FDA не прощает таких вещей. Регулятор будет драть до последней нитки за малейший риск. И, как известно, так и будет: годы проверок, волна отказов, десятки конкурентов на рынке, жестокая гонка за место под солнцем.

Но об этом вслух не скажешь.

– Заболеванием страдает примерно десятая часть населения, – раздалось объяснение, мягкое, но твёрдое, – а значит, группа пациентов пёстрая. Под одной маской – и диабетики, и гипертоники, и те, у кого сердце едва держится. Каждый реагирует по-своему. Проверить всех – задача не на год.

– Сколько нужно времени? – голос был сух, словно потрескавшийся лист бумаги.

– Не меньше десяти лет.

– Десять лет…? – эхом прошёл по залу сдавленный вздох.

Воздух стал вязким, липким, словно его можно было резать ножом. В лицах мелькнуло то, что обычно прячут – отчаяние. Десять лет… цифра упала в сознание, как камень в чёрную воду.

И потому прозвучало ещё раз, медленнее, отчётливее:

– Любые деньги, которые не готовы ждать десять лет, – мыльный пузырь.

Слова растеклись по комнате, оставив после себя ледяную тишину. Никто не шелохнулся. В груди у каждого клокотала мысль: терпеть столько времени никто не собирался. Вот она, суть пузыря – нетерпение, умноженное на жадность.

И вдруг из угла раздалось, как хруст сухой ветки:

– А вы…? – пауза обожгла воздух. – Когда выйдете?

Фраза ударила точно в сердце разговора. Ответ – опасен. Информация эта для избранных, для тех, кто вложился по-крупному. Взгляд скользнул к Гонсалесу. Но тот даже не моргнул – улыбка растянулась до ушей, блеснула зубами.

– Всё в порядке, – сказал он лениво, словно этот разговор был для него забавой. – Не возражаю.

Он знал. С самого начала знал, зачем пришёл. Пришёл ради этой сцены.

"Да… будет интересно", – прошепталось еле слышно, а затем взгляд медленно, с ленивым величием, прошёл по притихшим лицам коллег.

– Завтра всё закончится – слова упали в тишину, как тяжелый камень в гладь пруда. Воздух дрогнул, будто над толпой пронёсся внезапный порыв ветра. Вздохи смешались с приглушённым перешёптыванием – казалось, даже шелест бумаг на столах зазвучал громче.

– Завтра? – вопрос сорвался с чьих-то губ с таким недоверием, словно речь шла о конце света.

– Почему? – голос из глубины зала задрожал, выдавая напряжение.

Гул поднялся, как рой встревоженных пчёл. Люди в дорогих костюмах переглядывались, словно пытались угадать по лицам соседей скрытую правду. В глазах многих блеснул испуг: неужели завтра всё рухнет?

– Неизвестно, – последовал ответ спокойным, почти усталым тоном. – Как уже говорилось, умения читать пузыри нет.

Над головами пронеслась тяжёлая пауза. Потом снова вопросы, один громче другого:

– Тогда зачем выходить?

Ответ прозвучал сухо, как хруст сухой ветки:

– Первоначальная цель была четыреста. Сейчас эта черта пройдена. Логично зафиксировать.

Но толпа не унималась:

– Почему именно завтра?

На этот раз тишина перед ответом стала гуще, чем прежде. Лица напряглись, словно ждали приговора. И вот, с нарочитой неторопливостью прозвучало:

– У инвестиционных банкиров минимальный срок удержания – тридцать дней. Лишь завтра появляется право продавать.

Слова легли на людей свинцом. Несколько человек нервно заёрзали, кто-то опустил глаза в пол, словно в пыльных трещинах паркета мог отыскать спасение. Лица побледнели: неужели никто из них толком не изучил условия торговли? Наверняка пролистали мелкий шрифт, увлечённые хмельным головокружением от растущих цифр на экране. Когда цена рвётся вверх вдвое, втрое, вчетверо – кому охота читать скучные правила?

– И что потом? После завтра? Всё обрушится? – вопрос прозвучал хрипло, срываясь на почти детский страх.

– Неизвестно, – отрезал голос, словно лезвие.

– Но как ты думаешь….

Чья-то рука дерзко ухватила за рукав, но тут же натолкнулась на холодное движение – касание скинули, оставив на коже ощущение липкой безысходности.

– Выход происходит потому, что прогнозов дальше нет. А требовать гадать – значит просить невозможного.

Тишина сгущалась, давила, как раскалённый воздух перед грозой.

– Но вход был с полной уверенностью…, – тихая жалоба, похожая на скрип ржавой двери, вонзилась в тишину.

Эти слова несли угрозу – пустишь их дальше, и волна слухов сметёт всё к чертям. Пришлось пресечь сразу:

– Если вход был, опираясь на этот выбор, значит, и выходить стоит следом. Тем более, ограничения те же – правила едины.

Голос прозвучал твёрдо, как металлический удар по наковальне. Сомнения рассыпались в тишине. Но удар следовал за ударом:

– Если сделка была на тех же условиях, без новых докупок, потерь быть не должно.

Молчание стало вязким, почти ощутимым. Лица опустились, глаза потухли – ведь большинство поступило наоборот: наблюдали тогда, когда деньги вкладывались, а ринулись в бой уже после.

Смешно было бы теперь сказать: "Всё по твоему совету, а вышло беда".

Но урок был дан, чёткий, как пощёчина:

"Поэтому и повторено: играть на слухах – смертельно опасно".

***

На следующее утро Сергей Платонов, как и обещал, вышел из игры. Последний штрих – 430 долларов 29 центов.

– Почему….

– Разве не осталось шансов, что цена ещё поднимется?

Вопросы рвались с разных сторон, словно крупные капли дождя, стучащие по стеклу перед бурей. В воздухе стоял напряжённый гул, как перед громом: шёпоты, сдержанные вздохи, нервный скрип ногтей по деревянной столешнице. У Genesis график полз вверх, как раскалённый металл по ковшам на заводе. Для многих было загадкой, зачем Сергей Платонов, владеющий таким куском пирога, вдруг решился выйти до самой вершины.

Genesis ведь считалась классическим моментумом: бери на взлёте, держи до небес. Но в мире подобных акций важно не то, кто первым достанет облака. Главное – уметь соскочить, когда объёмы торгов взрываются, как котёл перегретого пара.

Особенно тому, у кого на руках 2,3% всех бумаг. Попробуй вывалить такой пласт – биржевой стакан просто захлебнётся. Конечно, есть алгоритмы VWAP, позволяющие сливать кусками по средней цене, словно подливать воду в кипятильник тонкой струйкой. Но и у этой хитрости предел.

Пришлось дробить ордера, распихивать их по разным брокерам, задействовать тёмные пулы и блоковые сделки – словно уводить сундук золота ночью, чтобы никто не заметил следов на снегу. Но тайна вечно не живёт. Где-то за стенами офисов, под шорох бумаг и звон клавиатур, брокеры уже чуяли неладное.

– Похоже, что-то назревает…, – такие фразы витали в курилках, смешиваясь с горечью дешёвого кофе и запахом табака.

Ещё месяц назад Goldman прочёсывал рынок, собирая Genesis по крошкам, как голодная ворона собирает блестки на свалке. А теперь? Теперь Goldman спешил избавиться от груза.

Что это значило? Крах на горизонте? Или где-то в тени притаилась неизвестная угроза?

В обычное время брокеры, узнав о таких объёмах, отмахнулись бы или забрали кусочек, чтобы не обжечь пальцы. А может, слили бы и собственные запасы, глядя, как на экране цены идут в штопор. Но реальность пахла иначе.

Благодаря отчёту Merrill Lynch с магической цифрой 872 спрос жёг рынок, как палящий полуденный зной. Genesis сметали со скоростью, от которой ломался ритм торговых терминалов. Брокеры глотали объёмы Платонова, не разжёвывая, и сразу переправляли клиентам, будто горячие пирожки с пылу с жару.

Под таким напором спроса даже 2,3% акций растворились в потоке без следа, а Сергей Платонов вышел чисто, без малейшей потери, словно вынырнул из реки в тот миг, когда она только собиралась взбеситься.

Вскоре об этом узнали и люди Goldman. Сухой голос на другом конце провода резал тишину:

– Неужели ни одной бумаги не осталось?

– Да, он вышел полностью.

С этого мгновения Сергей Платонов перестал иметь отношение к Genesis. Исчез, словно мираж в раскалённой степи, оставив после себя только легенду.