- Да ничего… - подбородок она отпустила резко, заставив зубы громко клацнуть. – Наплевать, выбор у тебя небольшой. И то, если б не Ванечка, ты б сейчас не здесь сидела.

- А, где бы? – Уколова старалась не смотреть на нее.

- Сидела в подвале, ждала торга, или висела бы в омшанике, вялилась. Меня Ниной Васильевной зовут, ведьма. Запомни, перепутаешь, зуб выбью. Не рожала, как посмотрю?

- Нет.

- Больная чтоль?

- Нет.

- Ну, дай бог, родишь.

Женя кивнула. Кто-то из уродов, видать, что Ванечка, одобрительно крякнул, платком протерев слезящуюся ямку глазницы. Петрович хлопнул себя рукой по сытому бедру, обтянутому тугим сукном.

- Не нравишься ты мне, кобылка. Так как тебя зовут?

- Света. – Буркнула Женя. – Светлана Сергеевна Анисимова.

Петрович кивнул головой и ударил быстрее, чем в прошлый раз. Капли из разбитого носа побежали лениво, но быстро ожили, пачкая брюки Уколовой.

- А не пи..ди, когда не просят. И если попросят, так тоже… не ври. – Он брезгливо вытер ладонь об многострадальные уколовские брюки. – Это ж твое, милашка?

Женя посмотрела на собственный жетон, качающийся перед лицом, и кивнула. Отрицать? Куда как глупо.

- С самой Уфы, Женечка? – поинтересовался вновь подобревший Петрович. – И как там?

- Там? – Уколова подняла глаза. – Там людей не едят. А кто ест – на кострах сгорает.

- Это правильно. – кивнул Петрович. – Людей распустишь, так они и не такое сотворят. А у нас, слав те хосподи, такого пока не водится. Сами не употребляем, а другие-то… Некому тут таких жечь, да и с едой проблемы. Вот мы соседям-то и помогаем, по мере возможности. Люди-то что? Скот. А скот или работать должен, или в животе перевариваться, м-да. Так что, Женечка, видно, благословил тебя господь наш Иисус Христос, что живая осталась. Теперь заживешь, не переживай. Ну, а не захочешь… Так я тебя, сучку, самолично разделаю, и твою ж печенку на твоих глазах ее Живоглот употребить изволит. Мне-то, голуба, свининка куда как милее. Все ясно тебе, милаха?

Куда уж яснее? Она пожала плечами.

- Вот и ладно. Так, Ванечка, ты давай-ка, присмотрись к ней, подойдет она тебе, или как. А то если нет, то и не надо будет охотиться в ближайшую неделю. Девка, конечно, жилистая и тощая, но, ничего… Найдем куда пристроить.

Уколова вздрогнула, дернулась, стараясь расслабить узлы на запястьях. Глупо? Очень, но уж лучше, чем вставший кряжистый Иванушка, осклабившийся и погладивший бороду. Остальные захохотали, глядя на ее рывки.

Рассыпался в мелком, горошинами подпрыгивающем, смешке сам хозяин, Василий Петрович. Гулко бахая редко роняемыми смешинками, грохотала его супруга. Одинаково, по совиному, ухали двое сидящих братцев Ванечки. Выскочила откуда-то серенькая девчонка, заржала, запрокидывая голову и жутко напоминая самую настоящую лошадь. Заливался и одновременно кашлял калека в углу. Не хватало только смеющегося по-человечески пса Живоглота, чтобы стало совсем хорошо. Уколова продолжала сражаться, а семья не прекращала смеяться.

Со двора, заглушая хохот, донесся выстрел, еле заметно рассыпавшись дуплетом. Следом накатили скрипы и удары. Смех стих разом, Петрович побелел, разворачиваясь к входной двери. Ванечка, уже расстегнувший ремень, замер, недоверчиво поводя головой и, казалось, принюхиваясь.

Больше, если честь по чести, никто и ничего не успел. Разве что Петрович еще чуть привстал. Хотя тут же шлепнулся назад, побелев еще больше.

- Ну, здравствуйте, дорогие мои и уважаемые… - слова оказались под крышей раньше их владельца, появившегося сразу же за двумя «Бизонами» и хмурыми личностями, держащих ПП на взводе. – Не ждали, не гадали?

Мокрые и блестящие «Бизоны» смотрели на явно расстроившихся хозяев не менее грустно. Уколова замерла, вполне обоснованно предположив, что неловкое движение может трактоваться как угодно.

- И еще раз говорю вам… - голос внешности не соответствовал. - Здравствуйте!

Василий Петрович сглотнул, начав приподниматься. «Бизон» качнулся, заставив сесть обратно. И преданно уставился на хозяина глубокого сочного баритона. Самого обычного, весьма худого, с грустным носом и светло-рыжими волосами мужика лет тридцати. Дядька сбросил на пол замызганный грязью плащ от ОЗК, обнаружив под ним черное длинное пальто, смотрящееся в окружающем безумии странно и диковато.

- Так что, Василий Петрович, - чуть гнусавя и шмыгнув носом, вошедший встал у раскаленной печи и поежился, - не рады мне, как погляжу?

Внутрь набивались незваные гости, наполняя запахами дождя, недавно сгоревшего пороха и уверенности в себе. Жирно чавкали грязью, счищая ее об стойку для обуви. Скрипела кожа курток и сапог, трещало дерево старых табуреток, немедленно появившихся на свет. Семейка за столом продолжала хранить молчание, так и не восстановив нормальный цвет лиц. Уколова дунула, убирая с глаза волосы, рассматривала новых гостей. Странно, но страх, появившийся вместе с возвращением из обморока, пропал.

- Эй, хозяин! – Усатый дядька в «росе», толкнул в плечо Василия Петровича. – Невежливо не отвечать на вопрос.

Стоявший у печи некто в черном пальто покивал головой. Какой-то неуклюжий, худой, совершенно не внушающий никакого уважения, не говоря о страхе. Но недавно только все из себя серьезные работорговцы заметно обтрухались. Он развернулся, совершенно неожиданно уставившись прямо на Уколову.

- Да Бог с ними, Андрей, еще побеседуем. А кто это у нас тут, что за пленница нашего злобного семейства?

- Так это, Ант…

Рыжий недовольно дернул головой. Усатый Андрей ударил коротко, умело, в ухо начавшему говорить хозяину. Тот охнул и замолчал.

- Тебя не спросили, - рыжий подошел к Жене. – Здравствуйте, прелестная незнакомка. Стул дайте, господа бандиты.

Стул возник тут же. Один из лысых братьев, потирая ушибленный затылок, мирно спрятался в уголке. Рыжий сел напротив Уколовой, расстегнул пальто. Галстуку, спрятавшемуся под жилеткой, она уже не удивилась. Как и совершенно дикому среди всей обстановки «маузеру», висящему на боку в огромной кобуре.

- Что такое? А-а, удивлены вот этому агрегату, ну, не спорю, впору поразиться. Сам не поверил, когда попал он мне в руки. Хотите посмотреть поближе, вижу искорки интереса в ваших глазах. Это, как мне кажется, говорит о многом, да-да.

Уколова отвела взгляд, понимая, что уже поздно. Многие ли из ее ровесников могут знать что-то про оружие, применявшееся полтора столетия назад? То-то же и оно, что весьма немногие.

- Не представился, простите. Антон Анатольевич Клыч, к вашим услугам, - рыжий карикатурно кивнул, оставаясь при этом совершенно серьезным, - местный, с позволения сказать, лесной воевода. Смотрю, что и слово воевода не вызвало у вас даже гримасы недоумения? Великолепно. Петрович, Петрович...

Торопить того не пришлось. Сам, напоминая недавно выгнанного Живоглота, подскочил и, бочком протираясь мимо спутников Клыча, заскрипел половицами. Уколова тоскливо смотрела в сторону, понимая – на этот раз вляпалась.

Набившихся оказалось человек семь. Как-то незаметно выдавив домочадцев Василия Петровича, расселись у стола, вели себя совсем как дома. Звенели разнокалиберные стаканы, чашки и тарелки. Кто-то пластал ножом кусок мяса, вытащенный из собственного мешка, кто-то со скрежетом пытался открыть ножом банку консервов. То ли та не подавалась, закаменев со временем, то ли нож давно не точили, кто знает. Одно Уколова понимала ясно: никто не притронулся к еде, стоявшей на столе. Никто.

Один из людей Клыча, сухой одноглазый субчик в вытертой кожанке, неровно торчавшей из-под «разгрузки», подмигнул Уколовой, отсалютовав чайной чашкой с красными цветами по бокам. Та лишь вздохнула.

- Разрешите, Антон Анатольевич? – хозяин дома, не оглядываясь на бьющееся стекло посуды, летевшей на пол из шкафчика, потрошимого мрачным типом с замотанной мордой и с СВД на плече, замер рядом с Клычом. – Я, тут…

- Тут ты, кровопивец, чуть ли сам человечинкой не балуешься и девушек вот похищаешь… - лениво протянул Клыч, - Инициатива наказуема, знаешь ли этот простенький постулат, дубина? Ладно…