Иван Сергеевич поднял на них глаза. Его взгляд скользнул по Веронике — быстрый, полный беспокойства — и уставился на Орлова. Он изучал его без тени подобострастия, как изучал бы исторический артефакт.

— Папа, — тихо сказала Вероника, подходя к столику.

— Дочка, — кивнул он. Его голос был ровным, но она знала — он кипел. — Садись. И представь своего… спутника.

Орлов, не дожидаясь приглашения, отодвинул стул для Вероники, а затем сел напротив её отца. Он не пытался улыбаться или казаться дружелюбным. Он был собран и серьёзен.

— Иван Сергеевич. Я — Александр Орлов. Благодарю вас за то, что согласились на встречу.

— Я не соглашался, я настаивал, — холодно парировал отец. Он повернулся к Веронике. — Объяснись, дочь. Что это за цирк в газетах? Что за домыслы? И самое главное… — его голос дрогнул, — … это правда? Ты и… он?

Вероника глубоко вздохнула. Она положила свою руку на стол, рядом с рукой Орлова. Это был маленький, но важный жест.

— Папа, всё, что пишут в газетах — ложь. Грязная и корыстная. Но то, что между мной и Александром есть отношения… это правда.

Иван Сергеевич побледнел. Он откинулся на спинку стула, как будто получил физический удар.

— Ясно, — прошептал он. — Значит, это правда. Моя дочь… и человек, который старше её на двадцать лет. Её начальник.

— Папа, послушай… — начала она, но он резко поднял руку.

— Молчи! — его голос прозвучал с непривычной суровостью. Он смотрел на Орлова. — И вы… что вы можете сказать в своё оправдание? Какими словами вы объясните то, что воспользовались положением, властью, чтобы…

— Я ничем не воспользовался, — спокойно, но твёрдо перебил его Орлов. Его взгляд был прямым и открытым. — Ваша дочь — самый блестящий профессионал, которого я встречал. Она спасла мою компанию, когда это не мог сделать никто другой. Да, я её начальник. Но наши личные отношения начались ПОСЛЕ того, как её работа была сделана. И начались по взаимному желанию. Я не совращал её. Я полюбил её. А она — меня.

В кафе повисла тишина. Даже аспирант отца замер, боясь пошевелиться.

Иван Сергеевич смотрел на Орлова, и в его глазах шла борьба. Он видел перед собой не карикатурного злодея из бульварной прессы, а умного, мощного мужчину, который смотрел на него без страха и без лжи.

— Любовь, — с горькой усмешкой произнёс он. — Удобное слово для человека вашего положения. А что будет, когда эта «любовь» пройдёт? Когда вы бросите её, как бросили других? Кто защитит её тогда?

— Я защищу её, — не моргнув глазом, ответил Орлов. — Всегда. Даже если наши отношения закончатся. Я даю вам своё слово. Но они не закончатся.

— Слово бизнесмена, — усмехнулся Иван Сергеевич.

— Слово мужчины, — поправил Орлов. — Которое для меня так же важно, как и для вас.

Он сделал паузу и добавил, глядя прямо в глаза отцу Вероники:

— Я понимаю ваш гнев. И вашу тревогу. Если бы у меня была дочь, и мужчина вдвое старше её появился в её жизни, я бы, наверное, пришёл к нему с охотничьим ружьём. Но я прошу вас. Посмотрите не на меня. Посмотрите на свою дочь. Она счастлива? Напугана? Унижена?

Все трое посмотрели на Веронику. Она сидела с прямой спиной, её глаза блестели.

— Я не напугана, папа. И не унижена. Мне… трудно. Очень трудно. Но я там, где хочу быть. С человеком, с которым хочу быть.

Иван Сергеевич долго смотрел на дочь. Он видел в её глазах не инфантильную влюблённость, а силу, решимость и… да, счастье. Пусть и сложное, выстраданное.

Он тяжело вздохнул и отхлебнул из своего стакана с чаем, который уже давно остыл.

— Ладно, — сказал он наконец. — Я… я не одобряю. Мне не нравится эта ситуация. Но ты взрослый человек, Вероника. И ты всегда сама принимала решения. Даже самые дурацкие, — он слабо улыбнулся, и в его глазах появилась знакомая ей доброта. — Но если он, — он кивнул в сторону Орлова, — причинит тебе боль, знай: у меня до сих пор хранится то самое ружьё. И я помню, как с ним обращаться.

Орлов не смутился. Напротив, уголки его губ дрогнули.

— Это справедливо, Иван Сергеевич. Я приму любые ваши условия.

Отец снова посмотрел на него, и теперь в его взгляде было уже не осуждение, а тяжёлое, выстраданное принятие.

— Условие одно. Вы позаботитесь о ней. О её безопасности. Я читал, что творится. Обещайте мне.

— Обещаю, — без колебаний сказал Орлов. — Моя жизнь — за её жизнь.

Эти слова, произнесённые тихо, но твёрдо, повисли в воздухе. В них не было пафоса. Была простая, железная правда.

На прощание Иван Сергеевич обнял дочь — крепко, по-отцовски — и пожал руку Орлову. Рукопожатие было сильным, мужским. Это было не согласие, но перемирие. Признание противника, достойного уважения.

Когда они вышли из кафе, Вероника чувствовала себя опустошённой, но невероятно лёгкой.

— Я не думала, что он… примет это, — сказала она, когда они сели в машину.

— Он не принял, — поправил Орлов, глядя в окно. — Он принял тебя. Твоё право на ошибку. Или на счастье. Это многое значит.

Он взял её руку и сжал её. Это был простой жест, но в нём была вся их общая боль, вся борьба и вся надежда.

Вечером того же дня на защищённый телефон Вероники пришло сообщение от отца: «Дочка. Он тебе не пара. Он слишком сложный и слишком опасный. Но… он смотрит на тебя так, как я смотрел на твою мать. Береги себя. И его, кажется, тоже надо беречь. Папа».

Она показала сообщение Орлову. Он прочёл его, и на его лице появилось странное, почти незнакомое выражение — растроганность.

— Знаешь, — сказал он, — а у твоего отца, оказывается, отличное чувство юмора. «Береги его». Никто в жизни мне такого не говорил.

Он обнял её, и они стояли так, глядя на огни города — двое сильных, упрямых людей, которые нашли друг в друге не только страсть, но и неожиданную опору. И впервые за долгое время Вероника позволила себе поверить, что у их истории может быть счастливый конец. Пусть и не простой.

Перемирие с отцом стало глотком свежего воздуха в удушающей атмосфере осады. Но затишье в войне с Алёной оказалось обманчивым. Её месть, как и предупреждал Орлов, была не быстрой и громкой, а медленной, изощрённой и бьющей точно в цель.

Удар пришёл оттуда, откуда не ждали. Не через прессу, а через официальные каналы. В один из, казалось бы, спокойных дней, когда Вероника анализировала позитивную динамику акций, на её рабочий (уже разблокированный) телефон позвонил взволнованный юрист «Орлов Групп».

«Вероника, срочно нужна встреча. К нам поступил запрос из прокуратуры. Касательно контракта с вами».

Ледяная рука сжала её сердце. Она спустилась в переговорную, где её ждал бледный юрист и мрачный Орлов.

— Что случилось? — спросила она, садясь.

Юрист откашлялся. — Прокуратура интересуется законностью выплат по вашему контракту. А именно — их размером и налоговыми отчислениями. Есть основания полагать, что… гм… сумма была завышена с целью вывода средств из компании под видом оплаты услуг.

Вероника онемела. Это было гениально и подло. Алёна, знавшая все внутренние механизмы компании, нашла брешь. Контракт Вероники и впрямь был баснословным. Он был оправдан спасением компании, но формально… формально это можно было представить как мошенническую схему.

— Это абсурд! — выдохнула она. — Моя работа принесла компании сотни миллионов!

— Мы это докажем, — твёрдо сказал Орлов. Его лицо было маской холодной ярости. — Но процесс будет грязным. Тебя будут вызывать на допросы. Твои банковские счета могут арестовать. Это попытка не просто навредить, а уничтожить тебя финансово и репутационно.

Так и началось новое испытание. На следующий день к квартире Орлова, которую пресса уже окрестила «любовным гнёздышком», дежурили папарацци. Веронике пришлось пробираться на допрос с помощью службы безопасности, как преступнице.

Допрос в прокуратуре был унизительным. Молодой, амбициозный следователь смотрел на неё с плохо скрываемым презрением.