В животе у него не было ни крошки, и наружу вырвалось лишь кислое месиво желудочного сока, бледно-зелёная желчь. Глаза заслезились, в носу запершило от едкого запаха.

А Владимир Ланский, стоявший чуть поодаль, лишь наблюдал за ним с интересом. Его взгляд не выражал ни сострадания, ни брезгливости – только холодное, цепкое любопытство, как у анатома, разглядывающего редкий экспонат.

Учитель бы сказал, что тут запахло формалином и старыми больницами. Воздух был сухой, как будто его прогоняли сквозь фильтры, и всё равно в нём чувствовался какой-то металлический привкус крови, будто ржавчина на языке. Скрежет цепей и звон тяжёлых замков напоминал о том, что за решёткой сидит вовсе не человек, а что-то иное – серая, жуткая фигура, больше похожая на оживший кошмар.

– Похоже, у тебя есть некоторое понимание этого существа. Ты тоже видел, как он обедает трупом? – с нарочитым спокойствием спросил Владимир Ланский, прищурившись, словно проверял собеседников на прочность.

Любовь Синявина сжала губы в тонкую линию, и по её лицу пробежала дрожь, едва заметная, но выдающая всю внутреннюю борьбу. Голос прозвучал хрипло, будто слова приходилось вытаскивать через сопротивление собственного горла:

– Что это за существо?

– Раз уж мы называем его "Подопытный", то, само собой, это объект для "Опытов", – лениво пояснил Владимир Ланский, словно говорил о стеклянной банке с мышами. – Но не путайте, это создание не имеет ничего общего с нашим Консорциумом Потанина. Оно и ему подобные – плод эпохи, что была до Катаклизма. Мы сами недавно узнали об их существовании.

От этих слов мороз пробежал по коже.

– Его создали до Катаклизма? – Синявина едва не рассмеялась от абсурдности этой мысли, но в её смехе прозвучало больше ужаса, чем недоверия. – Сколько лет прошло? Могут ли они жить так долго? Стой… ты сказал "ему подобные"….

В этот миг она резко оглянулась – и только тогда заметила: вокруг нет ни одного из других серых. Пустота площадки внезапно стала гнетущей, словно небо само прижимались ближе.

Владимир Ланский тем временем рассматривал заключённого так, будто тот был не чудовищем, а интересным экспонатом в музее. Взгляд его блестел холодным любопытством:

– Судя по всему, они недавно сбежали из какой-то исследовательской лаборатории. И даже мне интересно, как им удалось протянуть столько лет. Все они – в сущности, живые образцы.

У Людвига Булавкина внутри всё сжалось. Его желудок выворачивало, и он снова ощутил тот едкий запах собственной рвоты – кислый, горький, почти обжигающий ноздри. "Живые образцы"… так мог сказать только тот, кто привык рассматривать людей, как вещи. Даже если этот серый и не был человеком, сама мысль о таком отношении поднимала тошноту к горлу.

И тут Синявину осенило. Зачем Консорциум Потанина притащился в уральские горы с целыми эшелонами техники, с генераторами, буровыми установками, сотнями рабочих? Они искали не руду, не нефть и даже не старые бункеры. Они вырывали из каменной гробницы лабораторию, где этих чудовищ держали взаперти, словно ядовитых змей в стеклянных банках.

И если на поверхности оказался хотя бы один – значит, за стенами подземелий их было больше. Гораздо больше. Вот почему солдаты Потанина не стали геройствовать при первом контакте – они сразу запросили помощь. Страх был прост и понятен: серые могли расползтись по округе, как крысы.

– Сколько подопытных вы встретили? И сколько своих потеряли, пока этого взяли? – голос Владимира Ланского был ровным, но в нём слышалась настойчивость хирурга, которому нужна точная цифра крови и костей.

– Только этот, – отозвался офицер, хрипловатый от усталости. – Мы подняли пять взводов... трое погибли, ещё тринадцать ранены.

Владимир Ланский слегка качнул головой, будто эти цифры показались ему чем-то будничным, как если бы речь шла о списании оборудования со склада.

– Достаточно захватить одного из этих подопытных. В будущем, если столкнетесь с ними, неважно – живыми или мертвыми. Уничтожайте всех без раздумий. Не нужно множить число жертв с нашей стороны.

– Так точно, – коротко отчеканил офицер боевых войск консорциума, его голос прозвучал глухо, будто через железо каски.

Любовь Синявина и Людвиг Булавкин видели воочию: существо в клетке вовсе не было мертвым. Его грудная клетка тяжело и неравномерно поднималась и опускалась, воздух с хрипом рвался сквозь пересохшее горло. Даже сквозь решетку тянуло странным запахом – смесью сырости, застарелой крови и чего-то химического, едкого, словно от старых реактивов.

Но Любовь всё равно сомневалась.

– Прошло ведь уже больше столетия со времени Катаклизма, – проговорила она негромко, нахмурившись. – Как же они до сих пор живы?

В этом и заключалась самая пугающая загадка. Человеческая жизнь редко дотягивала до девяноста, а уж больше ста лет – почти чудо. Если эти подопытные действительно появились ещё до Катаклизма, то как могли дожить до сегодняшнего дня в какой-то подземной лаборатории? Это не укладывалось ни в одно рациональное объяснение.

Даже если представить, что их век искусственно продлили… чем они питались? Кто приносил им еду в заброшенных коридорах, засыпанных временем?

Владимир Ланский стоял перед клеткой, и уголки его губ кривились в странной усмешке.

– Разве я их поймал не для того, чтобы узнать этот самый секрет? – сказал он тоном лектора, словно беседовал не с людьми, а с пустотой. – Смотрите: многоклеточные организмы, такие как мы, люди, живут за счёт деления клеток. Казалось бы, процесс должен быть бесконечным: раз делится однажды, значит может делиться и второй, и третий раз. Но в организме человека клетки способны делиться лишь около пятидесяти раз. Потом наступает предел. После этого начинается старение, увядание, и, в конце концов, смерть.

В клетке зазвучал глухой рык, будто существо реагировало на каждое слово. Ланский не обратил внимания, лишь наклонился ближе, в его глазах блеснул азарт исследователя.

– Я подозреваю, что в той лаборатории нашли способ заставить клетки делиться бесконечно. Отсюда – безумный метаболизм и увеличенная продолжительность жизни. Но, как водится, они не учли цену за это.

Он бросил короткий взгляд на исковерканное тело в клетке. Существо походило на человека лишь отдалённо: длинные конечности, неестественно напряжённые мышцы, глаза – пустые и мутные, лишённые сознательного света.

– Умом они уже давно перестали быть людьми, – продолжил Ланский. – Интеллект деградировал, как у дикого зверя. Но силы и ловкости в них больше, чем в любом животном. Сравниться с ними не способен ни тигр, ни медведь.

Воздух в помещении словно сгущался, вибрировал от присутствия этой твари. В углу капала вода, гулко ударяясь о ржавую решётку слива.

– Дикие звери хоть подчиняются порядку природы, – как говаривал когда-то Косой, – а эти? У них нет никакого порядка. Они все разные.

В этот миг существо, облитое потом и кровью, дернулось. Четыре или пять пуль торчали из его тела, но оно не сдавалось. Оно сжалось в клубок, а потом всей массой бросилось на прутья клетки. Металл скрежетнул, воздух наполнился оглушительным звоном. Казалось, вот-вот сталь лопнет, но решётка лишь слегка выгнулась и устояла.

Консорциум явно не жалел ресурсов на изготовление этой клетки.

Существо отпрянуло и замерло, словно поняло бесполезность попыток. Его взгляд метнулся к кинжалу в руке Ланского.

Любовь Синявина заметила, что Владимир не шелохнулся – ни один мускул на его лице не дрогнул, когда чудовище швырялось о решётку. Он оставался абсолютно спокоен.

Неожиданно он вынул магазин из пистолета, сам пистолет лениво перекинул внутрь клетки, словно подбросил игрушку собаке.

Тварь бросилась на оружие и с такой силой сомкнула челюсти, что металл жалобно хрустнул и рассыпался, как сухарь. Запах горелой смазки и железа ударил в нос.

В тишине послышалось тяжёлое дыхание – человеческое и звериное вперемешку.