— А Рябинин? Ястреб — ценный агент, но побег… это риск. Что, если его перевербовали в Испании? И кто этот связной в Париже, Павел Анатольевич? И почему я узнаю о нём в последнюю очередь?

Судоплатов, немного занервничал, но взял себя в руки. Он ответил:

— Рябинин чист, товарищ Сталин. Его побег был спланирован до мелочей. В Испании за ним охотились, но он ускользнул. Связной в Париже — наш человек, действует под прикрытием. Его имя раскроем, когда Рябинин будет на месте. Это для его безопасности.

Сергей, повернувшись, посмотрел на Судоплатова, его глаза сузились, голос стал резче:

— Безопасность? Павел Анатольевич, вы говорите о безопасности, а я вижу дыры. Рябинин бежит, Луиза следит за портом, рабочий в Марселе, связной в Париже… слишком много нитей, и любая может оборваться. Если Рябинина раскроют, кто ответит? Вы?

— Я отвечаю за все, товарищ Сталин. И я могу поручится, что Рябинин — это опытный агент. Он знает, что делает. Луиза под контролем, рабочий проверен. Мы следим за каждым шагом.

Сергей, вернувшись к столу, взял папку, пролистал документы, его пальцы задержались на шифровке из Марселя. Он сказал:

— И все же, Павел Анатольевич. Этот связной в Париже — если он провалится, Рябинин погибнет. А с ним и наши планы. Вы уверены в своих людях?

Судоплатов кивнул:

— Уверен, товарищ Сталин.

Сергей, закрыв папку, посмотрел на Судоплатова, его взгляд был тяжёлым, полным сомнений:

— Хорошо, Павел Анатольевич. Но помните: я доверяю вам, но не слепо. Рябинин должен вернуться с результатами. Луиза должна не предать. Если хоть одна нить оборвётся, вы знаете, что будет. Идите.

Судоплатов, кивнув, взял папку, он волновался, но не подавал виду:

— Все будет сделано, товарищ Сталин. Мы не подведём.

Он вышел, его шаги затихли в коридоре, а Сергей остался один, его взгляд упал на окно, где снег пошел еще сильнее. Он вдруг подумал, что стал очень подозрителен. Стал меньше доверять даже тем, кто уже не раз доказал свою преданность стране. Но он знал, любой может предать, и нельзя было полагаться на доверие и старые заслуги. Особенно сейчас, когда тучи грядущей войны сгущались над ним.

К утру Марсель пробудился под мелким дождём, что стучал по черепичным крышам и стекал по булыжникам узких улиц. Порт гудел: матросы, в промокших куртках, разгружали ящики с рыбой и вином, их голоса смешивались с лязгом кранов и гудками пароходов. Рынок на Канебьере бурлил: торговцы выкрикивали цены на апельсины, сыры, свежие багеты, а толпы, укрытые зонтами, толкались у прилавков. Улицы, ведущие от порта, были застроены облупившимися домами, их ставни скрипели под ветром, а кофейни, с закопчёнными окнами, манили теплом. Собор Нотр-Дам-де-ла-Гард на холме едва виднелся в тумане, его золотая статуя блестела под дождём. Кафе «Ле Мателот», у верфей, было маленьким, с деревянными столами и потёртыми скатертями. Газовые лампы отбрасывали тусклый свет, а стены, увешанные картами и старыми фотографиями кораблей, хранили следы времени. Бармен, грузный, с седыми усами, протирал стаканы, его взгляд следил за посетителями.

Рябинин сидел за угловым столом, у окна, его пальто висело на стуле, а шляпа лежала рядом с газетой, где заголовки кричали о войне в Испании. Его глаза следили за дверью, а пальцы нервно теребили край салфетки. Вскоре дверь открылась и вошёл Жан Лефевр, рабочий с верфей, коммунист, чьё грубое лицо, покрытое пылью, выдавало годы труда. Его куртка, пропитанная морской солью, была расстёгнута, а мозолистые руки сжимали папиросу. Его глаза изучали Рябинина.

Рябинин, отложив салфетку, заговорил:

— Жан, вы опоздали. В порту слишком много глаз. Уверены, что за вами не следили?

Лефевр, прикурив папиросу, выдохнул дым:

— Товарищ Перес, я знаю Марсель, как свои пальцы. Никто не следил. Здесь я вижу чужаков за километр.

Рябинин сказал:

— Жан, мне было велено установить с вами контакт и поддерживать связь. Но для начала у меня есть важное дело в Париже, Мне сказали, что вы дадите мне адрес в Париже, по которому я должен прибыть. Назовите его.

Лефевр затянулся папиросой и сказал:

— Запоминайте. Адрес — улица Риволи, дом 12, квартира 3. Там вас ждут. Кто — не знаю. Мне сказали передать, и всё. Наши люди в Париже не любят имён, вы это знаете.

Рябинин кивнул. Его взгляд упал на улицу, где тени прохожих мелькали в дожде. Лефевр вышел, его шаги растворились в шуме порта, а Рябинин остался один. Выпив кофе, Рябинин вышел из кафе «Ле Мателот», и направился в сторону вокзала.

Вокзал Сен-Шарль, возвышавшийся над городом, манил своими куполами и арками, чьи колонны блестели под мелким дождём. Зал вокзала, просторный, с мраморным полом и высоким потолком, расписанным выцветшими фресками, бурлил жизнью: торговцы в потёртых пиджаках, с тяжёлыми саквояжами, толкались у касс, женщины в длинных пальто с меховыми воротниками, в шляпках украшенными лентами, перебирали билеты, а носильщики, в синих кепках, тащили чемоданы, их голоса сливались в гул, перебиваемый свистками паровозов и скрипом багажных тележек. Часы над входом, с массивными бронзовыми стрелками, отсчитывали минуты до поезда, их тиканье тонуло в шуме толпы. Рябинин, купив билет на ночной экспресс до Парижа, прошёл к платформе, где паровоз, чёрный, с блестящими боками, пыхтел паром, а вагоны, тёмно-зелёные, с облупившейся краской, ждали пассажиров. Окна, запотевшие от сырости, отражали фонари, а проводники, в форменных фуражках с золотыми галунами, проверяли билеты.

Рябинин занял место в купе второго класса, где деревянные скамьи, обитые выцветшим сукном, скрипели под весом пассажиров. Напротив, сидел мсье Дюпон, пожилой торговец вином, в сером костюме с потёртым галстуком, чья трость, с резной ручкой из кости, лежала у ног. Его лицо, морщинистое, с седыми бакенбардами, выражало усталость, но глаза, за стёклами круглых очков, светились живым интересом к попутчикам. Рядом устроился Пьер, студент, в шерстяном свитере тёмно-синего цвета, с потрёпанной сумкой, набитой книгами, чьи потертые обложки выдавали его страсть к философии и истории. Его лицо, молодое, с лёгким румянцем, горело энтузиазмом, а растрепанные волосы падали на лоб.

Поезд тронулся, колёса застучали по рельсам, а за окном замелькали пейзажи Прованса: холмы, укрытые голыми виноградниками, чьи лозы, словно скелеты, тянулись к небу; деревни с красными черепичными крышами, где дым из труб смешивался с туманом; поля, где снег, смешанный с грязью, блестел под луной. Рябинин, откинувшись на скамью, поправил шляпу и заговорил:

— Дорога долгая, а погода не радует. Мсье Дюпон, вы часто ездите в Париж? Как там, в столице, с вином?

Дюпон, поправив очки, ответил добродушным тоном, с лёгкой улыбкой:

— О, мсье, Париж любит вино, но цены там — чистое разорение! Я везу бургундское, для ресторанов на Монмартре. Езжу раз в месяц, но дорога утомляет. А вы? Что вас гонит в Париж в такой дождь?

Рябинин, сжав ручку чемодана, посмотрел в окно, где тьма поглощала пейзажи:

— Дела, мсье. В Париже всё решается, сами знаете. Но поезда… всегда ли они приходят вовремя? Сегодня, я слышал, снова начались забастовки.

Пьер, листая книгу, поддержал разговор:

— Поезда? Бывает, опаздывают, мсье. Погода, рабочие — всё против нас! Но Париж того стоит. Я еду на лекции, философия, знаете ли. Читать лекцию будет знаменитый профессор.

Рябинин, взглянув на Пьера, слегка улыбнулся:

— Молодость, Пьер. В вашем возрасте если что-то интересно, то люди готовы ехать хоть на край света. Но Париж — город сложный. Улицы, люди, толпы… Вам нравится эта суета и шум?

Пьер, закрыв книгу, откинулся на скамью, его лицо оживилось, голос стал громче:

— Шум? Это жизнь, мсье! Париж — это кафе, споры до полуночи, книги, новые идеи. На Сен-Мишель всегда толпы, но там душа города. Вы были там? Или вам некогда, и работа отнимает все время?

Дюпон, кашлянув, добавил: