Сергей, шагая по паркету, сказал:

— Товарищи, ситуация сложилась непростая. С одной стороны, Запад боится Гитлера, но при этом они ненавидят нас. Они говорят много об их обеспокоенности Германией, но я не вижу никаких реальных действий против Гитлера. Как заставить их объединиться против оси? Тем более, что наши враги как раз готовятся объединяться.

Молотов, протирая очки, сказал:

— Иосиф Виссарионович, дайте Рузвельту документы из Роттердама по снарядам для Японии. Если они не хотят связываться с японцами, то они могут ввести санкции против Италии. Если один из участников пакта будет ослаблен, это уже результат.

Сергей, глядя на карту Европы, сказал:

— Рузвельт осторожничает, а Конгресс против. Британия играет в свои игры, Иден хочет ослабить Муссолини, но боится нас, боится сближения. Франция защищает свои колонии в Африке и больше ни о чем не думает. Что их напугает?

Ворошилов взял слово:

— Коба. Я считаю, нам надо показать силу, а не ждать каких-то действий Запада. Укрепим Абиссинию, дадим оружие коммунистам Испании. Будем устанавливать коммунистическую власть. Зачем нам этот Запад⁈

Сергей покачал головой:

— Нам надо склонить Запад на свою сторону, а не пугать их. Они и так нас боятся и поэтому отказываются помочь.

Молотов сказал:

— Я думаю, нам надо надавить на британцев. Сказать им, что Италия и Германия претендуют на их колонии. И Абиссиния — это только пробный шар. Мы заверим их, что СССР не собирается устанавливать коммунистические режимы в Африке. Скажем, что наша цель состоит только в ослаблении Италии и недопущение в Африку немцев. Французы слишком трусливо себя ведут, но британцы решительнее, к тому же, если британцы нас послушают, то французы могут последовать их примеру.

Сергей, остановился у карты:

— Ты прав, Вячеслав. Если Британия играет, мы используем их. Дай Идену все данные по их планам на Африку, может он перестанет прикрывать Италию. Но поторопись, время уходит.

Кафе «Ла Луна», с деревянными столами, покрытыми клетчатыми скатертями, и окнами, потемневшими от уличной пыли, гудело голосами рабочих и студентов. Гитарист в углу наигрывал мелодию фламенко, его пальцы мелькали по струнам, а официанты в белых рубашках лавировали меж столов, неся подносы с кофе и хересом. Рябинин, в сером костюме, и в очках с дорогой оправой, пил эспрессо, наблюдая за залом. Его взгляд остановился на молодой женщине, сидевшей у окна.

Кармен Руис, девушка 24-х лет, была эффектной: ее длинные чёрные волосы струились по плечам, как тёмный шёлк, оливковая кожа сияла в свете ламп, а глаза, глубокие, как средиземноморская ночь, искрились умом и тайной. Её алое платье, облегающее фигуру, притягивало взгляды, а тонкие пальцы, сжимавшие бокал вина, двигались с грацией танцовщицы. Она выглядела слишком утончённой для коммунистки, какой ее знали жители города.

Он изучал её движения: как она поправляла прядь волос, как улыбалась официанту, как её взгляд скользил по залу, словно выискивая кого-то. Через полчаса Кармен, заметив его внимание, подошла к его столу, её каблуки цокали по деревянному полу:

— Вас зовут сеньор Лефевр, я правильно понимаю? — Я Кармен Руис, из PCE. Слышала, вы из Франции и можете помочь коммунистам с оружием. Нам нужна помощь против фалангистов.

Рябинин, откинувшись на стуле, холодно ответил:

— Сеньорита, кто вас прислал? И почему вы думаете, что я помогу?

Кармен, сев напротив, улыбнулась, он увидел, как ее глаза горели уверенностью в собственной неотразимости:

— Я дочь рабочего, мой брат погиб в Севилье от рук фаланги. Вы торгуете с республикой, верно?

Рябинин думал: «Слишком красива, слишком уверена. Шпионка? »

— Кармен, я торговец, а не политик. Кстати, вы не расскажете мне почему у вас тут такой раскол среди левых? И кто вы на самом деле?

Кармен наклонилась ближе к нему:

— Раскол — это наша беда. Анархисты CNT, во главе с Дуррути, хотят коммун, а не республику. Социалисты Кабальеро тянут всех к буржуазии, POUM Нина — троцкисты, мечтают о своей революции. Мы разобщены, а фалангисты набираю силу. Франко в Марокко, Мола в Наварре, Санхурхо в Португалии — их силы растут. Убей Франко, Мола встанет на его место.

Я верю в PCE, сеньор, а вы?

Рябинин, глядя на нее, искал ложь в ее глазах:

— Докажите, что вы с PCE. Я не верю словам первого встречного человека.

Кармен улыбнулась:

— Завтра будет митинг на Пласа де Каталунья. Приходите, увидите меня с Диасом. Она повернулась и вышла, оставив записку со своим адресом. Рябини, сжал ее в кулаке. Вечером он отправил шифровку: «Раскол левых усиливается. Кармен Руис — PCE, но подозреваю в ней шпионку. Франко, Мола, Санхурхо — угроза усиливается».

В августе 1935 года Рим бурлил, как котёл перед взрывом. Пьяцца Венеция, окружённая белокаменными дворцами с колоннами и арками, сверкала под полуденным солнцем, её булыжники отражали шаги чернорубашечников, маршировавших в чёрных мундирах с орлиными значками. Их голоса, выкрикивающие «Дуче! Дуче!», эхом разносились над площадью. Фонтаны на площади Навона искрились, торговцы в потёртых пиджаках предлагали оливки, вино и жареный миндаль, их возгласы смешивались с колокольным звоном базилики Санта-Мария-Маджоре. Улицы, вымощенные камнем, вились меж барочных фасадов, где балконы, увитые виноградом, отбрасывали тени. Военные грузовики, груженные ящиками, катились к порту Остия, их гудки заглушали гомон толпы. Женщины в ярких платьях, с корзинами цветов, спешили на рынки, старики в кепках спорили о политике, а дети, босые, гоняли мячи у Колизея. Напряжение витало в воздухе: слухи о войне с Абиссинией, новые походы и планы Дуче обсуждались в тавернах и на углах улиц.

Бенито Муссолини, стоял в Палаццо Венеция, его резиденции, чьи мраморные стены и высокие потолки, украшенные фресками римских триумфов, излучали величие страны. Огромные окна зала Маппамондо, обрамлённые бархатными шторами, пропускали свет, отражавшийся от мозаичного пола с орлами и лаврами. Массивный дубовый стол, заваленный картами Африки, окружали кожаные кресла, а бронзовые статуи Цезаря и Августа возвышались в углах. Муссолини, в чёрной форме с золотыми орденами, был внушителен: широкие плечи, квадратная челюсть, лысая голова блестела, а его тёмные глаза горели амбицией и гневом. Его движения были резкими, голос громоподобным, он сжимал трость с серебряным набалдашником, словно готовясь ею ударить. Его манеры сочетали театральность и угрозу: он то расхаживал по залу, то застывал, упирая руки в бёдра, его взгляд буравил собеседников.

Он позвал генералов Пьетро Бадольо, и Родольфо Грациани, для обсуждения вторжения в Абиссинию. Бадольо, с седыми висками и морщинистым лицом, в мундире с орденами, выглядел усталым, но его голубые глаза были цепкими, а голос был спокойным и интеллигентным, как у университетского профессора. Грациани, худощавый, с жёсткими чертами лица и короткими чёрными волосами, в чёрной форме, двигался нервно, его пальцы теребили перо, а тёмные глаза искрили энергией. В зале было тихо, лишь скрип ботинок Муссолини нарушал молчание.

Муссолини, стоя у карты Абиссинии, где красные стрелки отмечали Адуа и Массауа, начал:

— Синьоры, Абиссиния — это наш путь к империи. Мы должны отомстить за позорное поражение нашей страны 40 лет назад. Наши солдаты и наша техника готова. Мы начнём в сентябре, через Адуа, и возьмём Аддис-Абебу к декабрю. Рим возродится, как при Цезаре! Что скажете, Бадольо?

Бадольо, сидя, сложив руки на столе, ответил:

— Дуче, наши силы внушительны, но африканцы укрепляют перевалы Дебре-Маркос и Аксум. Советские инструкторы учат их современной войне. Горы Тигре — сложный рельеф, танки там вязнут. Я предлагаю усилить авиацию: ещё 50 Caproni для бомбёжек троп.

Муссолини, ударил тростью по карте, его лицо покраснело:

— Горы — не преграда! Наш газ выжжет их в укрытиях. Абиссинцы — дикари с копьями, их оружие— игрушки. Грациани, что с лагерем в Эритрее?