Ланский и Подопытный уставились друг на друга сквозь прутья клетки. В воздухе повисло напряжение – глухое, вязкое, почти ощутимое на вкус. Потом Владимир вдруг тихо, но отчётливо произнёс:

– Запишите его реакцию. Зубы субъекта явно упрочнены, структура эмали и кости изменилась – они стали твёрже обычного. Зрачки заметно сузились, в поведении прослеживается устойчивая привычка передвигаться ползком. Это существо уже нельзя причислять к категории людей. С высокой долей вероятности – перед нами результат генетической модификации. Лаборатория, в которой он был найден, подозревается в том, что до Катаклизма служила секретным полигоном компании "Дерипаски".

Один из бойцов рядом, не теряя времени, вытащил блокнот и шариковую ручку. Металл пружины щёлкнул, раздавшись резко в давящей тишине. Он склонился над страницей и быстрыми, нервными штрихами начал заносить каждое слово Ланского. Чернила скрипели о бумагу, будто подчёркивали значимость момента.

Любовь Синявина и Людвиг Булавкин переглянулись – глаза у обоих округлились от изумления. Они явно не знали, как реагировать на услышанное. А вот остальные, напротив, не проявили и капли удивления: лица спокойные, равнодушные, будто подобные открытия для них давно стали частью обыденности. Было такое чувство, что они привыкли к хладнокровному, почти бесстрастному тону Владимира Ланского, когда он говорил о живых существах, словно о бездушных экспонатах.

Любовь Синявина неожиданно уловила странное ощущение: стоящий за пределами клетки Владимир Ланский, спокойный, собранный, казался ей куда более жутким и опасным, чем сам Подопытный, корчившийся внутри решётки. В его холодном взгляде и ровном голосе было что-то такое, от чего по коже пробегал озноб – как будто перед ней стоял не человек, а бездушный механизм.

И вдруг она поймала себя на мысли: "Причём тут вообще компания Дерипаска?.. Какая связь?"

– Ослепите его, – негромко, но властно приказал Ланский.

Тонкая рука фонарщика дрогнула, лампа с треском включилась. Луч белого, резкого света ударил прямо в лицо Подопытного. Существо зашипело, как загнанный зверь, и резко прижало руки к глазам, корчась и пытаясь отвернуться от жгучего сияния. Запах пота и сырой, звериной вони, исходивший от него, мгновенно усилился, смешавшись с резким запахом озона от лампы.

Ланский склонил голову набок, будто изучая поведение насекомого под микроскопом, и задумчиво произнёс:

– Они явно боятся света…. Тогда почему этот вышел днём?

Он на миг замолчал, словно в уме перебирал варианты, и полушёпотом добавил, глядя на свои ладони:

– Возможно, они начали эволюционировать…. Или… их привлекло что-то особенное, настолько важное, что оно заставило выйти даже при солнечном свете.

Рядом, не выдавая ни эмоции, словно это был будничный разговор о погоде, раздался спокойный голос:

– Есть две версии, почему они шарахаются от света. Первая – прежняя человеческая личность не в силах смириться с новым "я". Вторая – в их генетику могли внедрить поведенческие программы от ночных животных.

Лампа жужжала, пылинки в луче плавали в воздухе, будто крошечные насекомые. Подопытный дёргался всё слабее, тяжело дыша и прижимая скрюченные пальцы к лицу.

– Ладно, сейчас это не имеет большого значения, – Ланский кивнул и отступил на шаг, даже не взглянув больше на существо. – Свяжись по рации с Семёном. Спроси, нашёл ли он уже тех троих. Думаю, пока мы возились с поимкой Подопытного, они успели проникнуть в нашу зону действий.

Его голос был холоден, как лёд, и от этого холодка в груди Синявиной вновь сжалось тревожное предчувствие.

Владимиру Ланскому удалось вычислить момент, когда Ярослав Косой и его спутники проскочили мимо перекрытого ими периметра. Он был одержим мыслью выследить эту троицу – слишком уж хотелось понять, не они ли стали причиной того, что Подопытные вдруг начали вылезать среди бела дня. Всё сходилось: либо их появление совпало случайно, либо именно эти люди привлекли к себе внимание тварей чем-то необычным.

***

Косой же в это момент бродил по опустевшему торговому центру, некогда шумному и яркому. Стеклянные галереи, сверкающие витрины, детский смех и запах кофе – всё это было теперь лишь призраком прошлого. Здание, построенное на совесть, каким-то чудом выдержало удары землетрясений и не сложилось, как карточный домик. Но внутри всё было иначе – разруха царила безраздельно.

Навесные потолки обвалились целыми пластами, серые обломки висели клочьями, словно рваная ткань. Пол был завален досками и обломками гипсокартона, на грязных столах и стойках лежал плотный слой пыли толщиной с палец. Стоило провести по нему рукой – и в воздух взвивались облака, щекоча нос и заставляя кашлять. Пахло сыростью, плесенью и временем – тем самым густым запахом, от которого внутри становится пусто и тоскливо.

В этом царстве запустения Ярослав естественно быстро приметил витрину ювелирного магазина. Когда-то она, наверное, сияла огнями, притягивая жадные взгляды покупателей, а теперь выглядела как гробница забытых сокровищ. Украшения потускнели: серебро покрылось чёрным налётом, словно угольная корка. Стоило разломить изделие пополам – и в трещине на миг проглядывала настоящая, холодная серебристая искра, напоминавшая о прошлом блеске.

Золото сохранилось лучше, но и оно изменилось. Его поверхность покрыли красноватые пятна – следы долгого соседства с железными балками из рухнувшего потолка. Лишь присмотревшись, Ярослав понял: это ржавчина, въевшаяся в металл, но сама ценность золота от этого ничуть не уменьшилась.

Серебро его мало интересовало – в новые времена оно ничего не стоило. Нужно было думать о вещах, которые смогут обеспечить выживание и свободу. А золото оставалось золотом всегда.

Он понимал, что унести может не так уж много. Его личное пространство для хранения не безгранично – и потому каждый грамм имел значение. Но сейчас он впервые почувствовал настоящее облегчение: в этих кучах золота было столько богатства, что им с Лёшкой и Лариской хватит на десятилетия безбедной жизни.

Украшений здесь было море: браслеты, ожерелья, кольца. Чтобы сэкономить место, сначала Ярослав хотел взять по горсти украшений и сжимать их в кулаке, превращая в бесформенные золотые комки. Но потом смякинил, что как украшения их продать проще и дороже. Да и если уж приспичит, переплавить потом в слитки, а сейчас лучше не задерживаться и просто собирать. Золото здесь было обычное белое розовое и даже зелёное и синее. Последние два у него вызывали сомнения, что их будет легко так продать, как золото.

Это он помнил, что такое было, а вот чтобы сейчас, кто-то в этом мире… сильно сомнительно. Да что там, белое и розовое-то будет сложно реализовать. Да ещё и учитывая, что много ювелики было с драгоценными камнями, а вот серебро наверняка с фианитами, что только добавляло нежелание заниматься и им. Не выковыривать же эти фальшивки сейчас, ей богу. Собрав новую горсть, он переносил добычу в своё хранилище – туда, где золото лежало, словно в чреве дворца.

Потом попалось платина и встал вопрос, а брать ли его, вообще. Вряд ли сейчас кто его воспринимал как драгоценный металл и не получилось бы как в средние века с фальшивым серебром у испанцев. А потом подував, решил, а нехай будет. Привычного золота было не так и много, чтобы забить полностью даже собачью будку внутреннего пространства. Так чего пропадать добру. По тому же принципу он собрал не только золотые монеты, но и серебряные, сохранившиеся гораздо лучше ювелирных изделий из этого же материала. Да, сбыть их скорее всего не удастся, но ему они грели душу, так что в итоге весь доступный объём он забил полностью.

Пальцы у него неприятно ломило от усилия, кожа пахла металлом, а в ушах звенел сухой хруст украшений. Но это было приятное ощущение – оно значило, что он уже сделал шаг к новой, богатой и безопасной жизни.

И тут обнаружилось несколько небольших золотых слитка. Ну вот скажите на милость, как такое бросить? Правильно, никак! Но и лезть в хранилище было откровенно не охота, чтобы освобождать там место, для новых богатств. Не потому что считал, что всё, хватит, просто забил его так, что больше не влезет, а начни ковыряться всё рассыплется и опять надо будет всё укладывать. Прямо дилемма. И оставить нельзя, и забрать непросто. Так что Косой, скрипя зубами, считал это настоящей трагедией. Пришлось снять куртку и завязать в ней тугой узел с увесистыми золотыми слитками, словно в старой походной котомке.