— Доброта нынче не в цене, Мэри.

— Но ты же добрый. Я знаю. Прости его. Ведь он еще совсем мальчик. А ты мужчина. Разве он может быть опасен тебе?

— Если у пацана в руках оружие, он может быть очень опасен. Девятилетние подростки во Вьетнаме успешно воевали. 

Мэри начала вставать. В ее глазах блестели слезы, но она пыталась говорить бесстрастным тоном:

— Я не должна была тебе надоедать. Доброй ночи, Джонни.

Он ее задержал, нежно взяв за руку, и она замерла с застывшим в отчаянии лицом:

— Не уходи. Я просто хотел убедиться.

— В чем?

— Это уже не важно. Забудем о Рори. Поговорим о тебе. — Он подозвал официантку. — Повторите то же, пожалуйста.

Официантка выполнила заказ, и Мэри посмотрев спросила:

— Что это? Джин? Водка? — спросила она.

— Тоник с водой.

— Ох, Джонни!

— Что это ты заладила: «Ох, Джонни. Ох Джонни». — Невозможно было понять по его голосу, было это раздражение наигранным или нет. — Ладно, ты говоришь, что беспокоишься, волнуешься. Но неужели ты думаешь, что я не вижу, что у тебя душа не а месте? Хочешь, я угадаю почему это происходит? У тебя есть пять поводов волноваться: Рори, ты сама, твой отец, мать и я.. — Она хотела возразить, но он остановил ее жестом. — Можешь забыть о Рори и его ненависти. Через месяц ему все это покажется дурным сном. Теперь о тебе… Только не вздумай отрицать, что тебя не беспокоят наши взаимоотношения: со временем и в них все встанет на свои места. Далее по списку твои родители, и то, что происходит со мной… Как, все верно?

— Ты со мной давно так не говорил.

— Ну так что, я прав?

Вместо ответа она молча кивнула.

— О твоем отце. Последнее время он плохо выглядит, заметно похудел. Предполагаю, что это у него от беспокойства о твоей матери и от того, что происходит со мной, именно в таком порядке.

— Моя мама? — прошептала она. — Откуда ты знаешь об этом? Никто об этом не знает, кроме нас с папой.

— Предполагаю, но не уверен, что Алекс Даннет тоже знает об этом, ведь они с твоим отцом друзья. Мне же рассказал об этом твой отец всего два месяца назад. Он доверял мне в те дни, тогда мы были еще дружны.

— Пожалуйста, Джонни…

— Это уже немного лучше, чем «Ох, Джонни». Он все еще верит в меня, несмотря на все происшедшее. Только, пожалуйста, ни слова ему о том, что я тебе сказал о твоей маме. Я ведь обещал никому об этом не говорить. Обещаешь?

— Обещаю.

— Последние два месяца мы с твоим отцом почти не разговаривали… скажи, с тех пор как твоя мама пропала из вашей марсельской квартиры три месяца назад, от нее так ничего и нет — никаких сообщений, звонков, писем?

— Ничего. Ничегошеньки, — проговорила Мэри, положив свою руку на его. — А ведь раньше она звонила по телефону ежедневно, писала каждую неделю…

— А твой отец предпринял соответствующие меры?

— Папа — миллионер. Неужели ты думаешь, что он не использовал все возможности?

— Все ясно. А я могу чем-нибудь помочь?

Мэри побарабанила пальцами по столу и и подняла на него глаза. Ее глаза были полны слез:

— Сделай так, чтобы папа не расстраивался, хотя бы, из-за тебя.

Мак-Элпайн в этот момент очень энергично изучал вопрос, стоит ли ему в конце концов, расстраиваться из-за Харлоу или нет. Он и Даннет остановились перед дверью гостиничного номера. Мак-Элпайн вставил ключ в замочную скважину. Даннет с опаской огляделся и сказал:

— Не думаю, что дежурный администратор поверил хоть одному вашему слову.

— Какая разница? — Мак-Элпайн повернул ключ в замке. — Поверил не поверил, ключ от номера Джонни у меня.

— А если бы вам его не дали?

— Я бы взломал эту чертову дверь. Я уже однажды это сделал, помнишь?

Они вошли в номер, заперли за собой дверь, и принялись безмолвно и методично обыскивать комнату Харлоу, заглядывая во все мыслимые и немыслимые места, которых в гостиничных номерах, как известно, не так уж много. Три минуты, и осмотр закончился, он был настолько же успешным, насколько и удручающим — четыре полные бутылки шотландского виски и пятая, наполовину пустая. Они обменялись взглядами, и Даннет коротко подвел итог:

— Господи, это надо же!

Мак-Элпайн только кивнул. Он вообще не мог произнести ни слова, и все это из-за обстоятельств, в которые сам себя поставил. Он сам принял решение дать Харлоу последний шанс, и в то же время сейчас перед ним были все доказательства необходимости немедленного увольнения Харлоу.

— Так что же делать? — спросил Даннет.

— Мы заберем эту чертову отраву с собой — вот что мы сделаем. — Глаза Мак-Элпайна сузились, голос звучал напряженно.

— Но он сразу заметит их отсутствие. Насколько нам известно, вернувшись, он первым делом наведается к своим бутылочкам.

— Ну так и что? Даже если он обнаружит их отсутствие? Не бросится же он к администратору и не завопит: «Я Джонни Харлоу. И у меня только что украли пять бутылок шотландского виски из номера». Он ничего не сделает и ничего не скажет.

— Конечно, он ничего не скажет. Только что он подумает при этом?

— А кого интересуют мысли начинающего алкоголика? К тому же на нас уж точно он не подумает. Ведь если бы это сделали мы, то на него сразу должны были бы посыпаться наказания. А этого не произойдет. Мы не скажем ему ни слова. Поэтому он будет считать, что кражу совершил случайный вор. Может, даже кто-то из персонала гостиницы.

— Сделать так, чтобы твой отец из-за меня не расстраивался? Поздно, милая Мэри, Джонни Харлоу, как гонщик, вышел в тираж. Спроси любого.

— Я не об этом. Я о твоем пьянстве.

— Моем пьянстве? — Лицо Харлоу оставалось бесстрастным. — Кто это тебе сказал?

— Все.

— Все лгут.

После этой реплики, как и рассчитывал Харлоу, разговор по душам стал невозможен. С ресниц Мэри сорвалась слеза, упала прямо на часы на ее руке, но Харлоу хотя и заметил это, но никак не прокомментировал. Мэри, помолчав, тихо вздохнула:

— Да… Зря я затеяла этот разговор… А на прием к мэру ты сегодня идешь?

— Нет.

— Я рассчитывала, что ты пригласишь меня с собой. Пойдем, а?

— И выставить тебя страдалицей? Нет.

— Почему ты не хочешь идти? Все другие гонщики там будут.

— Я не такой, как все остальные. Я Джонни Харлоу. Я изгой, отверженный. У меня деликатная и утонченная натура, и я не люблю, когда меня игнорируют, сторонятся.

Мэри положила обе руки на его ладонь:

— Только не я, Джонни. Ты же знаешь, я буду с тобой всегда.

— Знаю. — Харлоу сказал это без горечи и без иронии. — Я искалечил тебе жизнь, а ты так со мной разговариваешь. Но лучше тебе сейчас держаться от меня подальше. Это опасно.

— Опасно, что ты такое говоришь…

— Пойдем. Тебе нужно успеть переодеться к приему у мэра. Я провожу тебя до гостиницы. 

Они вышли из кафе. Одной рукой Мэри опиралась на трость, другой взяла Джонни под руку. Харлоу нес вторую трость, приноравливая свои шаги к походке девушки. Шли медленно, и когда Рори Мак-Элпайн счел, что они удалились уже на достаточное расстояние, он выскочил из своего укрытия в неосвещенном парадном напротив кафе. Он дрожал от холода, но, судя по довольному выражению лица, считал, что сведения которые он добыл, стоили того чтобы слегка замерзнуть. Держась на почтительном расстоянии от Харлоу и Мэри, Рори у первого перекрестка свернул направо и побежал в обход. Прибежав в гостиницу, он уже не дрожал, а взмок от пота, потому что ни разу не остановился за всю дорогу. Бегом миновав вестибюль, он поднялся по лестнице в свой номер, умылся, причесал волосы, поправил галстук, какое-то время постоял у зеркала, придавая лицу чуть скорбное выражение  исполненного долга, и, когда решил, что это ему удалось, отправился в номер отца. Постучав и услышав что-то вроде разрешения, вошел.

Апартаменты Джеймса Мак-Элпайна были самыми комфортабельными в гостинице. Будучи миллионером, Мак-Элпайн не видел причин стеснять себя в чем-либо. Но в эту минуту ему было не до радостей земных, он явно не наслаждался комфортом, сидя в своем сверхмягком кресле. Его мучили и тяготили какие-то мрачные мысли, и даже появление сына заставило его лишь с вялым равнодушием поднять голову.