В Севилье фалангист Антонио Рамирес, поджёг типографию PCE. Огонь лизал деревянные балки, дым поднимался к небу. Коммунистка Лола Мендес, пыталась спасти печатные станки, но пуля попала ей в плечо. Она упала, крича:

— Антонио, ты предал Испанию!

Рамирес ухмыльнулся:

— Коммунисты — это сорняки. Фаланга очистит Испанию.

Рябинин, покинув таверну, заметил погоню: два фалангиста, Перес и Рамирес, бежали за ним по переулку. Он свернул к Пласа-Майор, где толпа торговцев кричала, а кони ржали, пугаясь выстрелов. Пуля пролетела мимо, задев стену, осколки кирпича посыпались на мостовую. Рябинин, споткнувшись о корзину с апельсинами, упал, но вскочил, нырнув в толпу. Фалангисты потеряли его в толпе, их крики растворились в гуле площади. Рябинин, задыхаясь, укрылся в подворотне, где старуха в чёрном платке торговала каштанами. Он отправил вторую шифровку: «Еле ушёл. Лопес в „Эль Соль“. Путч усиливается».

В Наварре фалангисты захватили склады, где хранились мешки с зерном и бочки с вином. Коммунист Пабло Ортега, пытался отбиться, но был застрелен. Его тело лежало у ворот, кровь текла по земле, а его жена, Мария Ортега, кричала, сжимая его руку:

— Пабло, нет! Фалангисты, будьте вы прокляты!

15 октября 1935 года война в Абиссинии пылала, как адское пламя. У Аксумского ущелья, где песок осыпался под ногами, итальянские войска под командованием генерала Эмилио Де Боно шли в наступление.

Рядовой Джузеппе Ломбарди, шел с винтовкой на плече, его сердце колотилось от страха:

— Лука, они используют газ. Я видел канистры у палатки Бьянки. Мы убийцы, Лука!

Лука Мартино махнул рукой:

— Джузеппе, молчи. Если не мы, то они. Нам надо победить, иначе нас всех перебьют.

Антонио Риццо задыхался от жары:

— Газ? Я не хочу умирать, кашляя кровью, как Пьетро в Адве!

Капитан Марио Бьянки, кричал:

— Ломбарди, Риццо, вперёд! Аксум наш! Пулемёты на скалы!

Абиссинские воины, ведомые вождём Оромо Кебеде, заняли ущелье. Их лагерь, у подножия скал, был окружён хижинами с соломенными крышами, где женщины пекли лепёшки на глиняных очагах, а дети прятались за матерями, их глаза были полны страха. Воины сжимали винтовки, их лица были суровыми. Кебеде собрал воинов на поляне:

— Алем, Тесфай, итальянцы идут травить нас газом! Держите скалы!

Алем, поправляя противогаз, ответил:

— Кебеде, мы выстоим. Но у нас нехватка гранат.

Тесфай, сжимая винтовку, сказал:

— Нас меньше, но тут наша земля. Нам некуда отступать.

Бой начался на рассвете, когда солнце окрасило скалы в багровый цвет. Итальянцы выпустили газ: жёлто-зелёное облако поползло по ущелью, его едкий запах разъедал глаза и горло, даже сквозь противогазы. Абиссинцы, кашляя, открыли огонь из винтовок, их пули рикошетили от скал, крики тонули в грохоте пулемётов. Итальянские танки, скрипя гусеницами, ползли вперёд, их броня блестела в утреннем свете. Алем бросил гранату, и один танк загорелся, чёрный дым поднялся к небу, а экипаж кричал, выбираясь из люка. Ломбарди, задыхаясь от газа, упал, его крик заглушил пулемёт:

— Лука, я не вижу! Спаси меня!

Мартино, тащил его за скалу, его руки дрожали:

— Джузеппе, держись! Мы отступаем к лагерю!

Риццо, стреляя из винтовки, кричал:

— Бьянки, газ не помогает! Они в противогазах! Танки горят!

Бьянки махнул рукой:

— Пулемёты! Стреляйте по скалам! Не отступать!

Алем, стреляя, поразил итальянского солдата; тот рухнул, его кровь смешалась с песком, глаза застыли в ужасе. Тесфай бросил гранату, но пуля попала ему в грудь, он упал, хрипя, его туника пропиталась кровью:

— Кебеде… за Абиссинию…

Кебеде, подхватил его:

— Тесфай, не умирай! Мы держим ущелье!

В деревне у Адвы женщины и дети прятались в хижинах, но газ добрался до них. Старуха в цветной тунике кашляла, её глаза слезились, ребёнок, цепляясь за её подол, кричал. Молодой солдат, Гебрей, пытался увести их, но упал, задыхаясь. Итальянский пулемётчик, стреляя с холма, был сражён пулей Алема, его тело скатилось по склону, оставляя кровавый след.

К вечеру ущелье усеяли тела: тридцать итальянцев и двадцать два абиссинца. Газ рассеялся, но стоны раненых эхом разносились по горам, смешиваясь с воем ветра. Итальянцы отступили, оставив два горящих танка, чёрный дым поднимался к звёздам. Абиссинцы, измождённые, держали позицию, их костры горели у скал. Кебеде, стоя над телами, крикнул:

— За Императора! Мы не сдадимся!

В штабе у Асмэры генерал Эмилио Де Боно, и полковник Карло Росси, обсуждали бой.

Де Боно, сказал:

— Карло, газ не сломил их. Противогазы от СССР, винтовки, гранаты. Их неплохо подготовили. Наши потери слишком велики — тридцать человек за день.

Росси указал на карту:

— Эмилио, их вожди знают каждую тропу. Надо больше танков, больше людей.

Де Боно ответил:

— Знаю. Завтра мы ударим снова. Я подготовлю большой отряд.

Октябрь 1935

Вторая половина октября 1935 года окутала Москву холодным дыханием надвигающейся зимы. Ледяной дождь, смешанный с первыми снежинками, превращал булыжные мостовые в скользкую кашу.

Улица Горького, широкая и шумная, гудела неумолкаемой жизнью: трамваи звенели, их колёса скрипели по рельсам, покрытым тонкой коркой льда, повозки, хлюпали по лужам, их деревянные борта скрипели под порывами ветра. Прохожие, в серых пальто, с зонтами, спешили по делам, их дыхание вырывалось облачками пара, растворяясь в сыром воздухе. Арбат, был пропитан сыростью, запахом свежего хлеба из пекарен, чая из самоваров и дымом от дровяных печей. Чайные на Сретенке, Кузнецком Мосту и в Замоскворечье были заполнены народом: рабочие, интеллигенция, торговцы спорили о ценах, погоде, слухах о новых арестах, их голоса смешивались с звоном ложек, шипением самоваров и звяканьем медных подносов.Рынки у Яузы и на Таганке бурлили: торговки в платках кричали, их прилавки были завалены рыбой, яблоками, луком, морковью, их голоса тонули в скрипе телег, и криках газетчиков. Вечером Москва оживала: театры на Таганке и Сретенке сияли, их вывески манили любителей культурной жизни, а оркестры играли Чайковского. Переулки, узкие, с облупившейся штукатуркой и покосившимися фонарями, тонули в густом тумане, их свет дрожал в лужах, отражая тусклые блики, пропитанные сыростью и угольной гарью.

Под этой повседневной суетой Москва скрывала гнетущее напряжение. ОГПУ вело охоту на шпионов и предателей, чьи тени скользили в переулках, чайных, кабинетах. Во второй половине октября 1935 года органы безопасности провели серию стремительных арестов, задержав сотрудников райкомов и обкомов, подозреваемых в работе на иностранные разведки — немецкую, польскую, японскую. Задержанные передавали данные о кадровом составе, планах хозяйственных мероприятий, внутренней политике, их действия угрожали безопасности государства. Аресты были тихими, но слухи о них распространялись быстро.

Задержанных уводили в подвалы Лубянки, где воздух был тяжёл от сырости и страха, а стены, покрытые трещинами, хранили эхо криков, стука кулаков и звона наручников. Допросы шли днём и ночью, следователи, с усталыми глазами, давили на подозреваемых. Задержанные ломались, их голоса дрожали, пот стекал по спинам, руки подписывали протоколы, выдавая новые имена, тайники и шифры.

Глеб Бокий, докладывал о задержаниях Сергею в его кабинете в Кремле. Бокий стоял, его руки сжимали толстую папку с фотокарточками, протоколами, перехваченной перепиской:

— Товарищ Сталин, мы задержали девятерых: четверо из Замоскворецкого райкома, трое из Тверского, двое из Московского обкома. Они подозреваются в работе на немецкую, польскую и японскую разведки. Передавали сведения о кадровом составе, планах хозяйственных мероприятий, внутренней политике. Это лишь часть сети, я уверен, у них есть еще сообщники и мы копаем глубже.