— Здесь так тихо. Можно забыть о суете большого города.

— Поэтому я люблю соборы. Они напоминают, что есть что-то выше всей этой суеты.

Они недолго посидели в тишине. Марию встала:

— Вернер, давай вернёмся на рынок? Хочу ещё глинтвейна.

Вернер, кивнув, ответил:

— Хорошо. Я не против согреться.

Они пришли к лотку, где пожилой торговец с красным от холода носом наливал дымящийся глинтвейн в глиняные кружки. Запах гвоздики, корицы и апельсина ударил в ноздри, согревая изнутри. Мария взяла кружку, её пальцы ощутили тепло через перчатки, но её взгляд заметил патруль СС, остановившийся неподалёку. Два офицера, с суровыми лицами, проверяли документы у молодого парня в потрёпанном пальто. Парень, с глазами полными страха, что-то бормотал, пока один из эсэсовцев не ударил его кулаком в живот. Толпа вокруг замерла, но никто не вмешался — все отвернулись, словно ничего не видели. Мария подумала: «Это Берлин. Праздник и страх идут рука об руку». Она сказала:

— Вернер, посмотри, как дети лепят снежную бабу. Напоминает тебе твое детство? Вернер шел задумчивый:

— Да, Хельга. В детстве мы с братом делали такие же. Мы еще вешали на снеговика старый шарф отца.

Они двинулись дальше по рынку, снег скрипел под их ногами, а толпа становилась гуще. Лотки сверкали игрушками: деревянные солдатики, оловянные ангелы, стеклянные шары, переливающиеся в свете фонарей. Торговец, толстый мужчина с густыми усами, выкрикивал: «Рождественские свечи!» Мария остановилась у лотка с вышитыми платками, её пальцы пробежали по мягкой ткани. Она повернулась к Вернеру, её голос был игривым:

— Вернер, как насчёт платка? Или ты думаешь, мне больше подойдут перчатки? Вернер, улыбаясь, взял платок с узором:

— Платок. Он очень идет тебе, Хельга.

Он заплатил торговцу, протянул ей платок, их пальцы соприкоснулись, и Мария почувствовала, как её сердце дрогнуло. «Он искренен, — подумала она. — Но я не могу позволить себе чувствовать симпатию. Это слабость». Она сказала:

— Спасибо, Вернер. Ты знаешь, как сделать день особенным.

На следующий день Мария, Вернер и Ханс фон Бек встретились в кафе «Кранцлер». Снег всё ещё падал, но уже мягче, покрывая улицы тонким слоем. Кафе было переполнено: офицеры, дамы в мехах, студенты, спорящие о политике, — все они создавали гул, который заглушал рождественские мелодии граммофона. Мария, в тёмно-синем платье, сидела напротив Вернера и Бека, её «Мартини» сверкал в свете лампы. Вернер, его форма была слегка помята после долгого дня, поднял бокал с «Сайдкаром»:

— За Рождество, Друзья. И за хорошую компанию.

Бек поднял свою чашку кофе:

— За Рождество. За старых и за новых друзей.

Мария широко улыбнулась:

— За Рождество. И за новые знакомства.

Она посмотрела на Бека, её глаза пытались проникнуть в его мысли.

— Полковник, вы обещали истории. Расскажите что-нибудь ещё.

Бек, улыбнувшись, ответил:

— Фройляйн Шварц, хотите расскажу про ту зиму в Дрездене, когда мы с Вернером катались на санках.

Вернер, смеясь, вмешался:

— Ханс, ты тогда сломал сани и винил меня! Хельга, он до сих пор не простил.

Вернер продолжил:

— Ханс, ты всё ещё должен мне реванш за ту игру в шахматы в академии. Помнишь, как ты меня обыграл?

Бек отхлебнул кофе, его голос был спокойным и сдержанным:

— Вернер, ты всегда преувеличиваешь мои победы. Но если ты желаешь отыграться, то я готов к реваншу. Только не сегодня — неохота много думать.

Внезапно Мария заметила тень у входа в кафе — мужчину в сером пальто, того же, которого она подозревала в слежке. Он стоял у стойки, делая вид, что заказывает кофе, но его взгляд мельком скользнул по их столику. Её сердце сжалось: «Он здесь. Это не случайность. Абвер или гестапо? Я должна узнать». Она встала, её голос был спокойным:

— Простите, господа, мне нужно припудрить нос.

Вернер, кивнув, сказал:

— Не задерживайся, Хельга. Мы ещё не обсудили Альпы.

Мария направилась к дамской комнате, её каблуки стучали по деревянному полу, но она намеренно замедлила шаг, проходя мимо мужчины в сером пальто. Его лицо было частично скрыто шарфом, но она заметила шрам на виске и холодные серые глаза. «Гестапо, — подумала она. — Или агент Абвера». Она вошла в дамскую комнату, её пальцы сжали холодный металл маленького пистолета, спрятанного в подкладке сумки. Она вернулась к столику, её улыбка была безупречной, но внутри она была готова к худшему.

Вернер, заметив её возвращение, сказал:

— Хельга, ты выглядишь взволнованной. Всё в порядке? Мария ответила:

— Просто холод, Вернер. Давай закажем ещё коктейлей? Бек сказал:

— Хорошая идея, ребята. Но я, пожалуй, пойду. Завтра тяжёлый день.

Вернер сказал:

— Ханс, ты всегда убегаешь. Мы еще не договорились про Альпы, не забудь!

Бек, кивнув, ответил:

— Не забуду. Фройляйн Шварц, до скорых встреч.

Мария кивнула:

— До скорых встреч, Ханс.

Бек ушёл, его шаги растворились в гуле кафе. Вернер, отпивая коктейль, сказал:

— Хельга, ты сегодня какая-то задумчивая. Что-то беспокоит?

Мария ответила:

— Просто устала, Вернер. Погода такая, что меня тянет в сон.

Они покинули кафе. Вернер проводил её до дома, маленькой квартиры на тихой улице недалеко от Тиргартена. У подъезда он остановился:

— Хельга, подумай про Альпы. Это будет наше лучшее Рождество.

Мария улыбнулась:

— Я подумаю, Вернер. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Хельга.

Он ушёл, его шаги растворились в снежной тишине.

Мадрид, 28 декабря 1935 года.

Мадрид в последние дни декабря 1935 года был городом, разрываемым противоречиями. Зимнее солнце, мягкое и золотистое, заливало узкие улицы и широкие площади, но к вечеру холодный ветер с гор Сьерра-де-Гвадаррама приносил сырой туман, оседавший на брусчатке и витринах. Температура днём поднималась до 10–12°C, но ночью опускалась до нуля, заставляя прохожих кутаться в шерстяные пальто и шарфы. Пласа Майор, сердце города, сверкала рождественскими украшениями: гирлянды из еловых веток висели над входами в таверны, а фонари, украшенные красными лентами, отбрасывали тёплый свет на толпы горожан, спешащих с покупками. Запах жареных каштанов, хамона и сладкого анисового печенья витал в воздухе, смешиваясь с дымом сигарет и ароматом дешёвого вина, льющегося в тавернах. Звуки — звон колоколов церкви Сан-Исидро, перекрикивание торговцев, стук копыт по брусчатке, обрывки гитарных мелодий — создавали праздничную какофонию, но под ней чувствовалась тревога. Политическая напряжённость раздирала Испанию: левые и правые спорили на улицах, листовки Фаланги и социалистов валялись в подворотнях, а слухи о возможной гражданской войне витали в воздухе, как дым от костров. Флаги Фаланги, мелькали на углах, а католические процессии, с крестами и свечами, добавляли городу торжественности и страха.

Рябинин, под видом Антонио Переса, испанского коммерсанта из Барселоны, шёл по Пласа Майор, его тёмное шерстяное пальто и фетровая шляпа делали его похожим на зажиточного горожанина. Его глаза внимательно разглядывали толпу, замечая всё: группу студентов, спорящих у фонтана, двух полицейских, проверяющих документы у торговца, женщину в чёрном платке, молящуюся у уличного алтаря. Его волосы, слегка тронутые сединой, были аккуратно зачёсаны, а лёгкая щетина добавляла образу небрежности, необходимой для маскировки. Рябинин должен был собрать информацию о фалангистах, чья активность росла на фоне политического хаоса. Сегодня он должен был встретиться с их представителями в таверне «Эль Торо», популярном месте среди правых радикалов.

Таверна «Эль Торо» находилась в узком переулке недалеко от Пласа Майор. Её деревянная вывеска, потемневшая от времени, скрипела на ветру, а из открытых окон доносились запахи жареного мяса, красного вина и табака. Внутри было шумно: длинные деревянные столы были заставлены кувшинами с сангрией, тарелками с хамоном и оливками, а стены украшали выцветшие картины с изображением корриды. Гитарист в углу наигрывал фламенко, его мелодия смешивалась с гулом голосов, смехом и звоном стаканов. Рябинин вошёл, его взгляд быстро оценил помещение: группа молодых фалангистов в синих рубашках спорила у стойки, пожилой бармен с густыми усами наливал бренди, а в дальнем углу сидела женщина в красном платье, её голос, пропитанный вином, пел что-то о любви и свободе. Он снял шляпу, стряхнул капли влаги с пальто и направился к столику, где его ждали.