Орлов посмотрел на Веронику. Его взгляд был пустым, как у незнакомца.

— Мисс Колесникова — ценный сотрудник. Но мои личные привычки её не касаются. Как, впрочем, и ничьи больше.

Его слова должны были ранить. Но Вероника увидела мельчайший признак — он сжал кулак правой руки, положив его в карман. Их тайный сигнал стресса. Ему было так же тяжело играть эту роль, как и ей.

— Разумеется, — кивнула Алёна с торжеством в глазах. — Ну, мне пора открывать аукцион. Удачи, милая. Тебе она явно понадобится.

Она ушла, оставив их вдвоём, но под прицелом сотен глаз.

— Всё в порядке? — тихо спросил Орлов, не глядя на неё.

— Пока жива, — так же тихо ответила она. — Но она знает о квартире.

— Я знаю. — Его лицо оставалось непроницаемым. — Это была проверка. И ты прошла её блестяще.

Он сделал паузу и вдруг, на глазах у всех, повернулся к ней и сказал громче, чтобы слышали окружающие:

— Кстати, Колесникова, завтра к девяти утра жду финальную версию отчёта по медиа-активности. Без опозданий.

— Конечно, Александр Викторович, — кивнула она, опустив голову, как прилежная сотрудница.

Он кивнул и отошёл, смешавшись с толпой.

Вероника осталась стоять у бара, сжимая в руке бокал. Её сердце бешено колотилось. Это было самое сложное свидание в её жизни. Свидание под прицелом. И они его пережили. Но она понимала — это только начало войны. А Алёна только что сделала первый выстрел.

Три дня после аукциона прошли в звенящем напряжении. В офисе царила видимость нормальности, но Вероника чувствовала себя так, будто ходит по тонкому льду, который вот-вот треснет. Взгляды колужей казались ей пристальнее, а случайный смех в коридоре — намёком на её счёт.

Она почти не видела Орлова. Он был погружён в срочные переговоры по поводу нового, внезапно возникшего кризиса — один из ключевых акционеров, недовольный «излишней открытостью», начал сбрасывать акции. Вероника понимала, что это дело рук Алёны. Удар был точен и безжалостен.

Их тайные встречи прекратились. Вечерние смс сводились к сухим фразам: «Всё нормально. Занят. Спокойной ночи». Она знала, что он не отдаляется специально, что он тушит пожар. Но её грызла неуверенность. А что, если давление окажется слишком сильным? Если он решит, что она — та самая слабость, которая ему дорого обходится?

На четвертый день её вызвал к себе Аркадий Семёнович. Его кабинет, в отличие от орловского, был заставлен дорогими безделушками и пахнет дорогим табаком. Он сидел за своим массивным столом с видом кота, проглотившего канарейку.

— Вероника, дорогая, присаживайтесь, — он указал на кресло. — Как ваши успехи? Аукцион, я слышал, прошёл прекрасно. Вы произвели впечатление.

— Спасибо, Аркадий Семёнович, — осторожно сказала она, садясь. — Чем могу быть полезна?

— Видите ли, возникла небольшая… ситуация, — он сложил пальцы домиком. — После ваших ярких выступлений в СМИ и на том самом заводе, к нам стали поступать запросы. От журналистов. Не деловых, а светских. Их заинтересовала наша «звезда» — то есть вы.

Ледяная полоса прошла по спине Вероники.

— Я не понимаю. Какое отношение светская хроника имеет к нашему кризису?

— О, самое прямое! — улыбнулся Аркадий Семёнович. — Репутация компании складывается из всего. В том числе и из репутации её ключевых сотрудников. И вот, некоторые издания проявили интерес к вашей… личной жизни.

Он достал из стола папку и протянул ей. Внутри лежали распечатанные фотографии. Несколько снимков были сделаны тайком. Она выходила из подъезда своего дома. Она садилась в такси. И одно, самое размытое, но узнаваемое фото — она подходила к его дому на Пречистенке поздно вечером.

Сердце у Вероники упало куда-то в ботинки. Они следили за ней.

— Это что? Шантаж? — её голос дрогнул от ярости.

— Боже упаси! — Аркадий Семёнович сделал круглые глаза. — Это… превентивная мера. Меня, как старшего товарища, беспокоит ваша репутация. Такие намёки, если их опубликуют, могут серьёзно навредить и вам, и компании. Александр Викторович, я уверен, будет недоволен.

Он произнёс это имя с особым ударением. Это был ультиматум. «Уйди сама, пока не стало поздно».

— Я ценю вашу заботу, — сказала Вероника, вставая. Её ноги были ватными, но она выпрямила спину. — Но моя личная жизнь — это моё личное дело. А что касается репутации компании, то я думаю, её подрывают не гипотетические сплетни, а реальные утечки информации акционерам.

Она видела, как его лицо вытянулось. Он не ожидал такой реакции.

— Я просто предупреждаю…

— Предупреждение принято к сведению, — она кивнула и вышла из кабинета, не дав ему договорить.

Вернувшись к себе, она закрыла дверь и прислонилась к ней, пытаясь отдышаться. Паника подкатывала к горлу. Они знали. Они всё знали. Или почти всё.

Она не могла позвонить Орлову — он был на важнейших переговорах. Она была одна. Совершенно одна.

Весь день она провела в состоянии повышенной бдительности. Каждый звонок, каждый шаг за спиной заставлял её вздрагивать. Она чувствовала себя загнанным зверем.

Вечером, когда офис опустел, она сидела за своим столом, уставившись в одну точку. Она не могла ехать к нему — за ней, наверняка, следили. Она не могла поехать домой — её там тоже ждали.

Дверь в её кабинет тихо открылась. В проёме стоял Орлов. Он выглядел смертельно уставшим. Тёмные круги под глазами, лицо осунулось.

— Аркадий показал тебе фотографии? — сразу спросил он, без предисловий.

Она лишь кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

Он вошёл, закрыл дверь на ключ и подошёл к ней. Он не стал её обнимать. Он просто опустился на колени перед её креслом, взял её холодные руки в свои и прижал их к своему лбу.

— Прости, — прошептал он. Его голос был полон отчаяния. — Прости, что втянул тебя в это. Прости, что не могу защитить.

Этот жест — этот могущественный мужчина на коленях перед ней — растрогал её больше, чем любые слова. Слёзы, которые она сдерживала весь день, хлынули из её глаз.

— Они всё знают, — простонала она.

— Нет. Они подозревают. У них нет доказательств. Фотография у подъезда — это ничего. Ты могла быть там у кого угодно, — он поднял на неё глаза. В них горел знакомый огонь. Огонь борьбы. — Но они наносят удар по тебе, потому что знают — это ранит меня.

— Что мы будем делать? — спросила она, вытирая слёзы.

— Мы будем драться, — твёрдо сказал он, поднимаясь. Его усталость куда-то исчезла, сменившись холодной решимостью. — Но правила изменились. Они первыми перешли на личность. Значит, и мы можем.

Он подошёл к окну, глядя на вечерний город.

— Алёна не святая. У неё есть свои скелеты в шкафу. Очень большие и очень грязные. Я собирал на неё досье все эти годы. Думал, никогда не пригодится. Оказалось, зря.

— Ты хочешь начать грязную войну в прессе? — с ужасом спросила Вероника.

— Нет. Я не хочу войны. Я хочу мира. Но иногда единственный путь к миру — это продемонстрировать такую силу, что противник сам отступит. — Он повернулся к ней. — Я даю тебе выбор. Мы можем остановиться. Прямо сейчас. Ты уйдёшь из компании, мы прекратим все отношения. И ты будешь в безопасности.

Он смотрел на неё, и в его взгляде не было надежды. Была лишь готовность принять любой её ответ.

Вероника встала. Она подошла к нему, встала на цыпочки и поцеловала его. Это был не страстный поцелуй, а медленный, нежный, полный обещания.

— Я уже сказала. Я не уйду. Ни за двойную цену. Если это война — значит, война. Но мы будем воевать вместе.

Он прижал её к себе так сильно, что она почувствовала его бьющееся сердце. Оно стучало так же часто, как её собственное.

— Хорошо, — прошептал он ей в волосы. — Тогда завтра всё начнётся. А сегодня… сегодня мы идём ко мне. Через чёрный ход. Я уже дал указания службе безопасности.

Эта ночь была другой. Не страстной, а скорее… обречённой. Они любили друг друга с отчаянной нежностью, как будто это могла быть их последняя ночь. Каждое прикосновение было прощанием и обещанием одновременно.