— А в чём проблема? — удивилась она. — Он же не на полу валяется. Он на кресле. Я в нём завтра на работу пойду.

— Проблема в хаосе! — он поднял свитер, как будто это была дохлая крыса. — Здесь должен быть порядок!

— Здесь должен быть уют! — парировала Вероника. — А уют — это следы жизни! А не музейный интерьер!

Они проспорили полчаса. Спор был абсурдным и яростным. Он говорил о дисциплине, она — о свободе. В конце концов, они замолчали, сидя в разных углах комнаты, обиженные и непонятые.

Первым сдался Александр. Он тяжело вздохнул, подошёл к креслу и… надел её розовый свитер. Он был ему мал, рукава заканчивались далеко от запястий, а на груди красовалась глупая вышивка в виде клубнички.

Вероника, увидев его, сначала открыла рот от изумления, а потом расхохоталась. Он стоял посреди гостиной, могущественный Александр Орлов, в розовом свитере с клубничкой, с самым серьёзным лицом на свете.

— Что? — спросил он. — Ты хотела следы жизни? Вот тебе след. Мой торс в твоём свитере. Довольна?

Она подошла к нему, всё ещё смеясь, и обняла его.

— Безумно довольна. Ты выглядишь как гангстер на пенсии, который ошибся гардеробом.

Он обнял её в ответ, и его губы тронула улыбка.

— Ладно. Компромисс. Ты не разбрасываешь вещи по креслам. А я… я разрешаю тебе повесить твои дурацкие картины в кабинете. Одну.

— Две! — тут же поторговалась она.

— Две, — сдался он. — Но чтобы без этих твоих скелетов с кружками.

Этот смешной, нелепый спор стал переломным. Они учились уступать. Учились находить компромисс между его упорядоченным миром и её хаотичным.

Ещё одним испытанием стало их публичное появление в качестве пары. Первый официальный приём, куда они пришли вместе, был адом. На них смотрели — одни с любопытством, другие с осуждением, третьи с завистью. Шёпот за спиной: «Смотри, это она… Та самая…»

Александр чувствовал, как напрягается её рука на его локте. Он наклонился к ней.

— Хочешь, я кого-нибудь уволю для храбрости? — тихо прошептал он.

Она фыркнула, и напряжение ушло.

— Пока рано. Дай им сначала сказать что-нибудь действительно глупое.

И тут к ним подошла пожилая пара — старые партнёры Орлова по бизнесу. Жена, элегантная дама лет семидесяти, внимательно посмотрела на Веронику, а потом на Александра.

— Наконец-то, Саша, — сказала она с тёплой улыбкой. — Я всегда говорила, что тебе нужна женщина с огоньком. А не эти ледяные куклы. Поздравляю. Она прекрасна.

Эта простая фраза значила для них больше, чем все статьи в Forbes. Это было принятие. Не всем, но самым важным кругом.

Но самая большая перемена произошла в них самих. Теперь они могли позволить себе быть уязвимыми. Александр научился говорить о своих страхах. Не только о бизнесе, а о том, что он боится стареть, боится не угнаться за её энергией.

Как-то раз, лёжа в постели, он сказал:

— Знаешь, иногда я смотрю на тебя, когда ты вся в делах, вся в движении… и мне кажется, что ты как яркая комета. А я — старая, холодная планета. И я боюсь, что ты перерастишь меня. Улетишь дальше.

Вероника повернулась к нему, положив голову на его грудь.

— Во-первых, ты не холодный. Внутри ты — вулкан. А во-вторых, кометы летают по орбитам. Вокруг самых важных планет. Так что привыкай, старик. Ты моя гравитация. Без тебя я просто потеряюсь в космосе.

Он засмеялся, и смех его был счастливым и лёгким.

— Старик? Это уже оскорбление личности. Буду вынужден принять меры.

— О, мне страшно, — притворно вздохнула она, а потом взвизгнула, когда он перевернул её и прижал к матрасу.

Они были счастливы. Не идеально, не как в кино. Со спорами из-за свитеров, с трудными публичными событиями, с тревогами о будущем. Но это было настоящее, взрослое счастье, выстраданное и заслуженное.

Однажды субботним утром они поехали за город, смотреть тот самый дом, о котором он говорил. Он стоял на окраине леса, не огромный и не пафосный, а уютный, из тёплого дерева и камня. С большими окнами и террасой.

Они стояли, держась за руки, и смотрели на него.

— Ну что? — спросил Александр. — Похоже на дом с садом, где нет камер?

— Похоже, — улыбнулась Вероника. — Особенно если в том углу посадить сирень. А здесь — скамейку.

— Значит, берём?

— Берём, — кивнула она. — Но предупреждаю — я буду разводить в саду хаос. Цветы, грядки с клубникой…

— А я буду ходить за тобой и наводить порядок, — закончил он. — Это и есть идеальный брак. Хаос и порядок. В одном флаконе.

Он обнял её за плечи, и они стояли так, глядя на свой будущий дом. Война закончилась. Начиналась мирная жизнь. И они оба знали — она будет не менее захватывающей, потому что это будет их общая жизнь. Со всеми её свитерами, спорами, смехом и безумной, непредсказуемой любовью.

Год. Целый год прошел с того дня, когда Вероника Колесникова влетела в кабинет Александра Орлова, как розовый ураган. Год скандалов, войн, смеха, слез и той тихой, прочной уверенности, которая приходит, когда знаешь — твое место именно здесь.

Их загородный дом, тот самый, «с садом, где нет камер», был достроен. Он и правда был уютным, пахнущим деревом и сиренью, которую Вероника посадила вопреки всем советам садовника («Не там, не вовремя!»). Хаос и порядок нашли хрупкий баланс: её яркие подушки мирно уживались с его строгими кожаными креслами, а на его идеально организованном рабочем столе теперь стоял тот самый бронзовый хамелеон.

Они отмечали эту годовщину не в дорогом ресторане, а дома. Приготовлением ужина занимались они сами, что было отдельным приключением, полным взаимных подшучиваний и летающей муки. Александр отвечал за стейки (идеальной прожарки, разумеется), Вероника — за салат и дико сложный десерт, который в итоге напоминал запеченную лаву, но был съедобен.

— Ну что, — сказал Орлов, поднимая бокал красного вина. Они сидели на террасе, укутанные в один плед, несмотря на тёплый вечер. — Год с того дня, как ты назвала мой кабинет гробом патологоанатома.

— А ты мою стратегию — клоунадой, — улыбнулась Вероника, чокаясь с ним. — И ведь оба были по-свои правы.

— Оба были правы, — согласился он. Его взгляд стал серьёзным. — Это был самый трудный и самый лучший год в моей жизни.

Они молча смотрели на заходящее солнце, окрашивающее лес в золотые и багровые тона. Тишина была не неловкой, а насыщенной, наполненной общими воспоминаниями.

— Тебе никогда не бывает страшно? — неожиданно спросила Вероника. — Не из-за скандалов или бизнеса. А просто… от того, как всё сложилось?

Он задумался, его пальцы переплелись с её пальцами.

— Раньше — постоянно. Боялся потерять контроль. Боялся, что всё рухнет. Сейчас… сейчас бывает. Но это другой страх. Не парализующий. А тот, что заставляет ценить каждый день. Как будто держишь в руках что-то хрупкое и невероятно ценное. И знаешь, что это может разбиться, но это знание не мешает наслаждаться его красотой.

Это была самая поэтичная фраза, которую она когда-либо слышала от него. Она прижалась к его плечу.

— У меня тоже. Иногда просыпаюсь ночью, смотрю на тебя и думаю: «Господи, а что, если бы я тогда не зашла в твой кабинет? Если бы струсила?»

— А я думаю о том, что было бы, если бы я вышвырнул тебя вон после твоих первых слов, — он усмехнулся. — Сидел бы сейчас один в своей стерильной квартире, пил виски и ненавидел весь мир. Спасибо, что не дала мне этого сделать.

— Всегда пожалуйста, — она поцеловала его в щёку. — Кстати, о твоей стерильной квартире… У меня есть идея насчёт гостиной в этом доме. Там не хватает…

— … очередного твоего хаоса? — закончил он с притворным вздохом.

— Не хаоса! Яркого акцента! Я присмотрела огромное, абсолютно дурацкое оранжевое кресло в виде ладони.

Орлов застонал.

— Ты хочешь, чтобы наш дом выглядел как съёмочная площадка футуристического фильма?

— А почему бы и нет? Это же наша история. Она не должна быть серой и правильной. Она должна быть… нашей.