытаясь сделать подобие каре, но получилось в результате кривое чёрти что.

— Как это они тебя тут забыли? Кто забыл? — Скрипач присел на корточки. — Мама?

— Мама и бабушка, — Данька вздохнула. — Они поругались, и в Москву поехали, а я тут осталась.

— Почему? — спросил Ит. — Как же такое вышло? И почему они поругались?

— Тёть Тамара умерла, — девочка с грустью вздохнула. — Она была хорошая, тёть Тамара. Всегда меня угощала, я даже не просила, а она всё равно мне давала что-то. Когда яблоко, когда сушку, когда печенье. И кошка у неё хорошая.

— Кошка? — спросил Ит.

— Ну да. Джинка. Джини. Я не видела, но там сказали, что тёть Тамара подошла к яблоне, упала, и умерла. Джинка испугалась, в сарай к нам залезла. Я пошла её доставать, а потом они ругаться начали. И у соседей тоже ругались, ну, у тёть Тамары. Мы с Джинкой вышли потом, а никого нет. У соседей нет, и у нас. У них, наверно, милиция забрала тёть Тамару на похороны, а у нас… мама с бабушкой поругались, и уехали. А меня забыли. Я в сарае сидела, вот и забыли. Мы с Джинкой испугались, она в подпол залезла, а я в окно. На улице одной страшно, — пожаловалась она. — И в доме тоже. Я бы Джинку выпустила, только крышку открыть не могу в подпол, она слишком тяжелая.

— Вот эту? — спросил Ит. Подошел к нужному месту на полу, присел, нащупал кольцо, и поднял тяжеленную, обитую снизу отсыревшим рубероидом, крышку. Из темноты подпола пахнуло влагой, холодом, и прелью.

— Джини, Джини, иди сюда скорей! — с радостью закричала Данька. — Джини, не бойся, они хорошие, они не тронут тебя. Иди, я тебе кушать дам!

Вскоре из подпола выскочила серая кошка в красном ошейнике. Данька подхватила её на руки, и прижала к себе.

— Теперь она будет моя кошка, — сообщила она. — Если тёть Тамару похоронят там, в милиции, то кошка же будет ничья? А если ничья, то можно забрать.

— Если мама позволит, — осторожно сказал Ит.

— А, уже неважно, — фыркнула Данька. — Уже всё равно моя. Красивая, правда?

— Очень красивая кошка, — похвалил Скрипач. — Но Ит правильно сказал — мама может не разрешить.

— Но ведь мамы тут нет, — возразила Данька. — Значит, и запрещать некому.

— А когда мама вернется? — спросил Скрипач.

— Думаете, она вернется? — голос Даньки погрустнел. — Мне кажется, они никогда уже не вернутся. Они ведь меня здесь бросили. Как кошку.

Ит удивился — потому что в голосе Даньки прозвучала сейчас какая-то очень спокойная и взрослая обреченность.

— Они тебя просто забыли, — успокаивающе произнес он. — Потому что поссорились. Помирятся, и вернутся. Надо только немножко подождать.

— Я уже очень долго жду, — Данька вздохнула. — Много-много времени. И никто не вернулся. Так что они меня бросили, так же, как Юрик, сын тёть Тамары, бросил Джини, потому что тёть Тамара умерла, и её похоронят в милиции, а ему Джини не нужна. Мы с ней обе никому не нужны, вот нас и оставили здесь. Забыли уже, наверное.

— Погоди, — Ит нахмурился. — Ты говоришь, что прошло много-много времени. Значит, ты тут уже много дней, так?

— Не-а, — помотала головой Данька. — Тут нет дней. Тут только один день. И он ходит по кругу, раз за разом. Как сломанная пластинка. Сперва утро, потом тёть Галя находит под яблоней тёть Тамару, потом все кричат, потом у нас кричат, потом я бегу в сарай, в котором прячется Джини, и мы там вместе сидим, потом Джини прячется в подпол, а я прячусь в дом, потом проходит много-много времени, и всё повторяется снова. Опять кричат, опять Джини, опять окно…

— Дверь заперта, — сказал Ит. — Как же ты выходишь из дома? Снова через окно?

— Нет, — Данька задумалась. — Наверное, дом меня высаживает. Сам. Просто я сижу тут, на кухне, а потом снова стою у дома, у жасмина, где мои картинки на стене.

— Ты не пробовала вылезти через окно, которое в помывочной? — спросил Ит.

— А там больше нет окна, — пожала плечами Данька. — В него только залезть можно. Вылезти нельзя почему-то. А другие окна не открываются.

— В смысле? — Скрипач подошел к двери в помывочную, и распахнул её.

Окна не было. Вместо окна, через которое они попали в дом, находилась глухая деревянная стена, зашитая всё теми же кривыми, потемневшими от времени и сырости, досками.

— Вот видишь, рыжий, я же сказала, — усмехнулась Данька. — Окна нет.

Ит и Скрипач с тревогой переглянулись. И одному, и другому ситуация стремительно переставала нравиться.

— А когда ты отсюда попадешь наружу? — спросил Ит.

Есть вероятность, что локация отправит их на улицу вместе с Данькой, но именно что вероятность, а не стопроцентная уверенность. Разумеется, дом часть локации, и корабль должен будет их отсюда вывести, но… но этого должна захотеть сама Дана, а сейчас Дана — это Данька, её проекция из детства, и совсем не факт, что Дана-ребенок мыслит так же, как Дана-взрослая. Как в старом анекдоте про динозавра на улице. Пятьдесят на пятьдесят.

— Не знаю, — пожала плечами девочка. — Не могу сказать.

— Тут есть часы? — спросил Ит. — Может быть, если заметить время, можно будет понять, когда придет пора отправляться?

— Здесь нет часов, — помотала головой Данька. — Здесь же кухня, для чего здесь часы?

— Ну, посмотреть, когда обедать, например, — предположил Скрипач. — Или на пачке с макаронами всегда написано время, сколько их варить. Как же без часов?

— У бабушки и у мамы есть часы на руке, — объяснила Данька. — Если им надо, они и на руке посмотрят.

— Но у тебя-то нет часов на руке, как же тогда тебе посмотреть? — резонно спросил Скрипач. — Может быть, в комнатах есть часы? Большие, настенные. Есть или нет?

Данька с упреком глянула на него.

— В нашей комнате нет, — уверенно сказала она.

— А в другой? Которая бабушкина? — спросил Ит.

— Она была бабушкина, — очень серьезно ответила Данька. — Когда-то была. А теперь это другая комната.

— Какая? — не понял Ит.

— Совсем другая, — с нажимом произнесла Данька.

— Можно я посмотрю, нет ли в ней часов? — спросил Ит.

— Нет, — тут же ответила Данька. Посадила кошку, которую до сих пор держала на руках, на стул, а затем строго посмотрела на Ита. — Тебе пока нельзя в эту комнату.

— Почему? — спросил Ит.

— Потому что нельзя. Ты очень любопытный, — она насупилась. — Некрасиво быть таким любопытным.

— Ну и дела, — покачал головой Скрипач. — С какой это радости любопытство стало чем-то плохим?

— Потому что всему есть свой срок, — тихо сказала Данька. Погладила кошку, которая боднула головой её ладонь, и повернулась к Иту. — Даже у абсолютного безвременья есть срок, представляешь себе? Я вот не знала этого, Ит. А теперь знаю.

— Дана? — спросил Ит. — Погоди… для чего ты притворялась ребенком?

— Нет, это неправильно, — ответила Дана. — Это не так. На самом деле ребенок притворялся некоторое время мной. А сейчас — время притворства прошло. Впрочем, это всё уже неважно. Здесь действительно нет часов, Ит. И тебе действительно пока нельзя входить в ту комнату. Понимаешь?

— Но почему? — спросил Ит.

— Срок, — снова сказала Дана. — Это как с той ловушкой для снов, которую ты нашел тогда в портале. Когда пришел срок, ты её нашел. Помнишь? Конечно, помнишь, у тебя ведь такая хорошая память.