Зэра, подавляя гнев, кивнула, её пальцы сжали бутылку:

— Вы сильные, полковник. Но местные… они тоже не сдаются.

В дверь постучали. Абраха, в тёмной рубахе, вошёл внутрь, глаза были опущены:

— Зэра, я кофе привёз. Где поставить?

Лоренцо, не глядя, махнул рукой:

— Оставь там, парень. Не мешай.

Абраха, кивнув, вышел, но его взгляд встретился с Зэрой — это был сигнал. В соседней комнате ждали Тэкле и Мэаза, скрытые за занавеской. Тэкле, нервно теребя верёвку, шепнул:

— Мэаза, он пьян. Пора?

Мэаза, сжав кулаки, ответил:

— Ждём, Тэкле. Зэра знает, когда. Если ошибёмся, итальянцы нас повесят.

Зэра, подлив вина Лоренцо, запела на тигринья, её голос, приятный и мелодичный, усыплял бдительность. Лоренцо, расслабившись, закрыл глаза. Зэра, подав знак, выскользнула в соседнюю комнату, шепнув:

— Сейчас. Он почти спит.

Абраха, достав мешок, кивнул:

— Я беру за ноги. Тэкле за руки. Мэаза, следи за улицей.

Тэкле, сглотнув, ответил, его голос дрожал:

— А если он закричит? Русские обещали защиту, но…

Мэаза, хлопнув его по плечу, оборвал:

— Не время бояться, Тэкле. Мы рискуем не только за деньги. Но и за Эритрею.

Они ворвались в комнату. Лоренцо, открыв глаза, успел вскрикнуть, но Абраха накинул мешок на его голову, Тэкле связал руки верёвкой, Мэаза зажал рот. Полковник, брыкаясь, пытался вырваться, но силы покидали его. Зэра, стоя у двери, шептала:

— Тише, братья. Улица пуста, но патрули могут быть близко.

Они выволокли Лоренцо через заднюю дверь, где ждала повозка, запряжённая мулами. Ночь, тёмная и безлунная, скрывала их. Абраха, сидя впереди, правил мулами; Тэкле и Мэаза, с Лоренцо, укрытые одеялами, лежали в повозке. Зэра, оставшись, шепнула:

— Удачи, братья. Я прикрою.

Путь вёл через холмы к границе с Абиссинией, где ждали сотрудники ОГПУ. Дорога, узкая и каменистая, вилась среди скал. Мулы, фыркая, ступали осторожно; теплый ветер нёс пыль. Тэкле, глядя на звёзды, шепнул:

— Мэаза, это правильно? Мы пошли на преступление, но за что? За деньги? За страну?

Мэаза, глядя на связанного Лоренцо, ответил:

— Оба варианта, Тэкле. Деньги — для семей, долг для родины.

Абраха, не оборачиваясь, добавил:

— Молчи, Тэкле. Ты слишком много болтаешь. Думай о деле.

Лоренцо, очнувшись, глухо пробормотал через мешок:

— Вы… пожалеете. Грациани найдёт вас.

Тэкле, вздрогнув, сжал верёвку:

— Он прав, Мэаза. Что, если нас поймают?

Мэаза, ударив кулаком по повозке, сказал:

— Хватит, Тэкле! Мы дойдем до границы. Там нас встретят.

К утру, после шести часов пути, они достигли границы — ручья, за которым начиналась Абиссиния. Два чекиста, в тёмных плащах, с винтовками, ждали в тени акации. Старший, с бородой, на ломаном тигринья сказал:

— Абраха, вы сделали это. Полковник наш. Деньги в мешке.

Абраха, передав Лоренцо, ответил:

— Вы обещали защиту. Если итальянцы узнают, кто это сделал, то мы мертвы.

Чекист, кивнув, махнул рукой:

— Уходите. Мы разберёмся.

Эритрейцы, взяв мешочек с лирами, ушли, их сердца бились от страха и надежды, что деньги помогут их семьям. Лоренцо, связанный, исчез за холмом с чекистами. Асмэра просыпалась, не зная о потере.

В Абиссинии, за ручьём, где граница растворялась в холмах, утренний свет, мягкий и золотистый, пробивался сквозь листву деревьев, освещая узкую тропу, что вилась между скал и колючим кустарником. Хижина, сложенная из глины и веток, с соломенной крышей, едва заметная в зарослях, стояла в тени высокого холма. Её стены, потрескавшиеся от жары, хранили следы проливных дождей. Внутри, холодный пол, был устлан потертыми циновками. Грубо сколоченный стол был завален картами, обрывками бумаги и крошками лепёшек. В углу, за выцветшей занавеской, лежал Лоренцо ди Сальви, связанный верёвками, с мешком, снятым с головы, но всё ещё стянутым у шеи. Его мундир, некогда белый, покрылся пятнами пыли и пота; лицо, загорелое, с резкими чертами и густыми бровями, исказилось от гнева; глаза, горели ненавистью. Сотрудники ОГПУ — трое мужчин в плащах, пропылённых дорогой, занимались делами: Григорий, бородатый, с широким лицом, варил чечевицу в котле над очагом; Павел, худощавый, с острыми скулами и серыми глазами, перебирал донесения, исписанные мелким почерком; Алексей, с короткими светлыми волосами, чистил винтовку у входа, оглядывая заросли. Снаружи стрекотали цикады, шуршала сухая трава, кричали птицы, кружа над холмами; далёкие горы Абиссинии, тёмные и зубчатые, высились на горизонте, их склоны терялись в утреннем тумане.

Лоренцо, рванувшись на циновке, закричал голосом, полным ярости:

— Вы, подлые псы, думаете, я заговорю? Ничего не получите! Грациани раздавит вас всех!

Григорий, помешивая чечевицу, обернулся:

— Кричи, полковник. Здесь только мы, да горы. Ешь, если хочешь жить, а то потеряешь все силы.

Он кивнул на миску с варёной чечевицей, смешанной с кусками лука, и грубую лепёшку, лежавшую рядом. Лоренцо, сжав кулаки, плюнул в сторону миски, его лицо покраснело, грудь вздымалась:

— Жрать вашу бурду? Вы ответите за это! Все вы грязные крысы!

Павел, отложив бумаги, шагнул к нему:

— Твой Грациани сейчас мечется в Асмэре, а ты здесь. Ешь, или мы тебя заставим.

Лоренцо, сжав челюсти, отвернулся, его мысли кружились вокруг побега, и друга. Он представлял, как Грациани, узнав о пропаже, перевернёт всю Эритрею, но верёвки больно впивались в запястья, а хижина казалась ловушкой.

Алексей, у входа, бросил взгляд на Григория:

— Я слышал шаги в лесу. Там местные ходят, не наши. А этот орет слишком громко.

Григорий, добавив дров в очаг, кивнул:

— К ночи уведём его глубже. Лес нас прикроет. Павел, проверь тропу.

Павел, сложив донесения, ответил:

— Если он заговорит, Москва получит планы наступления. Это стоит риска.

Лоренцо, услышав, рванулся вперед, но его сдержали веревки:

— Планы? Вы ничего не узнаете! Грациани уже идёт за мной, и вы поплатитесь!

Григорий, подойдя, присел рядом:

— Полковник, время на нашей стороне. Голод и страх сделают своё дело.

Лоренцо, сжав кулаки, уставился в потолок, его грудь вздымалась, мысли путались. Он вспоминал Рим, службу с Грациани, их разговоры о кампании в Ливии, где они делили одну бутылку вина, глядя на звезды. Теперь он был здесь, в пыльной хижине, окружённый врагами, и надежда на спасение таяла.

В Асмэре, тем временем, солнце поднималось над площадью перед кинотеатром «Имперо», где торговцы раскладывали манго, бананы и мешки с кофе, чьи зёрна блестели, как тёмные жемчужины. Улицы, вымощенные камнем, звенели от шагов эритрейских аскари, чьи винтовки поблёскивали; грузовики, гружённые ящиками с боеприпасами, гудели, направляясь к порту Массауа, где жара душила, а синее море лениво плескалось о причалы, где потные носильщики сгибались под тяжестью груза.

В неоклассическом здании штаба, с мраморными колоннами и высокими окнами, Родольфо Грациани, высокий, с жёсткими чертами лица, короткими усами и морщинами, стоял у карты Абиссинии, его мундир, белый, с золотыми эполетами, был застёгнут на все пуговицы. Темные глаза горели тревогой и яростью. Лоренцо, его друг и правая рука, пропал, не явившись на утренний доклад — впервые за долгие годы. Грациани, сжав кулак, повернулся к адъютанту, капитану Альберто Риччи, 32-х лет, с гладко выбритым лицом и нервными движениями, теребящими край фуражки:

— Альберто, где Лоренцо? Он не мог просто исчезнуть! Что говорят люди?

Риччи, опустив глаза, ответил:

— Командующий, квартира пуста. Служанка видела его вчера вечером, потом он ушёл. Никто не знает, куда.

Грациани, ударив кулаком по столу, крикнул, эхо разнеслось по кабинету:

— Никто? Лоренцо — не мальчишка, чтобы вот так пропадать! Созови патрули, обыщи Асмэру!

Риччи, побледнев, козырнул:

— Уже отправил солдат, командующий. Проверим рынок, окраины, таверны.