Он посмотрел на неё, и в его глазах читалась полная капитуляция, смешанная с обожанием.

— Ладно. Оранжевая ладонь. Но это мой предел. Никаких светящихся в темноте скелетов.

— Обещаю, — солгала она, заранее зная, что светящийся глобус в виде черепа она уже заказала. Это будет его рождественский подарок.

На следующее утро их ждало важное событие. Вероника должна была выступить с лекцией в МГУ на факультете журналистики. Её пригласили как одного из лучших кризис-менеджеров страны. Год назад она бы нервничала, старалась выглядеть старше и строже. Сейчас она надела свой самый яркий, солнечно-жёлтый костюм и не пыталась скрыть улыбку.

Александр поехал с ней. Он сидел в последнем ряду огромной аудитории, затерянный среди студентов, и слушал, как она, заряжая энергией всё пространство, рассказывает о силе честности и чёрного юмора в борьбе с кризисами. Она была великолепна. Умная, остроумная, сияющая. Студенты ловили каждое её слово.

Когда лекция закончилась и толпа окружила её с вопросами, он наблюдал со стороны. К нему подошёл декан, пожилой профессор.

— Александр Викторович, какая у вас потрясающая супруга, — сказал он, пожимая руку. — Какой ум, какая харизма!

Орлов кивнул, глядя на Веронику.

— Да. Она уникальна.

Слово «супруга» прозвучало для него странно и… правильно. Они не были женаты официально. Но за этот год они стали чем-то большим, чем муж и жена. Они стали союзниками, командой, двумя половинками одного целого.

По дороге домой, в машине, он взял её руку.

— Ты была блестяща.

— Спасибо, — она сияла. — А знаешь, что самый частый вопрос был у студентов? «Не страшно ли было идти против системы?» И я ответила: «Страшно. Но когда ты знаешь, что за твоей спиной стоит кто-то, кто в тебя верит, страх превращается в топливо».

Он сжал её руку. Ему не нужны были слова.

Вечером того же дня, когда они разбирали почту, Вероника нашла конверт. Простой, без обратного адреса. Внутри лежала единственная фотография. Старая, потрёпанная. На ней был молодой Александр, лет двадцати пяти, и его отец. Они стояли на фоне строящегося завода, оба в касках, оба улыбались. На обороте было написано всего одно слово, знакомым твёрдым почерком: «Горжусь».

Это была фотография из старого семейного альбома Алёны. Вероника поняла это сразу. Но смысл был не в том, кто её прислал. Смысл был в послании. Это было прощение. Признание. От человека, мнение которого для Александра значило всё.

Она молча протянула фотографию ему. Он взял её, долго смотрел, и его глаза наполнились влагой. Он не плакал. Он просто смотрел, а потом прижал фотографию к груди.

— Спасибо, — прошептал он. И было неясно, кому он говорит это — ей, отцу на фотографии или невидимому отправителю.

Этот вечер они провели в тишине. Сидели у камина, и он рассказывал ей истории об отце. Настоящие, не приукрашенные истории о его победах и ошибках. Это был последний подарок, который ему было нужно сделать. Поделиться своей памятью. Своей историей.

Перед сном Вероника зашла в кабинет. Оранжевое кресло-ладонь уже стояло в углу, выглядывая абсурдно и весело. Рядом на полке стояли подаренный им хамелеон и тот самый кактус-емупа, который переехал с ними из офиса. Символы их безумного пути.

Она взяла со стола рамку, в которую собиралась вставить ту самую фотографию с отцом, и увидела, что в ней уже лежит другой снимок. Это была их совместная фотография, сделанная папарацци месяц назад. Они выходили из театра, он был в смокинге, она — в вечернем платье. Они не смотрели в камеру, они смотрели друг на друга и смеялись над какой-то своей шуткой. В их взглядах была та самая смесь страсти, нежности и полного понимания, которая и есть любовь.

Он вошёл в кабинет, увидел её с рамкой в руках.

— Решила заменить мою историю на свою? — пошутил он.

— Нет, — улыбнулась она. — Решила их объединить. Наша общая история только начинается. И ей нужно достойное место.

Он подошёл, обнял её сзади и посмотрел на фотографию.

— Да, — согласился он. — Ты права. Это самое важное. Не тайна. А история.

Они стояли так, глядя на своё отражение в тёмном окне, за которым спал их сад. Их двое. таких разных — он, строгий и упорядоченный, она, яркая и спонтанная. Но вместе они были целыми. Их история не была сказкой. Она была настоящей. Со скандалами, слезами, спорами из-за свитеров и кризисами. Но она была их историей. И это было главным.

КОНЕЦ

Три года спустя

Дождь стучал по стеклянной крыше оранжереи, выстроенной в дальнем углу сада. Уютный, барабанящий ритм, сливающийся с тихим перезвоном фарфоровых чашек. В огромном оранжевом кресле-ладоне, ставшем уже семейной реликвией, полулежала Вероника. На её коленках, уткнувшись носом в её мягкий свитер (уже не розовый, а цвета морской волны), сладко посапывала двухгодовалая Анна. Светлые кудри девочки разлетелись по маминой груди, как солнечные зайчики даже в этот пасмурный день.

Александр стоял у стола с чайником, с невероятной концентрацией пытаясь налить кипяток, не разбудив дочь. Его движения, обычно такие резкие и уверенные в кабинете, здесь были плавными, почти невесомыми. Он поймал взгляд Вероники и сделал комично-виноватое лицо, когда чашка громко звякнула о блюдце. Анна всхлипнула во сне, и они оба замерли, как преступники. Девочка сладко чмокнула губами и погрузилась обратно в сон.

— Пронесло, — прошептал Александр, ставя перед Вероникой чашку с идеально заваренным чаем. — Операция «Чай для героической матери» завершена успешно.

— Ты бы мог тиранить акционеров и поменьше шуметь на кухне, — улыбнулась Вероника, принимая чашку. Её взгляд скользнул по его руке. На солидных, привыкших держать бразды правления пальцах, рядом с дорогими часами, красовался яркий пластиковый браслетик, склеенный из разноцветных бусин. Подарок Анны. Он никогда его не снимал.

Три года. Пролетели как один насыщенный, сумасшедший, прекрасный день. Дом, который когда-то казался лишь мечтой, теперь был наполнен жизнью до краёв. В кабинете Александра на полке стояли не только финансовые отчёты, но и глиняная свинка, слепленная Анной в детском саду. На холодильнике висел график дежурств по мытью посуды, который Вероника составляла с серьёзностью стратегического плана. А в гостиной, рядом с бронзовым хамелеоном, на самом видном месте стояла та самая фотография из театра. История, которую они написали вместе.

Их роман перестал быть темой для сплетен. Стал фактом. Этапом. Сначала про них писали как о «скандальной паре», потом как о «крепком союзе», а теперь в деловых журналах выходили профильные статьи о том, как тандем Орлова и Колесниковой вывел компанию на новый уровень социальной ответственности. Вероника не просто «спасла репутацию» — она изменила саму философию гиганта, сделав прозрачность и человечность его конкурентным преимуществом.

Александр сел в своё кресло напротив, откинулся на спинку и с наслаждением выдохнул. Сегодня была суббота. Его священный день, когда он запрещалл обсуждать работу. Телефон лежал в другом конце дома, в ящике стола, который Вероника в шутку называла «камерой хранения для стресса».

— Папа приедет к ужину, — сказала Вероника, прерывая его молчаливое блаженство. — Привёз Ане новые книжки. И, кажется, опять инструменты. На этот раз он решил, что ей пора учиться выжигать по дереву.

Александр закатил глаза, но в уголках его губ играла улыбка. Иван Сергеевич стал частым и желанным гостем. Их отношения из напряжённого перемирия превратились в тёплую, полную подначек дружбу. Они могли часами спорить о политике, а потом вместе азартно чинить сломанную кукольную коляску для Анны.

— Ладно, с выжигателем я ещё могу смириться. Главное, чтобы не привёз опять того живого цыплёнка, — проворчал Александр, с ужасом вспоминая «пасхальный сюрприз» двухлетней давности. — Моё сердце, да и ковёр в прихожей, ещё не оправились.

Вероника рассмеялась, и смех её был тихим, счастливым. Она посмотрела на спящую дочь, на мужа, на свой сад за стеклом, по которому струился дождь. Это был тот самый мир, за который они сражались. Не идеальный, не застывший. Живой. С дурацкими подарками деда, с шумом, с беспорядком, с любовью.