— Кефале, их слишком много! Они давят нас!

Кефале, стреляя из-за скалы, крикнул в ответ:

— Бей по пулемётам, Йонас!

Итальянцы, наступая, стреляли без остановки, их пули свистели, впиваясь в землю, пробивая деревья, а артиллерия била по позициям абиссинцев, разрывая скалы. Рукопашный бой начался, когда итальянцы ворвались в ущелье: штыки сверкали в утреннем свете, лязг металла смешался с криками, а кровь лилась на камни, окрашивая их алым. Абиссинцы дрались отчаянно, их кулаки, штыки и сабли били по врагу, но итальянцы, превосходя числом, ломали их ряды. Один воин, раненый в плечо, вонзил острый клинок в итальянского солдата, но штык другого ударил его в грудь, и он упал. Кефале, сражаясь в гуще боя, крикнул своим воинам, голосом полного отчаяния:

— За Абиссинию! Не отступать!

Но итальянцы, под командованием Данте, давили, их штыки и пули косили абиссинцев, чьи тела падали среди скал, их винтовки выскальзывали из рук. Йонас, раненый, пытался подняться, но пуля ударила его в грудь, и он замер, его глаза, полные решимости, угасли, а рука всё ещё сжимала винтовку. Кефале, увидев это, закричал, но пуля задела его плечо, кровь хлынула, и он упал за камень, стиснув зубы. Итальянцы, наступая, добивали раненых, их штыки вонзались в тела, а крики абиссинцев тонули в грохоте артиллерии. Один абиссинец, раненый, попытался бросить гранату, но пуля сбила его, и граната, взорвавшись у его ног, разнесла землю, оставив воронку.

Данте, стоя на холме, смотрел на разгром:

— Николо, это конец их сопротивления. Абиссинцы сломлены.

Николо, глядя на поле боя, где тела абиссинцев лежали среди камней, ответил, голосом полным сомнения:

— Но какой ценой, командир?

Данте, не отвечая, махнул рукой, и войска двинулись дальше, оставляя за собой дымящееся ущелье, где кровь смешивалась с землёй, а крики уцелевших абиссинцев, бегущих в леса, тонули в гуле артиллерии. Буря, начавшаяся в горах, усиливалась, ветер нёс запах гари и дым, а солнце, скрытое облаками, казалось, оплакивало разгром. Пепел оседал на камнях, река в долине несла кровь, а птицы, замолкшие, больше не пели.

В кабинете Кремля, где холод февраля 1936 года проникал сквозь окна и тяжёлые шторы, мрак сгущался, несмотря на тусклый свет настольной лампы, отбрасывавшей тени на дубовый стол. Стены, обшитые тёмным деревом, поглощали звуки, и лишь тиканье часов в углу, медленное и неумолимое, нарушало тишину, да шаги охраны за дверью, едва слышные, напоминали о бдительности.

Сергей сидел за столом, его пальцы, сжимавшие перо, застыли над листом бумаги, а глаза, тёмные и внимательные, изучали пространство, будто ища в нем скрытую угрозу. Его ум, пропитанный знаниями будущего, боролся с грузом настоящего, где каждое решение могло стать роковым.

Напротив, стоял Глеб Бокий, нарком ОГПУ, худощавый, с резкими чертами лица. Сергей, отложив перо, заговорил:

— Глеб Иванович, начинайте ваш доклад. Что у нас в Москве? Кто предал дело партии?

Бокий, выпрямившись, открыл папку:

— Товарищ Сталин, за последние две недели мы арестовали семерых членов партии. Трое из Центрального аппарата, четверо из московских отделений. Подозрения в шпионаже подтверждены перехваченными письмами и показаниями. Они, через свои источники, передавали сведения за границу.

Сергей, прищурившись, постучал пальцем по столу, звук эхом отразился в тишине кабинета:

— Семеро, говорите? Имена, связи, доказательства. Кто их завербовал? Немцы, англичане, кто ещё?

Бокий, перелистнув страницу, ответил:

— Следы ведут к немцам. Среди предателей — Пономарёв, из отдела кадров. Его письма к неизвестному адресату перехвачены на почте. Содержат детали о военных поставках. Остальные — его связи в аппарате, их показания подтверждают существующую сеть. Но главное — мы задержали немецкого агента, Карла Вольфа, действовавшего под именем инженера Александра Петрова.

Сергей, подняв бровь, наклонился вперёд, его взгляд, острый, как лезвие, впился в Бокия:

— Карл Вольф? Инженер Петров? Расскажите, Глеб Иванович. Как вы его нашли? Кто он такой?

Бокий переложил папку на стол:

— Вольф работал на заводе. Его документы были безупречны, но мы получили письмо — анонимное. В нём были указаны его встречи, явки, шифры. Мы проверили, нашли тайник с радиопередатчиком. Он передавал сведения в Берлин. Мы установили за ним слежку и ждали удобного момента. Думали, раскрыть его сеть. Но похоже, в Москве он действует в одиночку. Он был арестован нами три дня назад.

Сергей, откинувшись в кресле, сжал кулаки, его голос стал тише, но напряжение в нём росло:

— Анонимное письмо? Интересно. Кто сдал Вольфа, Глеб Иванович? Ваш завербованный агент в Германии? Или кто-то из его окружения?

Бокий, замявшись, отвёл взгляд к окну, где мрак ночи сгущался за стеклом, и ответил:

— В том и дело, что мы пока не знаем, товарищ Сталин. Письмо пришло без подписи, без обратного адреса. Написано от руки, на простой бумаге. Указаны точные места встреч Вольфа, имена связных. Мы проверили — всё совпало. Но кто написал… пока неясно.

Сергей, встав из-за стола, медленно подошёл к окну, его шаги гулко звучали по паркету. Он смотрел на заснеженную Москву, где огни фонарей едва пробивали тьму, и заговорил:

— Неясно? Глеб Иванович, вы возглавляете ОГПУ. Анонимное письмо раскрывает немецкого агента, а вы не знаете, кто его написал? Это не случайность. Кто-то играет с нами.

— Мы проверяем, товарищ Сталин. Всех, кто мог знать о Вольфе. Но письмо… оно слишком точное. Кто-то знал больше, чем должен.

Сергей, повернувшись, посмотрел на Бокия, его глаза сузились:

— Слишком точное, говорите? Это пахнет заговором, Глеб Иванович. Если это не ваш агент, то кто мог его сдать? Может это провокация? Агент слишком мелкий, он не был внедрен в нашу разведку или партийный аппарат, возможно им специально пожертвовали, но ради чего?

Бокий сказал:

— Будем выяснять, товарищ Сталин! Мы работаем днём и ночью. Вольф под арестом, его допрашивают. Он пока молчит, но мы сломаем его. А письмо… мы найдём источник, уверяю вас.

Сергей, вернувшись к столу, взял папку, пролистал документы, его пальцы задержались на листе с текстом письма. Он заговорил:

— Ваши уверения хороши, Глеб Иванович, но мне нужны результаты. Если это ловушка, кто её поставил? И если ОГПУ не справится, то чья голова полетит первой?

Бокий, побледнев, ответил:

— Мы найдём правду, товарищ Сталин. Если это ловушка, мы вычислим врага. Если правда, мы найдём того, кто написал. Никто не уйдёт от последствий.

Сергей, закрыв папку, посмотрел на Бокия:

— Хорошо, Глеб Иванович. Найдите источник. И докладывайте мне все незамедлительно.

Бокий, кивнув, взял папку:

— Есть, товарищ Сталин. Будет сделано.

Сергей, махнув рукой, отпустил его, и Бокий вышел, его шаги, вскоре, затихли в коридоре.

Токио, утром февраля 1936 года, пробуждался под тяжёлыми облаками, что нависали над городом, словно предвестники грядущей бури. Холодный ветер, дующий с залива Эдо, нёс по улицам лепестки сакуры, их розовые вихри кружились среди деревянных домов, крытых черепицей, и каменных зданий министерств, чьи серые фасады блестели от утренней росы. Узкие переулки, пропитанные ароматом жареной рыбы и угольного дыма, гудели от толп: торговцы, толкая тележки с рисом, лапшой и сушёной треской, выкрикивали цены, их голоса тонули в звоне трамваев, скрипе колёс рикш и гомоне прохожих. Женщины в кимоно, с узлами в руках, торопились к рынкам, их сандалии стучали по булыжникам, а мужчины в европейских костюмах, с газетами под мышкой, спешили к конторам. Храм Ясукуни, с красными воротами тории и соснами, качавшимися под ветром, возвышался над дорогой, его колокола звенели, призывая к молитве, но гул автомобилей и клаксоны заглушали их. Императорский дворец, окружённый рвом, чьи воды отражали серое небо, стоял в тишине, его белые стены, словно стражи, хранили молчание императора. В центре города, среди зданий военного министерства, возвышался штаб — массивное сооружение с серыми стенами и узкими окнами, чьи стёкла, покрытые инеем, отражали тусклый свет утра. Внутри, в просторном зале, стены были увешаны картами Китая, Маньчжурии, Сибири, их края, потёртые и пожелтевшие, топорщились под сквозняком. Длинный дубовый стол, покрытый зелёным сукном, был завален бумагами, чернильницами, пепельницами, где тлели сигареты, их дым, серый и густой, поднимался к потолку, смешиваясь с холодным воздухом. Лампы, висевшие на цепях, отбрасывали жёлтый свет, высвечивая лица генералов, чьи мундиры, украшенные золотыми пуговицами и орденами, поблёскивали, как доспехи. Карты, испещрённые красными и синими линиями, показывали Пекин, Шанхай, маньчжурские железные дороги, порты Янцзы. За окнами шумел Токио, его гул проникал сквозь стёкла, но в зале царила тишина, прерываемая лишь шелестом бумаг, скрипом стульев, редкими шагами адъютантов и тиканьем настенных часов, чьи стрелки отсчитывали время до войны.