Инес, 30-летняя, подпольщица с тёмными волосами, заплетёнными в тугую косу, ждала Рябинина в заброшенной квартире, где пахло сыростью и старыми газетами. Увидев его, она сказала:

— Русский, ты рискуешь слишком многим. Если тебя поймают, то мы все окажемся под ударом. Порт просто кишит фалангистами.

Рябинин, снял шляпу, его волосы были влажными от пота. Он сказал:

— Инес, если я не рискну, то фалангисты получат оружие, и Барселона падёт. Ты знаешь, что это значит — будут тысячи мёртвых, и улицы утонут в крови.

Инес поджала губы:

— Знаю. Но мне не нравится то, что ты ходишь на опасные задания один. И ты не местный. Возьми Антонио, он хорошо знает порт.

Рябинин ответил:

— Я хожу один, потому что так безопаснее. Для вас. Если я попадусь, то они возьмут только одного человека, а вы продолжите дело.

Инес вспыхнула:

— Безопаснее? Ты думаешь, что я боюсь? Я потеряла мужа в Сарагосе. Я готова умереть за дело.

Рябинин положил руку на её плечо:

— Я знаю, Инес. Но дай мне сделать это так, как я считаю нужным. А ты, передай снимки в Мадрид.

Инес кивнула, но думала: «Он храбрый, но слишком упрямый. Если он погибнет, то кто продолжит дело? Я не смогу его заменить».

Ночью Рябинин проник на пирс три, где немецкий корабль разгружал ящики. Тени охранников двигались в темноте, их голоса были приглушёнными. Он спрятался за бочками, его камера щёлкала, фиксируя маркировку: «MG-34, 100». Внезапно луч фонаря осветил его. Раздался голос фалангиста, хриплый и злой:

— Кто там? Стой, или стреляю!

Рябинин побежал, пули просвистели, одна оцарапала плечо, другая разбила бочку, мазут потёк по земле. Он нырнул в переулок, его дыхание было тяжёлым, кровь пропитала рукав: «Ещё немного, и я бы не ушел ушёл», подумал он. Он передал снимки Инес, его голос хриплый от бега:

— Передай в Мадрид. Немцы везут пулемёты. Если мы не остановим корабль, всё пропало.

Инес испугалась увидев его рану:

— Ты ранен. Останься, я вызову врача.

Он, отмахнулся:

— Пустяки. Работай, Инес. Время не ждёт.

Ночь в районе Аксум была душной, звёзды над холмами мерцали холодным светом, отражаясь в красной пыли, покрывавшей землю, как кровавый саван. Узкое ущелье, где змеилась тропа, было окружено скалами, изрезанными ветром, их тени падали на лагерь, где горели костры. Запах жареной кукурузы, горького кофе и машинного масла смешивался с едким дымом, поднимавшимся от палаток. Советские отряды, тайно поддерживающие эфиопские силы, готовились к бою: десять танков БТ-5, лёгких и манёвренных, стояли за холмами, их броня была покрыта брезентом, чтобы не блестеть. Пулемёты ДП-27, установленные в окопах, вырытых в твёрдой земле, были заряжены, ленты патронов поблёскивали в свете костров. Абиссинские бойцы, вооружённые винтовками и гранатами РГД-33, проверяли оружие, их тёмные лица, покрытые потом и пылью, были напряжёнными, но полные решимости. Поддержка СССР вселяли в них надежду на благополучный исход. Но все же, советских инструкторов и солдат было слишком мало, а местные бойцы, обладавшие силой и бесстрашием, были малоподготовленные для ведения современной войны. Итальянцы имели большое численное и техническое преимущество, но у них был и недостаток: они знали, что пришли на чужую землю и получат отпор, а слухи о советских войсках, намеренно преувеличенные местными жителями, вселяли в них неуверенность.

Майор Павел Ковалёв, с обожжённым солнцем лицом, покрытым морщинами, и выцветшей гимнастёркой, сидел у костра, его бинокль лежал рядом на камне. Он говорил с сержантом Михаилом Орловым, чьё лицо было покрыто сажей и потом:

— Михаил, разведка вернулась? Что докладывает Йоханнес?

Орлов, вытирая пот с лица, ответил:

— Товарищ майор, Йоханнес видел итальянцев. Пятнадцать танков Fiat 3000, около пятисот пехотинцев, пулемёты Fiat-Revelli. Идут с юга, через ущелье. Будут здесь к утру.

Ковалёв кивнул:

— Хорошо. Проверь танки, Михаил. Если хоть один БТ-5 встанет, мы потеряем фланг. Сапёры готовы?

Иван Соколов, сапёр, поднёс карту:

— Мины заложены, товарищ майор. Двадцать пять штук на тропе, ещё десять на флангах. Окопы укреплены, пулемёты на местах.

Ковалёв, глядя на карту, сказал:

— Надо постараться победить, ребята. Если мы их не остановим, Аксум падёт. А с ним — вся надежда.

Эфиопский командир Асфау, с лицом, покрытым шрамами от прошлых боёв, стоял у соседнего костра. Его белая рубаха, пропитанная потом, прилипала к телу. Он повернулся к своим бойцам, его голос был глубоким, полным силы:

— Братья, итальянцы идут, чтобы забрать нашу землю! Но мы — сыны Аксум! Мы сражаемся за наших мёртвых, за наших детей, за нашу свободу! Мы не будем рабами Муссолини! Не отступайте!

Тесфай, молодой боец с худым лицом и дрожащими руками, сжимал винтовку. Он шепнул Йоханнесу, 22-летнему:

— Йоханнес, я устал. Я не спал три ночи. Я боюсь, что не попаду. Что будет, если я подведу?

Йоханнес, проверяя пулемёт ДП-27, ответил, его голос был спокойным, но уверенным:

— Тесфай, страх на войне — это нормально. Но если ты не будешь стрелять, итальянцы сожгут твою деревню. Целься в грудь, жми спуск плавно. И ничего не бойся. Мы с тобой.

Тесфай, сжав губы, кивнул, его мысли были тяжёлыми: «Я должен. Ради сестры, ради отца, которого они убили».

Гебре, 20-летний боец, с короткими кудрями, проверял гранаты РГД-33. Он сказал Кидане, 19-летнему партизану с худым лицом и шрамом на шее:

— Кидане, эти гранаты разорвут их танки. Мы покажем им, что такое Аксум!

Кидане, с глазами полными ярости, ответил:

— Они убили мою сестру. Я хочу, чтобы их кровь текла рекой.

Гебре сказал чуть тише:

— Мы все потеряли кого-то. Но если мы умрём, кто защитит оставшихся?

Мириам, молодая медсестра работала в палатке, пропахшей йодом и кровью. Она готовила бинты, её руки дрожали от усталости. Ковалёв подошёл к ней. Мириам, не поднимая глаз, сказала:

— Павел, я видела, как умирали наши люди в прошлом бою. Сколько ещё мальчиков я зашью? Скольких не спасу?

Ковалёв ответил:

— Мириам, я не знаю. Но если мы не остановим итальянцев, будет хуже. Ты спасаешь тех, кто сражается за Аксум. Мы должны бороться. Должны сражаться, не жалея своих жизней.

Мириам всхлипнула, её глаза наполнились слезами:

— Я знаю. Но каждый, кого я не спасу, остаётся со мной навечно. Мне снятся кошмары.

Ковалёв, положив руку на её плечо, сказал:

— Держись, Мириам. Ты их надежда.

Солнце взошло, окрашивая холмы красным светом, пыль висела в воздухе, как кровавый туман. Итальянские танки Fiat 3000, старые, но грозные, появились в ущелье, их гусеницы гремели, поднимая облака пыли. Пехота, около пятисот человек, маршировала за танками, их винтовки Carcano поблёскивали, а штыки блестели, как иглы. Итальянский капитан Марио, с суровым лицом и чёрной бородой, кричал, размахивая пистолетом Beretta:

— Вперед! Не останавливаться!

Его голос тонул в рёве двигателей, но солдаты, потные и усталые, шли вперёд, их ботинки гулко стучали по камням.

Ковалёв, стоя на холме, поднял руку:

— Огонь! Бейте по танкам!

Первый танк БТ-5, под управлением Орлова, выскочил из укрытия, его 45-мм пушка стрельнула, и снаряд пробил броню Fiat 3000. Взрыв разнёсся эхом, чёрный дым поднялся вверх, а куски металла и гусениц разлетелись по скалам. Итальянский экипаж пытался выбраться, но пулемёт ДП-27, под управлением Йоханнеса, открыл огонь. Пули пробивали тела, один итальянец, молодой солдат с перекошенным лицом, упал, его грудь была разорвана, кровь хлынула, заливая красную пыль. Другой, сержант с густыми усами, закричал, схватившись за ногу, и рухнул, его винтовка Carcano упала, штык воткнулся в землю.