Понятно, что принципы устройства оборудования можно было понять на образцах сороковых годов, но ведь нам придётся обслуживать более современное и даже импортное. Например, уже сейчас на наших плавающих заводах эксплуатировалось японское фаршевое оборудование и западногерманское морозильное. Мы этого оборудования не то что не знали, но даже и не видели. А ведь нас «взращивали» как будущих механиков наладчиков. И что мы могли после института наладить, или, не дай бог, отремонтировать?

Принцип: «забудь, чему учили в институте», мне не нравился, но что-то толковое придумать я не мог. Не спонсировать же «свой» институт из личных доходов? У нас СССР всё-таки, а не частная лавочка! Социализм, мать его… И так я уже проявил себя, как граф Монте Кристо… Замаскировал свои подарки институту под подарки токийского университета, но «уши-то» мои торчали. А у нас в СССР не любили выскочек и явно богатых людей, выставляющих свою богатость напоказ. Перерожденцем могли заклеймить и тогда кранты карьере.

Рёките, с которым я посоветовался на эту тему, предложил устроить студентам, закончившим четыре курса, производственную практику на его рыбоконсервном заводе. В Токио, да… Сделать приглашение от университета, да и дать посмотреть. Короткую практику. Нескольких дней вполне хватит. Человек по десять на недельку…

Я воодушевился и Рёките от своего лица, как губернатора Токио, прислал письменное предложение в институт. Об этом мы говорили ещё весной, и я даже «почти забыл» о письме, когда меня пригласил на беседу сам начальник управления Григорьев и несколько минут укоризненно разглядывал меня, прежде чем начать разговор.

— Ну, почему бы тебе не посоветоваться со мной, прежде чем договариваться с Токийским университетом?

— Это о чём я договаривался? О побратимстве?

— Ты и о побратимстве договаривался? — расширил глаза Григорьев. — Да-а-а… Будь моя воля, закрыл бы я тебе выезд за рубеж. Столько от тебя хлопот!

— Каких хлопот? Поясните уже наконец, товарищ генерал, в чём провинился. А то уже стыдно, а не понимаю за что? Ужасное состояние. Хочется покаяться, а за какие грехи, не понятно.

— Много грехов? — хмыкнул Григорьев. — Так, кайся за все сразу, вслух и по порядку.

— Каюсь, Константин Александрович, каюсь, — произнёс со вздохом я. — Не удержаляся, глядючи на наше убогое технологическое оборудование, по которому мы учимся, купил новейшее в Японии. Теперь не знаю, что с ним делать?

— Что за оборудование? — удивился Григорьев.

— Да, там много чего, — махнул я рукой. — Я прикинул по площадям нашего первого этажа на Баляева, и подобрал, чтобы встало две линии. Теперь не знаю как эту идею влить нашему руководству. А это значит и в Министерство…

— И зачем тебе это? — поморщился Григорьев, потом посмотрел на меня и усмехнулся. — Снова скажешь, что «за державу обидно?»

Я улыбнулся.

— Не я сказал. Вы сами сказали.

— Да-а-а… Сложно с тобой. Вечно ты куда-то лезешь. Ты же понимаешь, что мы не можем принять никого из Японцев во Владивостоке.

— Почему? — наивно «удивился» я. — Форда же принимали в семьдесят четвёртом.

— У нас с японцами непонимание по статусу наших Курильских островов. Японские милитаристы звенят самурайскими мечами.

Я в удивлении вскинул левую бровь. Григорьев нахмурился.

— Кхм! Что-то я передовицами заговорил. Кхм! Так! Со всей этой своей кашей сам разбирайся. Только знай, я буду против любого захода любых судов. Если что, пусть летят самолётами Аэрофлота через Хабаровск.

— Спасибо, Константин Александрович! — искренне воскликнул я.

— А со всем остальным иди в крайком. Мы поговорили уже с первым. Он не против. Ты, кстати, в курсе, что он знает про твои связи с его дочкой.

— Да, когда это было? — скорчил я невинную физиономию.

— Не знаю, что там, но он спрашивал про тебя. И даже не про тебя, а про твою личную жизнь.

— И что вы сказали? — с замиранием сердца спросил я.

— Что ты жениться собрался. На нашей девушке. Он всё про Японию расспрашивал. Про твои там, э-э-э, родственные отношения. Пришлось немного рассказать. Он был сильно удивлён, но одновременно ему стала понятна инициатива губернатора Токио. Он сейчас согласовывает предложение японцев в ЦК.

Григорьев потёр виски.

— Ох и накрутил ты, Михаил. Замесил тесто…

— Когда по шельфу решение примут? — спросил я.

Григорьев снова нахмурился и как отрезал:

— Не докладывают. Тут ещё одна новость. Кхе-кхе… Прилетает Судоплатов, Павел Анатольевич. Помнишь мы про него говорили?

— Помню. Чего вдруг? — удивился я.

— Не знаю. Сам скажет. Он в переговорной ждёт.

Григорьев показал пальцем вниз.

— О, как, — подумал я. — Значит, разговор будет серьёзным. Охмурять станут?

Григорьев нажал под столом кнопку и в кабинет зашёл его секретарь.

— Пусть проводят на минус третий, литера «А».

У меня по коже пробежал морозец. Я, то точно знал, что литера «А» не была «переговорная». Предок работал в этой «конторе» многие жизни и знал про это здание почти всё. Не совсем всё, да, но почти.

И, да, литера «А» на минус третьем, — это не была переговорная. Но мы туда и не зашли, а просто постучали. Из камеры-одиночки вышел Павел Анатольевич и я его узнал. Он посмотрел на меня, прищурился, улыбнулся и, кивнув сопровождающему меня офицеру, взял меня под руку. Капитан оставил нас в коридоре.

— Вижу, вижу, что узнал и меня, и эту камеру. Помнишь, как мы тут с тобой, хе-хе-хе, разговаривали?

— Я-то помню, Павел Анатольевич, а вот откуда вы помните, то, чего помнить не должны?

— Пошли в «нумера», — сказал и хихикнул Судоплатов.

Мы вернулись к лифту и, показав пропуск, Судоплатов нажал на стрелку вниз.

— Вот это другое дело, — подумал я, увидев, что генерал нажимает кнопку «-5».

Мы вышли из лифта на подземную железнодорожную платформу и сели в трамвайный вагон с вагоновожатым. Я не удивился. «Нумера» — это было не в этом здании.

Ехали мы долго и ехали в юго-восточном направлении. Потом вышли из вагона и прошлись по тоннелю прямо по рельсам. На заводе в бухте Улисс на причале ждал катер, который вывез нас из акватории порта и увёз на остров Скрыплёва. Вывез, высадил на уходящий в море пирс и отошёл примерно на милю. Ближе в полуострову Басаргина.

— Рассказывай, — сказал Судоплатов, — глядя мне прямо в глаза.

— Сколько стоит славянский шкаф? — спросил я.

Судоплатов фыркнул.

— 28–70, — сказал он.

— Ого! — сказал я.

— Угу! — с вызовом произнёс ещё один попаданец. — Дурацкий пароль и дурацкий отзыв.

— Какой есть. Что наскоро придумали, с тем и работаем. Не каждый день отправляем засланцев в прошлое.

Я смотрел Судоплатову в глаза и дерзко улыбался. Я был горд, что у меня тогда всё получилось. Не у меня, конечно, а у «предка», да, какая теперь разница.

— Ну, иди сюда, я тебя обниму, — произнёс герой-разведчик и расставил руки.

Я шагнул к нему и сам его обнял.

— Это ваша какая жизнь? — спросил я.

Павел Анатольевич удивлённо вскинул брови и потёр не бритый с утра подбородок.

— Вопрос не совсем понятен. Ты, вроде, отправлял меня на второй круг. Вот, его и доживаю. Имеются варианты?

— Имеются, Павел Анатольевич.

— О, как! Интересный расклад! Значит прав Юрий Владимирович. Он сказал, что ты из дальнего будущего.

Я пожал плечами.

— До какого дожил, из такого и будущего.

— И можешь в него возвращаться? — сразу взял быка за рога Судоплатов.

— Могу.

— И в прошлое можешь?

— И в прошлое могу.

Судоплатов что-то хотел сказать, но я перебил, остановив его рукой.

— Но ничего переделывать в прошлом не стану. А тем более, кого-то там убивать.

Судоплатов с интересом взглянул на меня, вскинув брови и улыбнувшись.

— Да и не надо! — проговорил он. — Изменять ничего не надо. Посмотреть бы кто, чего, как и куда… Денег из страны выведено столько, что бюджет практически пуст. В британские офшоры. Про золото партии слышал? В девяностых про него говорили… Вот они туда уже ушло. Не в девяностые, а сейчас. Даже не сейчас, а вчера. В начале семидесятых.