Луч фонарей на наших с Вольдемаром костюмах рассеивался в складках стелющегося тумана. Потревоженный движением лифта микроклимат подземной лаборатории словно ожил, отреагировав медленным движением на наше появление.

Мне показалось, что даже фильтра костюма, выдержавшие едкий дым шашек на крыше ангара не могут справиться с тягучим, будто пропитанным ядом, воздухом. Каждый мой вдох оставлял на языке соленый привкус металла и гнили — смесь разложившейся органики и химикатов, вырвавшихся на свободу из разбитых колб, что блестели на полу отражая лучи фонарей сквозь дымку испарений.

Свет аварийных ламп, редких и мерцающих, окрашивал коридоры в багровые тона, будто сама преисподняя протянула сюда щупальца. Тени плясали на стенах, изгибаясь в такт потрескиванию проводки, и мне показалось, что кто-то из парней нервно жмет на кнопку закрытия двери, которая уже не работала…

С высоты стального помоста, где остановился наш лифт, подземная лаборатория, некогда сверкавшая стерильностью и стеклом, теперь была похожа на один гигантский, разлагающийся труп, расчлененный стенами комплекса по разным кабинетам.

Несколько лифтов застыли меж этажами лаборатории. Покореженные двери с рваными следами когтей заставляли наших парней сильнее сжимать оружие, дыбы быть готовым в любую секунду встретиться с тем, кто мог оставить такие отметины.

Вентиляционные шахты утробно гудели, как раненые звери, разнося по подземным тоннелям запах плесени и чего-то сладковато-приторного похожего на гниющие цветы. Я проследил взглядом за причудливыми изгибами оцинкованных труб и увидел, что некоторые из них выходят на поверхность. Данное наблюдение натолкнуло на весьма нехорошие мысли. Мне трудно было похвастаться прекрасными знаниями в биологии, но насколько я помнил из школьного курса — плесень и грибы размножаются с помощью спор, способных летать по воздуху на огромное расстояние. А глядя на цветущий «сад» даже отсюда было видно какое количество зараженной странной болезнью плесени здесь произрастает.

Когда мы спустились по стальной лестнице слегка тронутой ржавчиной от высокой влажности и опутанной странным плющом, бледные ветви которого ломались как засохшие от каждого нашего шага, под ногами ребят из первого и второго рубежа захлюпала мутная жидкость.

В крохотных лужицах скопилась то ли ржавая вода, то ли вонючий сок богомерзких растений, растущих в немыслимых условиях под землей. Луч фонаря на шлеме выхватил из темноты серые стены, покрытые паутиной трещин, в которых уже бурлила какая-то жизнь. Приблизив безымянным пальцем изображение я увидел, что это некие пористые наросты, похожие на грибницу. Они просочились в трещины и казалось, пульсировали в такт ритму, недоступному человеческому уху. Чем дольше я на них смотрел, тем больше мне казалось, что эти мхи дышат как легкие. Переведя взгляд ниже, я заметил потеки бурой, липкой слизи, какую они выделяли. Глядя на всю стену целиком и на количество всех этих потеков, могло сложиться впечатление, что она кровоточит, не в силах вынести заразу поселившуюся в ее ранах.

Я шел впереди, так как по сути был единственным, кто знал куда именно нам необходимо продвигаться. А потому можно было сказать, что я, своего рода, первооткрыватель данного сада, так как на видео, которые мне скидывала София, подобных зарослей не было и в помине. Видимо данная флора разрослась всего за две недели. Я хмыкнул, решив, что здесь есть над чем поразмышлять.

Следом за мной шли Леший и Радик. Парни постоянно водили стволами винтовок по сторонам, в любой момент ожидая нападения бешеных из кустистых зарослей скрюченных растений. Замыкающим был Вольдемар. Программист явно нервничал сильнее остальных. Было заметно, что вид противоестественных кустов выросших в сыром подземелье под редкими вспышками мерцающих аварийных огней у него вызывает приступ паники.

— Смотрите, — раздался, должно быть первый за месяц, людской голос в этих лабораториях, — ну и название конечно, — Радик указал на собранную из золотых букв табличку «сады Авроры».

— Мда, такое себе название, — ответил Леший.

— Не отвлекаться! — произнес я, заметив несколько дыр от пуль в стене под потолком, что еще не успели зарости вездесущей плесенью. — За мной, — я свернул вправо и вышел к нужному сектору лаборатории.

Я с трудом узнал его по потускневшей от едких испарений табличке «Флора11». Вход в данную часть обозначили разломанные двери, белый пластик которых медленно утопал в фиолетовых зарослях плюща с иголками. По записям, которые прислала дочь профессора, именно здесь ученые «Кормильца» занимались основными опытами над сельскохозяйственными культурами.

Оранжереи, некогда залитые искусственным солнцем, теперь поглотила чернота, изредка озаряемая вспышками аварийного освещения. В кратких мгновениях, когда красный свет заливал помещение нам удавалось увидеть громоздкие контуры диковинных растений, в которых лишь едва угадывались аналогичные экземпляры, растущие на поверхности земли. Глядя на их узловатые стебли, резанные листья, глянцевые шипы и пестрые соцветия, могло сложиться впечатление, что их создавали по рисунку ребенка, больного аутизмом, который только тем и занимался, что целыми днями придумывал все более и более противоестественные виды растений.

Опустив голову я увидел, что белые керамические горшки, в которых росли эти карликовые деревья, треснули, и сквозь щели прорвались корни — толстые, узловатые, покрытые черными шипами и бледными наростами, похожими на гриб трутовик. Они вились по стеллажам, сминая оборудование, пронзая иссохшие трупы учёных, чьи тела слились с растительностью и судя по всему послужили кормовой базой, превратившись в мумии.

Я ненадолго остановился возле одно из такого симбиоза растения и трупа. Листья этого карликового дерева, когда-то зелёные, теперь приобрели фиолетовый оттенок с черными точками, его рваные края закручивались, как когти, а меж прожилок блестела густая жидкость, тускло светящаяся ядовито-зеленым, как фосфор.

А цветы… Боги, эти цветы. Они были прекрасны, как проблеск белого света, лишенного эмоций, появившийся среди кошмарного бреда. Лепестки, напоминающие бледные, синюшные губы первой любви, словно тянулись ко мне, будто желая получить хоть каплю моего внимания. Я склонился чуть ближе и увидел целый микромир в середине бутона — переливающиеся всеми цветами радуги тычинки только и ждали, когда я дотронусь до бутона и всколыхну его так, чтобы источаемые пестиками струйки тончайшего пара попали на них.

— Млять! — жесткий, но одновременно легкий удар стального наконечника алебарды в мою нагрудную пластину вырвал меня из любования цветком. — Мне кажется не стоит его трогать, — спокойно, но настойчиво произнес Вольдемар, глядя на то, как я тянусь к бледно-синему бутону.

— Думаю ты прав, — ответил я, решив, что слишком увлекся наблюдением за местной флорой. — Пойдем дальше.

Мы углубились в ряды оранжерей, продвигаясь дальше сквозь заросли. Я старался больше не обращать внимание на эти бутоны, сосредоточившись больше на том, чтобы как можно скорее добраться до крыла лаборатории, где находилась София. Однако, чем дольше мы находились в этих подземных джунглях, тем больше сомневался в том, что она вообще могла здесь выжить.

Несмотря на то, что явной опасности мы пока не встретили, вся обстановка в этом карликовом лесу мутантов наводила на мысль о том, что вся эта растительность на самом деле опасна не только для нашей жизни, но и для мира, что находится на поверхности.

Через пару минут мы шли уже в самом сердце этой оранжереи. Звук шагов под ногами стальных ног тонул в мягкой, желейной жиже, в которой пушистым ковром рос бледный мох, напомнивший мне своим видом заплесневелый хлеб. У меня вдруг возникло желание на краткий миг переключить обзор Витязя с обычной камеры на тепловизор.

Я невольно ахнул, когда после голосовой команды мир вокруг меня преобразился таким разнообразием оттенков, что я и представить себе не мог, что подобное смешение цветов вообще возможно в тепловом спектре. Стволы карликовых деревьев пульсировали, передавая частичку своего тепла листьям, забирая от них холод. Дальше пульсация спускалась к корням, медленно уходя еще ниже.