Здание Абвера, четырёхэтажное, с серым фасадом, хранило строгую иерархию. На первом этаже — приёмная, где клерки, в серых пиджаках, проверяли пропуска; второй этаж — Abwehr I (разведка, начальник Ханс Пикенброк), где офицеры, в мундирах, изучали военные данные; третий этаж — Amtsgruppe Ausland и Abwehr II (диверсии, начальник Эрвин фон Лахузен), где планировали операции; четвёртый этаж — кабинет Канариса, с видом на Шпрее. Архивы в подвале, с железными шкафами, хранили донесения, досье и карты. Машинистки, в строгих блузках, печатали отчёты; курьеры, сновали с папками. Атмосфера была тяжёлой: офицеры шептались о провалах, клерки боялись ошибок, Канарис требовал точности.

Ханс, войдя в кабинет, увидел Курта Шмидта, коренастого, с рыжими усами, и зелеными глазами, таившими любопытство. Шмидт, из Abwehr I, держал папку:

— Ханс, новости из Москвы. Вольф задержан. ОГПУ знало всё. Как это могло произойти?

Ханс, сняв пальто, сел, ответив спокойным голосом:

— Курт, не знаю. Может, он в чем-то ошибся. Москва сейчас опасна.

Шмидт, прищурившись, шагнул ближе:

— Ошибся? Ханс, твои люди были в курсе Вольфа. Если кто-то сдал Вольфа, это серьёзно.

Ханс, посмотрев на карту СССР, ответил, пальцы сжали карандаш:

— Я делал, что нужно, Курт. Вольф был обеспечен всем необходимым. Если он провалился, то только по собственной глупости.

Шмидт, нахмурившись, сел ближе:

— Ханс, если ОГПУ знает больше чем мы думаем, то мы под ударом. Ты говорил с Канарисом?

Ханс, помедлив, кивнул, сказал еще тише:

— Говорил. Он требует отчёт. После обеда.

В кабинет вошёл Фридрих Мюллер, из Abwehr II, худощавый, с длинным лицом, в очках:

— Ханс, твои донесения по Литве. Хансен требует уточнений. Что с их данными по СССР?

Ханс, открыв папку, ответил:

— Литва делится с нами, но довольно скупо. Их агенты в Москве говорят о войсках на западных границах. Я проверяю.

Мюллер, поправив очки, сказал с намёком:

— Проверяй тщательнее, Ханс. После Вольфа все на нервах.

Позже Ханс встретил лейтенанта Эриха Коха, молодого, с русыми волосами, из Abwehr III (контрразведка), чьи голубые глаза блестели амбициями. Кох, держа папку, заговорил в своей манере, быстрым голосом:

— Ханс, Хансен спрашивал о твоих контактах с японцами. Они шлют шифровки, но не всё понятно о их намерениях. Ты видел?

Ханс, листая донесение, ответил:

— Видел, Эрих. Японцы осторожны, но их данные по Дальнему Востоку полезны. Передам Хансену.

Кох, кивнув, добавил:

— Будь осторожен, Ханс. Вольф… это не просто ошибка. Кто-то говорит, что утечка из нашего отдела.

Ханс, сжав карандаш, посмотрел на Коха, и сказал, разозлившись:

— Слухи, Эрих. Работай, а не слушай сплетни.

В полдень Ханс вошёл в кабинет Канариса, чьи стены, обитые деревом, пестрели картами разных стран. Канарис, невысокий, с седыми висками, в мундире, сидел за столом, глаза внимательно смотрели на Ханса. Он сказал:

— Ханс, Вольф задержан в Москве. Твои люди вели его дело. Объясни.

Ханс, почуствовал напряжение, но собрался. Он ответил:

— Адмирал, Вольф где-то прокололся. Он слал шифровки, что все под контролем, а потом его резко взяли. Думаю, он просто не заметил слежку.

Канарис, прищурившись, посмотрел на карту, его голос стал холоднее:

— Ханс, это опасная игра. Если ОГПУ раскроет наших агентов в Москве, то нам несдобровать.

Ханс, сглотнув, ответил, пальцы сжали портфель:

— Не думаю, что все так плохо, адмирал. Просто Вольф был слабым звеном.

Канарис, встав, подошёл к окну:

— И все же, мне надо будет отчитаться перед фюрером, Ханс. Готовь отчёт. И следи за своими людьми.

Ханс, вернувшись в кабинет, сел, его мысли кружились вокруг Вольфа, ОГПУ и риска разоблачения. Его совесть напоминала о цене предательства, но разум твердил: это было необходимо.

Асмэра, февраль 1936 года.

Утро, пропитанное жарким солнцем, заливало узкие улочки итальянской колонии Эритреи, где белоснежные здания в стиле ар-деко, с колоннами и лепниной, отбрасывали резкие тени на красноватую землю. Улицы, вымощенные камнем, гудели от шагов: итальянские офицеры в белых мундирах, с золотыми пуговицами, шли, поправляя фуражки; эритрейские аскари, в тёмно-зелёной форме, маршировали с винтовками; местные женщины в ярких платьях, с корзинами фруктов, спешили на рынок. Площадь перед кинотеатром «Имперо», шедевром итальянской архитектуры, бурлила: торговцы предлагали кофе, чьи зёрна, тёмные и блестящие, лежали в мешках; мальчишки, босые, бегали, крича на тигринья; итальянские дамы в шляпках прогуливались под зонтами. Асмэра, на высоте 2200 метров, дышала прохладой, но воздух, сухой и горячий, пробивался со стороны Красного моря, чьи порты — Массауа и Асэб связывали колонию с остальным миром. Дороги, проложенные итальянцами, вились через плато, где поля кофе, зелёные и ухоженные, принадлежали колонистам. Эритрейцы, в поте лица, собирали урожай, их лица, тёмные и усталые, выражали покорность. Вдалеке, на холмах, виднелись деревни тиграи и тигре, с хижинами из глины и соломы, где жизнь протекала медленно: женщины мололи зерно, мужчины пасли коз, дети играли у ручьев. Итальянцы строили школы, больницы, но только для своих; местные, хоть и получали работу, жили в тени расового превосходства, введённого Муссолини. В порту Массауа, где жара была невыносимой, корабли выгружали технику, а эритрейские носильщики, сгибаясь под тяжестью ящиков, переговаривались на тигре, бросая взгляды на итальянских надсмотрщиков.

Полковник Лоренцо ди Сальви, 47-ми лет, близкий друг Родольфо Грациани, командующего итальянскими войсками в Эритрее, шагал по улице в Асмэре. Его фигура, коренастая, в белом мундире с эполетами, излучала уверенность; лицо, загорелое, с густыми бровями, обрамляли короткие волосы с проседью; глаза, карие и цепкие, замечали всё вокруг. Лоренцо, римлянин из знатной семьи, был правой рукой Грациани, отвечал за логистику войск в кампании против Абисинии. Его день начинался в штабе, в неоклассическом здании с мраморными колоннами, где карты, утыканные флажками, покрывали стены, а офицеры обсуждали наступление. Но вечером, устав от бумаг, он искал отдыха в тёмных уголках Асмэры, где местные девушки, за деньги, предлагали утешение.

В доме на окраине, в районе, где итальянцы редко появлялись, жила Зэра, 24-х летняя девушка, тиграи, с тонкими чертами лица и длинными косами. Её дом, глиняный, с низкой крышей, был приютом для офицеров, ищущих развлечений. Зэра, как и многие, жила под гнётом колонистов. Она была завербована советским агентом ОГПУ, представившимся Иваном, за деньги — 500 итальянских лир, сумма, что могла позволить кормить семью целый год. Зэра, ненавидя итальянцев за их высокомерие, согласилась помочь в похищении Лоренцо, видя в этом шанс не только заработать, но и отомстить. Её сообщники — местные эритрейцы, тоже завербованные ОГПУ: Абраха, 30 лет, бывший аскари, высокий, с шрамами на руках, молчаливый, но с твердым характером. Тэкле, 27 лет, худощавый, с бегающими глазами, работник порта Массауа. И Мэаза, 35 лет, торговец кофе, коренастый, с громким голосом, чья лавка служила прикрытием для встреч.

Вечер 15 февраля 1936 года окутал Асмэру теплым воздухом. Зэра, в красном платье, стояла у двери, улыбаясь Лоренцо, чей мундир был расстёгнут.

Комната, с глиняными стенами, освещалась керосиновой лампой; стол, покрытый тканью, был уставлен бутылками вина; в углу лежал матрас, застеленный цветным одеялом. Лоренцо, держа бокал, говорил:

— Зэра, ты единственная, кто понимает нас, солдат. В штабе душно, Грациани требует отчёты, а я… я хочу забыть.

Зэра, наливая вино, улыбнулась:

— Полковник, вы слишком много думаете. Расслабьтесь. Что нового в штабе?

Лоренцо, откинувшись на стуле, вздохнул:

— Абиссиния сопротивляется. Менелик их вдохновляет, но мы их раздавим. Грациани не остановится, пока не добьётся своего.