Каэл медленно перевёл взгляд на неё. В тусклом свете лампы его глаза казались бездонными, тёмными озёрами.

– «Сердечное спокойствие»?

Элли вздрогнула.

– Вы знаете его?

– Агата… однажды испекла его для меня, – он произнёс это так тихо, что слова почти потонули в тишине. – После того как я… после того как я только пришёл сюда.

Он сделал шаг вперёд, вышел из тени и сел на табурет напротив неё через стол. Дерево скрипнуло под его тяжестью. Он положил свои большие, сильные руки на стол ладонями вниз. Они были покрыты старыми шрамами и свежими царапинами – знаками его лесной жизни.

– Это было давно, – начал он, и голос его звучал непривычно глухо, будто он говорил сквозь толщу лет. – Я был не многим старше Лео. Может, на пару лет. И я тоже бежал.

Элли замерла, боясь пошевелиться, боясь спугнуть хрупкую нить доверия, которую он протягивал.

– Я не из Веридиана. Мои родители… они были частью того, что вы называете Культом Угасшего Пламени. – Он произнёс это название с горькой, знакомой неприязнью. – Они верили, что магия – это искра, данная лишь избранным. И что её нужно собрать, сконцентрировать, очистить от слабостей… от эмоций. Чтобы зажечь новое, великое Пламя, которое… которое якобы должно было преобразить мир.

Он замолчал, глядя на пламя лампы, словно видя в нём отголоски того самого, другого огня.

– У меня был дар. С самого детства. Я чувствовал лес, понимал язык зверей, мог находить тропы, спрятанные от других. Для них это было знаком. Знаком того, что я – один из тех, кто может стать… топливом. Источником для их Пламени.

Элли сдержала испуганный вздох, прижав руку ко рту. Теперь она понимала его ярость, его отказ помогать. Он видел в Лео самого себя.

– Они не были жестоки в обычном смысле, – продолжал он, и его голос стал монотонным, отстранённым, будто он рассказывал чужую историю. – Они не били меня. Они… готовили. Отучали чувствовать. Говорили, что страх, привязанность, любовь… это примеси, которые загрязняют искру. Заставляли часами сидеть в пустой комнате и гасить в себе все мысли, все эмоции. Если я проявлял что-то – лишали еды, запирали в темноте. У меня был… друг. Девочка. Елена. Она плакала по ночам по родителям. Её… забрали. Я больше никогда её не видел. Говорили, что её искра оказалась слишком слабой, слишком загрязнённой. Её «вознесли к Пламени».

Он сжал кулаки, и костяшки его пальцев побелели.

– Я понял, что буду следующим. Если не сбегу. Я притворился идеальным, послушным, пустым. Я гасил в себе всё, что мог. И однажды ночью, когда они ослабили бдительность, я убежал. Просто побежал в лес, куда глаза глядят. Без еды, без плана. Я бежал несколько дней, пока ноги не подкосились. Меня нашёл старый травник, живший на отшибе. Он спрятал меня, выходил… и потом привёл сюда, в Веридиан. К Агате.

Он поднял глаза на Элли, и в них впервые за всё время она увидела не маску, а настоящую, неприкрытую боль.

– Она приняла меня. Ничего не спрашивая. Накормила, обогрела… и потом испекла тот самый пирог. Я тогда… я был как зверёк, загнанный в угол. Я всего боялся. Не доверял никому. А этот пирог… – он покачал головой, словно не веря своим воспоминаниям, – он был как луч света в кромешной тьме. Он напомнил мне, что есть в мире что-то кроме страха и боли. Что есть доброта. Просто так. Без условий.

Элли сидела, не двигаясь, чувствуя, как слёзы катятся по её щекам. Она не вытирала их.

– Вот почему я… – он мотнул головой, снова глядя в стол, – я так отреагировал. Когда ты пришла ко мне. Я увидел в тебе себя тогдашнего. И увидел в этом мальчике… слишком знакомую историю. Я не хотел снова через это проходить. Не хотел снова чувствовать эту боль. Проще было оттолкнуть. Запереться. – Он тяжело вздохнул. – Но я не могу. Видя его… видя, как ты за него борешься… я не могу оставаться в стороне. Потому что кто-то однажды сделал это для меня.

Он замолчал, и в пекарне воцарилась тишина. Глубокая, полная, но на этот раз не пугающая, а целительная. Она была наполнена доверием, которое было труднее завоевать, чем любое сражение, и которое было дороже любого золота.

Элли протянула руку через стол и осторожно, давая ему время отстраниться, положила свою ладонь поверх его сжатого кулака. Его кожа была шершавой, тёплой. Он вздрогнул от прикосновения, но не отнял руку.

– Спасибо, – прошептала она. – Что рассказал мне это.

– Не за что, – пробормотал он, но его кулак понемногу разжался под её ладонью.

Они сидели так несколько минут, в тишине, в тусклом свете лампы, и в воздухе витали истории их боли, их страха, и начало чего-то нового – хрупкого, но прочного.

Внезапно снаружи, сквозь запертую дверь, донёсся звук – тихий, но отчётливый. Скрип шагов по промёрзшей земле. Не один набор шагов, а два. Размеренных, неторопливых.

Каэл мгновенно преобразился. Вся его мягкость, вся уязвимость исчезли, сменившись привычной отстраненной собранностью. Он поднял голову, его нос снова дернулся, улавливая что-то в воздухе, недоступное ей.

– Они, – тихо сказал он, и в этом одном слове был целый мир напряжения.

Шаги замерли прямо напротив двери пекарни. Последовала пауза, напряжённая, полная невысказанной угрозы. Затем шаги раздались снова, удаляясь на этот раз, растворяясь в ночной тишине.

Каэл медленно выдохнул, но напряжение не покинуло его тело.

– Они делают ночные обходы. Проверяют, кто не спит. Кто нервничает. – Он посмотрел на Элли. – Ты должна быть осторожнее. После сегодняшнего… ты как маяк для них. Выгорание, опустошение – это тоже сильная эмоция. Они могли почувствовать её.

Элли сглотнула, чувствуя, как холодный страх снова подбирается к её сердцу. Но на этот раз он был не паническим, а отрезвляющим.

– Что мне делать? – спросила она.

– Восстанавливаться, – сказал он твёрдо. – Есть, спать, не нервничать. – Он встал и подошёл к полкам с травами. Его движения снова стали уверенными, деловыми. Каэл нашел несколько баночек, отсыпал щепотки из каждой в маленький мешочек. – Заваривай это и пей три раза в день. И ешь. Много. Хлеб, мёд, сало… что угодно. Телу нужна энергия. Твоя сила вернётся. Но нужно время.

Он протянул ей мешочек. Элли взяла его. Травы пахли землёй, кореньями и чем-то горьковатым, но достаточно приятным.

– А Лео? – спросила она.

– С Лео всё будет в порядке. Его сигнатура сейчас тише, чем когда-либо. Пирог… он сделал своё дело. – В его голосе снова послышались нотки того самого, редкого уважения. – Ты сделала то, на что немногие способны. Отдала часть себя, чтобы помочь другому. Это… это настоящая сила, Элинор. Не та, что они ищут. Та, что они никогда не поймут.

Он назвал её по имени. Впервые. Не «пекарша», не «вы». Элинор. Звучало непривычно, но… правильно.

Каэл направился к двери, чтобы уйти своей тропой, но на пороге остановился.

– Я буду рядом. Ты меня не увидишь. Но я буду следить. Если что… – он не договорил, но она поняла.

– Спасибо, Каэл, – сказала она, и в этот раз это было не просто вежливостью.

Он кивнул – коротко, резко – и вышел в ночь, бесшумно закрыв за собой дверь.

Элли осталась сидеть за столом, держа в руках мешочек с травами. Пекарня снова погрузилась в тишину, но теперь она была другой. Она была наполнена историей, доверием, обретённой связью.

Она встала, заварила себе чай по его рецепту – горький, но согревающий душу – и отрезала большой ломоть хлеба с мёдом. Элли ела медленно, чувствуя, как сила понемногу возвращается в её тело.

Она думала об истории Каэла. О его боли. О его побеге. И она понимала, что её собственная борьба, её страх – это лишь часть чего-то большего. Часть истории, которая началась давно и в которой она теперь играла свою роль.

Элли допила чай, потушила лампу и поднялась к себе. Перед сном она выглянула в окно. Улица была пуста. Никаких серых плащей. Но где-то там, в тёмном лесу, заснеженных полях, в самом Веридиане, за её домом теперь следили другие глаза. Дружеские. И это знание согревало её лучше любого одеяла.