— Вот тебе пример, что может быть, если довести мать, — зло сказала пожилая. — Ты вот этого хочешь? Скажи честно, этого ты хочешь, мерзавка? Да? Довести до смерти, всё себе заграбастать, и жить припеваючи, а мать пусть гниёт в могиле?

— Такими темпами я первая в могиле окажусь, мама, — резко произнес второй голос. — Это не я тебя, это ты меня доводишь! Да, да, ты! Ведешь себя, как шантажистка, и всё время требуешь! Пример тебе привести? Легко! На хрена тебе нужна была эта чёртова баня, мама? Вот на хрена? Она там пять лет валяется в результате! Кто её купил? Я! Кто с меня, матери-одиночки с годовалым ребенком на руках, денег требовал на эту баню? Не ты ли, мама? Чего молчишь? Я купила, как ты просила. Ты что сказала? Что оплатишь сборку. И где баня? А нет бани! За эти пять лет всё сгнило к чертям собачим, потому что у тебя, оказывается, денег не было, ты намеривалась их с меня стрясти, да вот не вышло, потому что у меня их тоже нет!

— Я хотела построить баню, чтобы ты же в ней и мылась! — рявкнула пожилая. — Ты, вместе с твоим китайским отродьем! Ну так ведь нет, не нашлось у мамочки денег, чтобы байстрючке мытье нормальное организовать! Пожалела денежек мамулечка, вот и ходит байстрючка грязнее грязи, вся замызганная!

— Так она вся в тебя удалась, — фыркнула молодая. — Ты тоже мыться не большая охотница. Ходишь, и воняешь, как бомжиха. «Я моюся», — издевательски сказала она. — Ага. Раз в неделю, в тазике, в своей это поганой конуре. Моется она, поглядите на неё!

— Ты как с матерью разговариваешь⁈ — рявкнула пожилая. — Ты что себе позволяешь? Я как бомжиха? Это китаец твой был вонючий, как бомж, и девка вся в него уродилась. Прям копия. И грязная, и узкоглазая! Нашла ты под кого лечь, доча, ох и нашла. Мстила матери, поди? Или о чём другом думала, когда ноги перед ним раздвигала?

— Закрой свой поганый рот! — взвизгнула молодая. — Как ты смеешь так говорить про свою же внучку⁈

— Внучку, от жопы ручку, — захихикала пожилая. — Если бы хоть пацана родила, так ведь нет, девку…

— Уж кто получился, — вдруг почти миролюбиво сказала молодая. — Простите-извините, не дошла ещё наука, чтобы под заказ детей рожать. А если б и дошла, мы бы в пацанах утонули, всем же наследники нужны, древних родов, не иначе. Вот тебя взять, мама. Кто ты такая, чтоб тебе пацан так сильно требовался? Продолжатель славного рода Гвоздевых? Ну, родила я внучку, и чего?

— Да того, что она и тебе самой не сильно-то нужна, — сварливо сказала пожилая. — То-то ты мне её с младенчества каждое лето на три месяца спихиваешь, и раз в две недели появляешься. Не заскучала по кровиночке своей узкоглазой?

— Я работаю, — ответила молодая.

— Ага, передним местом, — парировала пожилая. — Скинешь девку, и в Москву, хвостом крутить. Нового китайца-женатика не нашла ещё? Или им одиночки с прицепами не сильно нужны?

— Твою налево, мама, я же сказала, что я работаю! — взорвалась младшая.

— И в выходные? — пожилая захихикала. — До которого часа работаешь? До закрытия клуба? Или пока такси ездят? И как же я вырастила на свою голову такую шалашовку китайскую? — с горечью спросила она. — Где упустила? Что не так сказала? Всё ведь у тебя было, у твари, мать старалась, кожу с себя была готова снять, лишь бы доченьке лучшую одежду выправить, учиться пристроить, кружки оплатить, секции…

— Чего ты оплачивала? Секцию волейбола при школе, которая бесплатная была, или рисование в ДК, которое в месяц пятьдесят копеек стоило? — младшая расхохоталась. — Ври, да не завирайся, мама. Прямо ты вся переломалась и перетрудилась со мной, как же!

— Вот, что и требовалось доказать, — с торжеством в голосе сказала пожилая. — Вот так ты и доводишь мать, мерзавка! Как хочешь, а я в Москву поеду сейчас, хоть пару дней отдохну от тебя, чтобы это всё не слышать!..

— А я тоже в Москву поеду, — парировала молодая. — Вот соберусь сейчас, и поеду. Что я тут забыла, вообще не знаю. Кабачки твои сраные, или петрушку сорта «крысиный хвостик»? Пропусти, я иду собираться!

— Ой, иди, нашлась цаца, — огрызнулась пожилая. — Иди, иди, и чтобы духу твоего здесь не было!

— И не будет, — заверила молодая. — Вот только как у тебя деньги кончатся опять, дух мой тут снова появится.

— Это кто тебе сказал? Голос с неба, или ещё кто? — ехидно спросила пожилая.

— Это моя жопа так чует, — отбила молодая. — А она обычно не ошибается…

Голоса смолкли. Ит и Скрипач всё ещё стояли, прислушиваясь, но голосов больше не было — никаких. Ни на соседнем участке, ни в самой локации. Снова наступила та самая давящая тишина, которая была тут во время прошлых входов, вот только кошки они пока что не видели — впрочем, сейчас им уж точно было не до кошки.

— Они поссорились, — резюмировал очевидное Скрипач, когда стало понятно, что продолжения не будет. — И, судя по всему, это было обычным делом.

— Видимо, да, — согласился Ит. — Жалко Дану. Теперь понятно, почему она настолько быстро отдалилась от матери в юности. Такого отношения врагу не пожелаешь.

— Это верно, — с грустью согласился Скрипач. — Ребенок, который для всех только помеха. Обуза для бабушки, не нужная матери, которой хочется построить личную жизнь, а из-за ребенка это становится практически невозможно. Да уж, выглядит это хреново.

— И не говори. Ну что, пойдем, посмотрим, что там за окно такое? — спросил Ит. — Попробуем открыть его, или сразу поищем лестницу?

— На фига? — пожал плечами Скрипач. — Почему-то мне кажется, что лестница не понадобится.

Скрипач оказался прав — лестница им действительно не пригодилась. Когда они, обогнув дом, снова встретили кошку, которая, разумеется, опять нырнула в продух, оба с удивлением увидели, что окно, то самое, шестое, несуществующее в реальности окно помывочной, слегка приоткрыто.

— Да, лестница не нужна, — покачал головой Скрипач. — Кажется, нас приглашают в гости.

Он указал куда-то вниз, и Ит увидел, что под стеной, напротив окна, стоит табуретка.

— Совсем хорошо, — заметил он. — Ну что, полезли?

— А что делать. Полезли, — Скрипач встал на табуретку, и осторожно толкнул створку окна. — Забавно, — сказал он. — Петли, кажется, смазаны. Очень легко идёт.

Он вскочил на подоконник, и спрыгнул внутрь маленькой, даже крошечной, пожалуй, комнаты. Ит последовал его примеру.

Помывочная представляла собой помещение, обшитое изнутри даже не вагонкой, а какой-то совсем уже простецкой доской, больше всего похожей на заборную. Струганная доска, кривая, неровная, и вся в сучках, точнее, в дырках от выпавших сучков. По низу, где-то на метр от пола, помещение это было затянуто клеенкой, тоже самой дешевой, той самой, которой хозяйки застилают на даче рабочие столы. Незамысловатый рисунок, тусклые цвета. В углу, рядом с дверью, стояла стопка разномастных эмалированных тазов.

— Удручающее зрелище, — констатировал Скрипач. — Холодно. Да ещё и сыро. И как тут мыться?

— Если быстро, то нормально, — раздался вдруг из-за прикрытой двери тоненький детский голосок. — Если долго, то можно простудиться. А вы кто?

Скрипач открыл дверь, и оба они увидели, что за дверью стоит ребенок, и с интересом смотрит на них.

— Ты мальчик или девочка? — спросил Скрипач первое, что пришло ему в голову. И немудрено, потому что девочку признать в этом ребенке было весьма затруднительно. — Как тебя зовут?

— Я девочка, — кажется, ребенку стало обидно. — Меня зовут Данька.

— Очень приятно, — Скрипач чуть склонил голову. — Я рыжий. А это вот Ит. Ит, помаши Даньке.

— Зачем мне махать, я же не маленькая, — сказала Данька. — Я и так вижу.

— Ну и хорошо, — похвалил Скрипач. — А что ты здесь делаешь, Данька? Ты же тут одна, да?

— Да, — она погрустнела. — Так вышло, что они меня здесь забыли.

В проходной кухне действительно было неуютно, но тут оказалось гораздо светлее, чем перед дверью в помывочную, и они, наконец, смогли разглядеть девочку во всех деталях. Детали эти выглядели печально. Настолько печально, что Ит, украдкой рассматривавший ребенка, расстроился. Бедная Дана, думалось ему, вот теперь понятно, почему она, после раздумий, конечно, решила, что не стоит брать маму с собой. Маму, которая так относилась к дочери, брать куда-то из того мира, в котором они жили, действительно не следовало. Следовало обеспечить ей долгую и комфортную жизнь (собственно, это и было в результате сделано), а так же полное отсутствие воспоминаний о том, что неё была когда-то дочь. Одинокая, здоровая, счастливая немолодая женщина — вот кого Дана оставила на планете, когда они уходили. Вполне довольная собой и жизнью одинокая женщина. И никакой дочери.