Штаб CNT на Рамбле гудел от гнева. Буэнавентура Дуррути, в куртке, с револьвером, стоял перед толпой:

— Товарищи, фалангисты пролили нашу кровь! Но мы не сломимся! Мы отомстим и будем бороться дальше!

Анархист крикнул:

— Они убили Хуана, Кармен, Мануэля! Дайте нам оружие, Дуррути!

Дуррути посмотрел на него и сказал:

— Оружие вы получите! Но кто-то сдал наши планы. Ищите предателя, товарищи!

Ночью Компанис, кричал на Эскофета:

— Десять убитых, тридцать раненых, Фредерик! Площадь вся в крови! Где была твоя гвардия⁈

Эскофет, бледный, ответил, поправляя фуражку:

— Опоздали, сеньор президент. Фалангисты растворились. Все произошло очень быстро, и мы просто не успели. Кто-то из гвардии сливал им планы, я найду кто это сделал.

Компанис, ударив по столу, горько усмехнулся:

— Сливал планы? Дать CNT оружие означало поджечь Барселону. Нам нужна помощь Мадрида, Фредерик. Без войск нам конец.

Тайная квартира Рябинина в Эль-Равале была пропитана густыми запахами крепкого кофе, чернил и воска от свечей, тлевших в потрёпанном бронзовом подсвечнике с тремя рожками, где воск капал на облупленный стол, оставляя белёсые пятна. Узкий стол, стоявший у стены, был завален поддельными документами: накладные на поставки вина, паспорт на имя Антонио Переса, коммерсанта из Барселоны, письма от мнимых поставщиков из Риохи, печати с выгравированными гербами, пожелтевшие от времени. Карта Барселоны, расстеленная на столе, была испещрена карандашными пометками: красный кружок вокруг склада на улице Сан-Рамон, линии маршрутов через переулки Эль-Раваля, крестики у патрульных постов жандармов. Одинокая лампа, подвешенная на истёртом шнуре, мигала, отбрасывая резкие тени на облупленные стены, где висели вырезки из газет: заголовки о стычках фалангистов с анархистами, прокламации с лозунгами «¡Por España Una!» и «¡Viva la Falange!». Ящики с динамитом, аккуратно сложенные в углу, источали едкий запах пороха, смешиваясь с сыростью старого дома, где плесень проступала чёрными пятнами у потолка. Половицы скрипели под каждым шагом, тиканье старых часов на стене резало слух, их маятник качался с монотонным стуком, словно отсчитывая последние часы перед миссией. За окном, завешанным плотной шторой, гудели переулки Эль-Раваля: шаги запоздалых прохожих, крики торговцев, закрывающих лавки, звон церковных колоколов. Атмосфера была удушающей: Барселона кипела, фалангисты готовили удар, анархисты CNT патрулировали Рамблу, жандармы в шинелях рыскали по углам, а Рябинин знал — его миссия висит на волоске.

Рябинин сидел за столом, его элегантный тёмно-серый костюм, сшитый по мерке, чтобы соответствовать образу Антонио Переса, был слегка помят, пиджак расстёгнут, белая рубашка прилипла к телу от пота. Шляпа, чёрная, с узкими полями, лежала на краю стола, рядом с пачкой поддельных накладных. Пот блестел на висках, лёгкая щетина оттеняла его лицо, глаза, холодные и цепкие, привыкшие скрывать эмоции, изучали карту. Морщины на лбу углубились от напряжения, пальцы, мозолистые, но ловкие, сжимали карандаш, чертя маршрут к складу. Его голос, низкий, тщательно замаскированным под каталонский выговор, звучал тихо, почти шёпотом, словно боялся, что стены подслушают:

— Склад на Сан-Рамоне — их логово. Тридцать португальских наёмников, винтовки, гранаты, патроны. Всё для фалангистов. Завтра они исчезнут. Он говорил сам с собой, но мысли были тяжёлыми: «Если гражданские пострадают, если Фонтана заподозрит — всё рухнет. Москва не простит провала».

Вчера он, пил вино с Хосе Марией Фонтаной в таверне «Эль Торо», улыбался, кивал, когда тот, захмелев, хвастался: «Португальцы раздавят красных крыс, Антонио! За Примо де Риверу!» Рябинин тогда поднял стакан и сказал: «За Испанию, Хосе». Теперь он сжал кулак, ногти впились в ладонь, оставляя красные следы, и шепнул:

— Фонтана, ты мне веришь. И за это заплатишь.

Рябинин провёл ночь за планированием, не смыкая глаз. Он изучал карту, запоминая каждый переулок Эль-Раваля: узкий проход у таверны «Ла Сомбра», где тени скрывали человека; тупик за рынком, где пахло гниющей рыбой; угол, где жандармы курили, не глядя по сторонам. Его прикрытие — поставка вина и масла для фалангистов — давало доступ к складу. Он знал: наёмники собираются в полдень, пьют, чистят оружие, хвастаются, смеются. Десять динамитных шашек, каждая длиной в ладонь, с серыми фитилями, пахнущими порохом, лежали в рюкзаке, замаскированном под ящик с вином. Таймер, старый, с медными шестерёнками, тикал, когда он проверял его, поворачивая стрелку. Он провёл пальцем по фитилю, вдохнул резкий запах динамита. Он достал поддельную накладную, подписанную «Антонио Перес, поставщик», проверил печать, сказал:

— Десять шашек, десять минут. Всё рассчитано.

Но мысли терзали: «Дома рядом, там живут рабочие, женщины, дети. Если они пострадают? Если Фонтана заметит?» Он вспомнил инструкции из Москвы, переданные через шифровку: «Уничтожить наёмников, ослабить фалангистов, не раскрыться». Он стиснул зубы, отогнал сомнения:

— За дело… за свободу… но если ошибусь, кровь на мне.

Он встал, прошёлся по комнате, половицы скрипели, свеча мигала, отбрасывая тень на карту. Он достал рюкзак, проверил каждую шашку, каждый провод, пальцы дрожали, но движения были точными, как у часовщика. Пот стекал по шее, он вытер его рукавом, поправил воротник, надел шляпу, взглянул в треснувшее зеркало на стене. Он шепнул:

— Антонио, ты сделаешь это. Завтра.

Утро в Эль-Равале было сырым, холодным, серое небо нависало над мощёными булыжником переулками, скользкими от ночной сырости. Запахи гниющей рыбы с рынков, дыма из труб, махорки от прохожих, пота, сгоревшего масла смешивались в густой смрад. Торговцы кричали, зазывая покупателей: «Рыба! Свежая рыба!» Тележки скрипели, колёса гремели по булыжникам, церковные колокола гудели, споры людей доносились из открытых окон, листовки CNT и фалангистов валялись под ногами, размокшие от луж. Жандармы в шинелях, с усталыми лицами, стояли у углов, их винтовки блестели под фонарями, дым от их сигарет вился в воздухе. Рябинин шел в тёмно-сером костюме, с низко надвинутой шляпой, рюкзак с динамитом, замаскированный под ящик с вином, оттягивал плечо. Он шёл быстро, но незаметно, сливаясь с толпой, глаза скользили по переулкам, выискивая патрули. Жандарм, зевая, курил у таверны «Ла Сомбра», его шинель намокла, лицо было изможденным от усталости. Рябинин замедлил шаг, поправил шляпу, пробормотал, изображая спешащего коммерсанта:

— Проклятье, опаздываю…

Жандарм бросил взгляд, но отвернулся, затянувшись сигаретой. Рябинин ускорил шаг, сердце бешено колотилось, пот стекал под воротник, рюкзак давил на плечо. Он свернул в узкий переулок, где пахло рыбой и мочой, стены были покрыты листовками: «¡Viva la Falange!» и «¡No pasarán!». Он сказал:

— Спокойно. Ты почти на месте.

Улица Сан-Рамон была впереди, склад — обветшалое кирпичное здание с облупленной красной краской и ржавыми воротами — высился за углом. Запах пороха и масла сочился из щелей, смешиваясь с вонью рыбы и дыма. Рябинин остановился, вдохнул, сжал кулак, проговорил:

— Пора.

Склад был пропитан запахами пороха, масла, дешёвого вина и плесени от сырых стен. Ящики с винтовками, патронами, гранатами громоздились вдоль кирпичных стен, их дерево было исцарапано и покрыто пылью. Бочки с вином стояли у входа, их пробки сочились, оставляя тёмные пятна на полу. Тусклые фонари, подвешенные на балках, мигали, отбрасывая тени на лица тридцати португальских наёмников, которые пили, смеялись и чистили оружие. Их голоса гудели, хриплые, пьяные, проклиная «красных крыс» Барселоны. Дуарте, 35 лет, лидер наёмников, с шрамом на щеке, в потрёпанной кожаной куртке, сидел на ящике со стаканом вина в руке, и орал хмельным голосом:

— Анархисты сдохнут под нашими пулями! Кровь зальёт Рамблу!