К моему сожалению, я был вынужден отклонить все частные приглашения, а также просьбы различных местных ассоциаций посетить их.

Однако ученики лицея, которые были членами олимпийской или патриотической футбольных команд, однажды пришли ко мне в гости на Firecrest, и мы все вместе уехали на маленькой железной дороге, которая увезла нас далеко от унылого Порт-де-Гале и его несколько безжизненных окрестностей. Мы прошли через Сен-Поль, один из крупнейших городов острова, откуда к морю вело длинное озеро, и мне показалось, что это место гораздо лучше, чем Порт-де-Гале, для создания искусственной гавани. Наконец мы достигли пляжа в Сен-Жиль, напротив коралловых рифов, где провели чудесный день, радуясь жизни под лучами солнца.

К моему большому сожалению, у меня не было времени посетить весь остров и высокие горы, которые составляют его главную красоту. Побережье, конечно, не могло сравниться с побережьем полинезийских островов.

Мне также пришлось отказаться от настойчивых приглашений с острова Маврикий, где хотели принять меня и продемонстрировать, что остров по-прежнему принадлежит Франции, даже после ста лет британского господства. Мне потребовалось бы слишком много времени, чтобы преодолеть пассаты и течения на расстоянии ста миль, отделяющих Реюньон от Маврикия; и я не мог решиться покинуть Firecrest и отправиться на пароходе Messageries Maritimes. На самом деле, я покидал свою лодку только для того, чтобы поиграть в футбол или теннис, или посмотреть скачки, где принцы Аннама состязались с малагасийскими жокеями. Однако везде, куда бы я ни пошел, меня встречали с таким же радушным приемом люди, которые остаются страстными французами, несмотря на то, что находятся так далеко от старой родины.

После пятинедельного пребывания ремонт был завершен. Городской совет настоял на том, чтобы оплатить счета, и это стало прощальным жестом моего незабываемого пребывания на Реюньоне. Губернатор пришел и нанес мне последний визит на борту, а когда я уже собирался отплывать, прислал мне телеграмму. Буксируемый портовым буксиром, которым командовал капитан Лахай, и сопровождаемый моторной лодкой, я 18 ноября снова пересёк бар.

Хотя я держал время отправления в секрете, несколько друзей пришли проводить меня, и они казались даже более взволнованными, чем я сам, когда я отвязал буксирный трос. Вскоре я снова оказался один в океане, качаясь на ровных волнах.

На следующий день после моего отправления с Реюньона пассаты стали довольно свежими, и в то же время сильное волнение начало проходить поперек ветра. Это было результатом циклона, который произошел между Маврикием и Реюньоном, как я позже узнал из письма, полученного в Дурбане. Я очень хотел посетить Мадагаскар, но единственным местом, где я мог бы чувствовать себя относительно в безопасности, была гавань Сент-Люсия на восточном побережье. Поскольку начался сезон циклонов, я был вынужден отказаться от своих планов, а также от запланированного визита к первобытным народам антано и мачикоро, поскольку плохая погода делала высадку на восточном побережье опасной. Это был очень тяжелый переход. Было бы скучно приводить длинные цитаты из моего журнала, который содержит только упоминания о штормах и высоких волнах. Однако я приведу один или два отрывка:

26 ноября — Сильное волнение на море. Ветер очень свежий. Положение в полдень 25° 18' ю. ш., 48° 18' в. д., шторм около 3 часов дня, сильное волнение на море, волны разбиваются о палубу всю ночь.

27 ноября — Погода улучшается, ветер 8 баллов по шкале Бофорта, бурное море. Туман мешает мне увидеть высокие вершины Мадагаскара, которые находятся в пределах видимости.

Вторник, 29 ноября — 17:00. Ветер усиливается до шторма, опускаем грот, затем на бушприт, чтобы убрать стаксель. Сильное волнение и неспокойное море, вызванные противоположными течениями. Ветер поворачивает на юг и усиливается. Всю ночь поперечное море разбивается о палубу, ветер дует с трех четвертей сзади, море — с двух четвертей спереди, что напоминает мне море Гольфстрима.

Среда, 30 ноября. Вечером ветер усиливается и поворачивает на восток, волны жестоко разбиваются о борт, ночью ветер имеет тенденцию к ослаблению.

После этого периода плохой погоды наступило несколько дней затишья. Я достиг широты 26° южной широты, покинув зону пассатов и достигнув тропического затишья, которое англичане называют «лошадиными широтами».

Я пережил десять дней затишья, во время которых я ни разу не почувствовал усталости. В море всегда есть что-то новое и неожиданное, а ясность неба дала мне много возможностей для наблюдений. Так, 4 декабря я заметил кита примерно в миле от берега, а на следующий день около 2 часов ночи я увидел в небе комету. Наблюдение полного лунного затмения 8 декабря дало мне возможность приблизительно рассчитать погрешность моих хронометров.

Спокойная погода вскоре сменилась легким ветерком, который позволил мне приблизиться к африканскому побережью, но там я столкнулся с сильными западными ветрами, которые обрушились на меня с огромной силой. Вот описание одного из этих порывов, взятое из моего журнала:

4 декабря, 16:00. Ветер очень свежий, сильное волнение на море, угрожающий закат, за которым последовало ослабление ветра. В 23:40 на палубе, ни дуновения ветра, но внезапно на западе видны несколько вспышек молнии. Поспешно иду на бушприт, чтобы убрать стаксель. Ураган обрушивается с огромной силой, и мой первый стаксель разрывается, прежде чем я успеваю его опустить. Очень сильный дождь. Сначала я плыву на юг под одним штормовым стакселем, затем останавливаюсь под триселем на левом галсе. В 11 часов сильный юго-западный ветер, сильное волнение, очень прохладно в течение следующей ночи. Утром 13 декабря я увидел африканское побережье, которое было ближе, чем должно было быть, так как сильное течение принесло меня к берегу в течение ночи.

Я находился примерно в двухстах милях от Дурбана, но мне потребовалось несколько дней, чтобы достичь этого порта, поскольку я сталкивался только с чередой штилей и штормов. Кроме того, течение сильно уносило меня на север, вопреки информации, указанной на моих картах. 15 декабря течение было настолько сильным, а море настолько бурным, что мне пришлось всю ночь бодрствовать, поскольку я снова оказался на пути пароходов.

Вечером 16-го я заметил в облаках отражение огней Дурбана, а наблюдение за луной, проведенное в четыре часа следующего утра, показало, что я нахожусь в двадцати милях от Дурбана.

В семь часов я увидел Блафф, который, по мнению юмористов, больше всего поражает путешественника, прибывающего в Натал. С попутным ветром я вскоре вошел в прямой канал, как раз, когда огромный буксир с лоцманом на борту вышел на мои поиски. Однако без посторонней помощи я уже бросил якорь в хорошем месте в гавани после бурного плавания, длившегося двадцать девять дней, в течение которого, за исключением разорванного стакселя, мой такелаж не пострадал ни малейшего повреждения. Едва я бросил якорь, как капитан порта поднялся на борт и отвез меня к причальному бую, специально оборудованному швартовными кнехтами и предназначенному для гидросамолета сэра Алана Кобэма, который они ожидали. Я оставался там часть времени своего пребывания.

Вскоре после этого секретарь и несколько членов Королевского яхт-клуба Натала навестили меня, и я был принят в почетные члены клуба на время моего пребывания. Бухта Дурбана была прекрасным местом для регат, которые проводились там каждую неделю. Наибольшей популярностью пользовались яхты с плоским дном, способные развивать очень высокую скорость и оснащенные двумя рулями и двумя швертами. Однако мне казалось, что они не были такими быстрыми, как серф-лодки островов Общества, Фиджи и Новой Гвинеи. Каждый год мистер Джордж Гудрич и коммодор яхт-клуба Руперт Эллис-Браун участвовали в гонках в английских водах, где они добивались больших успехов. Несколько моих соотечественников пришли на борт, чтобы увидеться со мной, и пригласили меня на ужин в канун Рождества в один из лучших отелей Дурбана. Однако я должен признаться, что после долгого года одиночества я чувствовал себя совершенно не в своей тарелке. Неописуемый шум наполнял комнату, где множество веселящихся людей теснилось вокруг крошечных столиков. Все они, казалось, прилагали героические усилия, чтобы развлечься детскими игрушками, фальшивыми носами, бумажными шляпами и грубыми, глупыми карнавальными шутками. Еда представляла собой обычную череду придуманных блюд, популярных в крупных ресторанах, и не выдерживала сравнения с тщательно приготовленными и изысканными блюдами некоторых первобытных народов, с которыми я был знаком. Оркестр играл громко и несогласованно; более соблазнительная и оригинальная музыка могла бы быть создана таитянскими детьми, играющими на барабанах и нескольких бамбуковых трубках.