Они смотрели друг на друга через стол — он, воплощение холодного расчёта, она — горячей, почти иррациональной веры. Между ними проскакивала искра, заряженная равной долей раздражения и восхищения.

— Хорошо, — наконец сказал он. Слово повисло в воздухе, тяжёлое и значимое. — Делайте. Но, Колесникова… — он поднялся, и его тень накрыла её. — Если этот барабан щёлкнет вхолостую, отвечать будете вы. Лично.

— Я всегда отвечаю за свой барабан, Александр Викторович, — она выдержала его взгляд, и в её глазах вспыхнул тот самый огонь, который одновременно и бесил, и притягивал его. — Договорились.

Она развернулась, чтобы уйти, но он остановил её.

— И, Колесникова…

— Да?

— Вы спали хотя бы два часа за последние сутки?

Вопрос застал её врасплох. Она моргнула.

— Примерно. Не считала.

— Несчастных случаев на производстве мне сейчас не нужно, — его голос смягчился на полтона, что прозвучало почти как забота. Почти. — Идите. Отдохните час. Трансляцию назначим на завтра.

Вероника кивнула и вышла, чувствуя странную смесь истощения и воодушевления. Его забота, пусть и выраженная в такой типичной для него властной манере, тронула её сильнее, чем коробка виски.

Оставшись один, Орлов подошёл к окну и посмотрел на город. Он только что согласился на авантюру, которая могла похоронить его бизнес. Но почему-то его беспокоило не это. Его беспокоило её осунувшееся лицо. Эта девчонка вкладывала в его компанию всю себя, без остатка. И он начинал понимать, что цена её услуг может оказаться гораздо выше, чем он предполагал.

Вечером, когда офис опустел, он зашёл в её временный кабинет, который она организовала в одной из переговорных. Она сидела, уткнувшись носом в клавиатуру ноутбука, уснув на ходу. На столе рядом стоял недопитый стакан холодного кофе.

Орлов постоял несколько мгновений, глядя на неё. Спящая, она казалась такой молодой, почти девочкой. Исчезла вся её дерзкая броня, осталась лишь уязвимость. Он почувствовал незнакомый, тёплый и тревожный импульс — накрыть её плечи своим пиджаком, выключить свет и дать ей поспать.

Вместо этого он резко развернулся и вышел, тихо закрыв за собой дверь. Но образ спящей Вероники врезался в его память так же чётко, как и образ Вероники-воительницы. Игра усложнялась. Теперь на кону было нечто большее, чем просто репутация компании. На кону было его собственное, давно забытое спокойствие.

Лаборатория «ФармаСинтеза» напоминала стерильный муравейник, в который вот-кнули палку. Вместо привычной тишины, нарушаемой лишь гудением оборудования, пространство оглашали голоса, шаги и нервные команды. Посреди этого хаоса, как островок спокойствия перед штормом, стояла Вероника.

На ней был белоснежный лабораторный халат, наброшенный поверх того самого василькового платья. На груди — пропуск с улыбающейся фотографией, которая сейчас казалась издевкой. В руках она сжимала планшет с бегущей строкой комментариев из готовящейся онлайн-трансляции. Комментарии были предсказуемы: «Клоуны вернулись!», «Покажите, где вы прячете трупы», «Орлов решил окончательно добить свою компанию?».

Александр Орлов наблюдал за подготовкой из-за стекла наблюдательной комнаты. Его лицо было каменной маской, но пальцы, сжимавшие край стола, выдавали колоссальное напряжение. Он видел, как Вероника что-то говорила съёмочной группе, её жесты были чёткими и быстрыми. Она ловила его взгляд через стекло и на мгновение замерла, подняв бровь в немом вопросе: «Ну что, ещё не передумали?»

Он ответил едва заметным кивком. Поезд ушёл. Осталось только мчаться вперёд, надеясь, что мосты не рухнут раньше, чем они их пересекут.

Ровно в полдень красная лампочка на камере загорелась. Трансляция началась.

— Добрый день, интернет! — голос Вероники прозвучал бодро, без намёка на страх. Камера выхватила её на фоне сияющих хромом и стеклом лабораторных линий. — Вы хотели правды? Вы её получите. Сегодня мы не будем ничего рассказывать. Мы будем показывать. А комментировать происходящее будут не я и не менеджеры «Орлов Групп», а те, кто сомневается в нас больше всех.

В кадр один за другим вышли трое: тот самый язвительный блогер-разоблачитель, суровая женщина-журналистка из солидного медицинского издания и молодой, но уже известный своим цинизмом видеоблогер. Их лица выражали скепсис, любопытство и готовность к атаке.

— Правила просты, — продолжала Вероника. — Вы задаёте вопросы нашим сотрудникам. Любые. Они отвечают. Если ответ вас не устроит — давите дальше. Камеры всё транслируют. Мы ничего не редактируем и не останавливаем.

Первые минуты напоминали допрос с пристрастием. Блогер тыкал пальцем в графики на мониторах, требуя объяснить каждую аномалию. Журналистка дотошно расспрашивала лаборантов о протоколах испытаний. Видеоблогер снимал всё на телефон, комментируя шёпотом: «Выглядит убедительно, но чёрт его знает…»

Орлов, не отрываясь, смотрел на мониторы в своей комнате. Его сердце билось с непривычной частотой. Он видел, как напряжены его учёные, как капельки пота выступают на лбу у ведущего исследователя. Но он видел и нечто другое — их профессионализм. Под жёстким прессингом они не ломались, а начинали говорить ещё увереннее, погружаясь в детали, которые были понятны только специалистам.

И он видел Веронику. Она не вмешивалась, но была всегда рядом. Как тень. Как рефери на ринге. Её взгляд был сосредоточен, она ловила каждое слово, каждый нюанс. И в решающий момент, когда блогер, недовольный техническим ответом, начал переходить на личности, она сделала один шаг вперёд.

— Иван, — её голос прозвучал мягко, но ясно. — Ты спрашиваешь о том, почему данные по группе «Б» были обработаны позже. Доктор Петров объяснил — это стандартная практика двойного слепого метода. Ты не доверяешь методу? Или ты считаешь, что доктор Петров, который двадцать лет посвятил иммунологии, врет тебе, глядя в глаза?

Она не защищала. Она атаковала. Но атаковала, опираясь на факты. Блогер запнулся. В его глазах мелькнуло неуверенность. Он был готов к оправданиям, но не к такому уверенному встречному натиску.

Атмосфера в лаборатории начала меняться. Откровенная враждебность сменилась настороженным интересом. Журналистка стала задавать более глубокие, конструктивные вопросы. Даже циничный видеоблогер начал кивать, увлечённо вникая в процесс.

Кульминация наступила, когда та самая журналистка, указывая на сложный хроматограф, спросила: «И вы уверены, что это оборудование не даёт сбоев?»

Вероника, вместо того чтобы дать слово инженеру, повернулась к камере. Её лицо стало серьёзным.

— Абсолютной уверенности не может быть ни в чём. Ни в одном приборе в мире. Так же, как нет её в статьях, которые пишут люди. Есть вероятность. И есть процедуры, которые эту вероятность сводят к минимуму. Мы не просим вас верить нам на слово. Мы показываем вам эти процедуры. Риск был. Мы его признали. Сейчас мы показываем, как мы этим риском управляем. Это и есть правда. Не идеальная, не приглаженная, а живая.

В наблюдательной комнате воцарилась тишина. Орлов смотрел на неё, и что-то в нём перевернулось. Это была не пиар-щица, отрабатывающая свой гонорар. Это была женщина, которая искренне верила в то, что делала. Которая горела своей работой. И этот огонь был заразителен.

Трансляция закончилась через два часа. Когда камеры выключились, в лаборатории наступила мертвая тишина, а затем её нарушили редкие, но искренние аплодисменты сотрудников. Блогер, неловко потупившись, подошёл к Веронике и пробормотал: «Ну… было убедительно».

Она лишь кивнула, чувствуя, как с неё сходит адреналин, и её накрывает волна истощения. Она сделала это.

Первым, кого она увидела, выйдя из лаборатории, был Орлов. Он ждал её в коридоре, прислонившись к стене. Его руки были скрещены на груди, но на его обычно непроницаемом лице читалось странное, непривычное выражение — что-то среднее между одобрением и глубокой задумчивостью.