Читали вслух. Без театра.— Срок — год. Продление — по взаимному согласию.— Жильё — предоставляется.— Доля урожая — прописана.— Право голоса — в общих вопросах.— Право не принимать интимные связи — свято.— Право просить о них — тоже, если обе стороны хотят.
Ардан откашлялся и добавил, глядя на меня искоса:— Запишите пункт: «Юмор — обязателен».
— Запишите, — сказала я, и Иллена, не сдержав улыбки, вывела аккуратное: «Юмор — средство деэскалации».
Подписывали чем-то вроде обсидианового стилоса. Руки дрожали только у меня — не от страха. От того, как простые слова меняют мир.
И в этот раз дверь Тамар повела себя неожиданно: когда сын мастерицы протянул ладонь к панели, кристалл внутри двери вспыхнул ярче обычного и отозвался… мелодией. Очень простой, в три ноты. Как «да» ребёнка.
— У двери хорошие манеры, — сказал Каэль вполголоса. — Она здоровается по имени.
— А у тебя хорошие уши, — ответила я. И увидела, как он смутился, но не опустил взгляда. Маленькая победа: мужчина, который не прячет глаза — это уже не «вещь».
К вечеру показалась Илвэна — та самая женщина с медной косой, чьего сына я однажды «забрала» у судьбы. Она пришла не одна: привела двух подростков и старика с искусными пальцами — резчика по кости.
— Не для себя прошу, — сказала она, — для них.
Сарайн в тот день не пришла. Пришёл дождь — тёплый, ленивый, как хорошо заработанная усталость. Дом пил его кожей, ограда светилась зелёными глазками кристаллов, а вода в источнике звенела так чисто, будто в ней купались звёзды.
«Ответ зеркал, ход Сетей и поцелуй, который не обещает лишнего»
Ночь начиналась тише обычного — дождь перебирал по листьям, как музыкант настраивает струны. Мы почти успели расслабиться: феликус дремал у ног, сфинкс медитировал на тему «сколько линий защиты достаточно, чтобы спать спокойно», вивернолань щипала мокрую траву.
И тут зеркало Мирэллы у западной балки дало короткий всплеск — не гром, а цунами внутри стекла.
— Пошёл обратный ход, — спокойно произнёс Риан. — На подходе «Сети».
Мы двинулись как отлаженный механизм: Риан — вперёд, я — за ним, Ардан — левый фланг, Каэль — правый, Тамар и близнецы — к двери. Иллена чуть сзади, но с выражением «я ваша страховка и громоотвод сразу».
Первые двое «сетей» вышли так, как будто вырезались из дождя: капюшоны, бесшумные подошвы, руки пустые — у хороших профессионалов оружие всегда «там, где его не заметят». Они не бросались. Они проверяли.
— Дом Ланы, — сказала я негромко, — чьё «да» вы принесли?
Молчание. Только дождь и шелест каждой травинки под его весом.
— Тогда вот вам моё «нет», — произнесла я. — Дверь, работай.
Дверь Тамар вспыхнула зелёным и стала чистым деревом — ни щелей, ни узких лазов, ни мягких уступов. Сфинкс лениво поднялся, сделал три шага и опустился поперёк тропы как большой каменный вопрос. Феникс перелетел всю поляну на высоте кулака и рассыпал золотую пыль под ноги незваным — та пыль липнет к коже и показывает её всем зеркалам.
Первый «сеть» рванулся было вправо — и получил от зеркала свой же след в руку. Кожа вспыхнула голубым, как горящий спирт. Не больно — обидно. Второй полез в кусты — вивернолань подняла голову, смерила его взглядом и шагнула так, что мокрая трава сама разошлась. Этим шагом говорят: «Не здесь. Не сегодня».
— Храм освятил дорогу, — сказала Иллена без тени пафоса. — Любая попытка принуждения на тропе будет слышна. Вам очень не понравится, когда вас услышат.
Они отступили — правильно, по учебнику: без паники, малой дугой, dissolving в дождь. Но кристаллы запомнили, и зеркала тоже.
Когда тишина вернулась, я вдруг осознала, как сильно стучит сердце — громче дождя, громче даже домашнего мурчания Дага в стенах. Риан повернулся ко мне, провёл тыльной стороной пальцев по моей щеке — там, где дождь оставил прохладную дорожку.
— Жива, — констатировал он.
— Жива, — ответила я. И сама потянулась ближе, как тянутся к огню после холода. Его поцелуй был не обещанием большего и не заявкой на «право». Просто поцелуй — благодарность за то, что мы вместе остались живы.
Ардан, проходя мимо, буркнул:— На будущее предупреждайте, когда собираетесь учиться так… интенсивно. Я в следующий раз разожгу огонь покрупнее — пусть под это будет достойный свет.
— Запишем в план, — хмыкнула я, не отпуская Риана. Каэль стоял чуть поодаль и смотрел на нас без привычного подспудного страха — просто с интересом и теплом. И от этого мне захотелось жить ещё сильнее.
Дождь стих ближе к рассвету. Зеркала утихли. Дом сказал «ммм» всеми балками разом — любимый звук. Мы позавтракали молча — горячий хлеб, сыр и тот самый настой из «лунной мяты», который пахнет свежестью и немного — предвкушением.
— Сегодня — храм ещё раз, — подвела итог Иллена. — Освятить «двери выбора» вторым кругом. И… тебе, Лана, жрицы оставили приглашение в нижний зал. Редко зовут. Обычно — перед тем, как сказать что-то, что меняет правила.
— Пророчество любит время, — напомнила я самой себе. И почувствовала — нет, знала: время пришло.
«Нижний зал, где слово становится огнём»
Нижний зал храма пах не как верхний. Там — чистая вода. Здесь — камень после грозы. Мы спускались молча: я, Иллена, Риан (как «тень безопасности» — его формулировка), а где-то над нами, на уровне двери, Ардан и Каэль укрепляли крепления зеркал.
Зал оказался не большим, а точным. Без лишних колонн, без мебели. В центре — чаша, не вода, а каменное зеркало. Эйлин провела ладонью над моим кулоном-маяком: серебро звякнуло едва слышно.
— Вчера — имя, — сказала она. — Сегодня — огонь. Не магия, не кнут. Огонь — как право говорить.
Я кивнула.— Я готова говорить.
— Не всем, — поправила она. — Тем, кто слышит.
Она поднесла к моей груди крошечный кристалл — меньше ногтя. Странная штука: наверху магия не работает, а здесь любой камень дышит. Кристалл вспыхнул и… погас, оставив на коже тончайшую линию — будто кто-то нарисовал светом.
— Это лампада, — пояснила Эйлин. — Не знак власти. Знак видимости. Там, где два солнца вместе, твой голос будет сильнее обычного. Тропа услышит, дверь ответит, звери поднимут головы. Этого достаточно, чтобы строить. И недостаточно, чтобы ломать.
— И правильно, — сказала я. — Я строить пришла.
— Тогда ещё слово, — жрица впервые посмотрела не просто прямо, а в глубину. — Когда душа иная засветится в ипостаси владычицы… — она произнесла строку так, будто это не слова, а ключи. — …врата земли откроются, и свет вернёт равенство. Ты уже засветилась — не кожей, не волосами. Правом не брать подчинения, даже когда можешь. Ты владычица не клана, а дома. Иного — более опасного для старых стен.
— Опасного — значит, живого, — ответила я.
— Идёшь верно, — Эйлин прикоснулась к моей ладони так, будто поставила печать не на кожу, а на решение. — Теперь иди. Вернись наверх. Там много воздуха. Ему нужны имена и дороги.
На выходе у дверей я оглянулась. Каменное зеркало в чаше на миг дрогнуло — и я увидела в нём силуэт: женщина в лёгком плаще, свет двух солнц прорезает ткань, а рядом — тени троих, одинаково разных. Ни лица, ни слов. Только мы.
— Пора домой, — сказала я, когда холод храма остался позади. — Дом у нас мурлычет громче пророчеств. И работает не хуже.
На поверхности ветер пах травой и хлебом. Феникс парил высоко, сфинкс делал вид, что бездельничает и никак не может найти «нормальную загадку», феликус спал у двери Тамар калачиком. Дома.
Вечером мы поставили ещё две панели-двери — на южной и восточной тропах. Тамар работала как по нотам, близнецы крепили стойки, Ардан таскал камень легко, как будто тот сам шёл в руки. Риан проверял линию периметра и изредка позволял себе улыбаться без повода.
Я дотронулась до лампады на груди — она была невидимой и тёплой, как рука друга.
— Ну что, — сказала я двум солнцам, которые клонятся к горизонту, — на сегодня достаточно. Завтра — людей наверх, контракты в храм, ограда — в жёсткий режим, а вечером — пирог. Без пирога пророчества плохо перевариваются.
