— У нас есть месяц на передачу дел, — продолжала заведующая. — Анна Петровна, вам предлагают выйти на пенсию с доплатой. Саша, можете перейти в общий читальный зал. Иван Михайлович...
Голос Елены Ивановны стал фоном. Я смотрела на полки, где в идеальном порядке стояли мои подопечные. Вот "Травник" XVII века в кожаном переплете, который я три месяца реставрировала по крупицам. Вот рукописные заметки ботаника XIX века — бесценный источник для исследователей. Вот первое издание медицинского трактата на латыни...
— Лина, ты молодая, найдешь что-то лучше, — тихо сказала вошедшая Маша, когда Елена Ивановна ушла.
— Лучше? — Я встала и подошла к полке, провела рукой по корешку старинного фолианта. — Маш, здесь книги XVI века. Рукописи. Их просто... спишут?
— Время такое, — неуверенно ответила она. — Всё цифровое теперь.
— А кто будет знать, как правильно хранить пергамент? — Я развернулась к ней, чувствуя, как в груди поднимается что-то горячее и отчаянное. — Как реставрировать средневековые переплеты? Кто научит людей работать с первоисточниками, а не с оцифрованными копиями, где половина нюансов теряется?
Анна Петровна тихо плакала, прижимая к груди каталожную карточку. Саша растерянно крутил в руках ручку. Иван Михайлович просто стоял и смотрел в окно.
— Лина, я понимаю, что тебе тяжело, — Маша положила руку мне на плечо. — Но мир меняется. Люди хотят все быстро, в интернете. Кому нужны эти пыльные...
— Не говори так! — резко оборвала я ее. — Это не пыльные книги. Это память. Это знания, которые собирали поколения. А мы их просто... выбросим?
В отделе снова воцарилась тишина. Но теперь это была тишина разрушения, тишина конца.
Я села за свой стол и включила компьютер. Если у нас есть месяц, значит, нужно успеть сохранить хотя бы часть. Составить списки самых ценных изданий, найти им новый дом, связаться с частными коллекционерами...
Хотя кого я обманываю? Месяца не хватит даже на то, чтобы просто описать все, что здесь есть.
***
Кафе "Бодрый день" напротив библиотеки было полной противоположностью моему тихому отделу. Здесь все гудело, шипело и мигало: кофемашина, микроволновка, неоновые лампы над столиками. Студенты с ноутбуками занимали почти все места, печатая курсовые под ритмичную музыку из динамиков.
Я села в дальнем углу с тарелкой "Цезаря" и чашкой чая. Есть не хотелось, но нужно было чем-то занять руки и оправдать присутствие здесь. Дома я бы просто рыдала в подушку, а на работе нужно было держать лицо перед коллегами.
За соседним столиком две девушки лет двадцати обсуждали выходные:
— А потом мы пошли в этот новый бар, там такие коктейли! Я столько сторис наделала, лайков двести набрала!
— Супер! А я вчера платье заказала, скидка была безумная. В инсте блогерша показывала, я не смогла устоять.
Они говорили быстро, перебивая друг друга, показывая что-то в телефонах. Их мир состоял из покупок, селфи, лайков и коктейлей. Простой, понятный, яркий мир, где все измерялось количеством подписчиков и суммой в чеке.
Когда я стала чужой в собственном мире? Когда знания стали не нужны, а мудрость веков — препятствием для прогресса? Может, я правда отстала от жизни, как говорят все вокруг?
Телефон зазвонил — мама. Я некоторое время смотрела на экран, не решаясь ответить. Но игнорировать маму означало получить завтра целую лекцию о том, как важно поддерживать семейные связи.
— Привет, мам.
— Лина, дорогая! Как дела на работе? — В голосе мамы слышалась искренняя забота, от которой становилось еще тяжелее.
— Нормально, — соврала я, наблюдая, как девушки за соседним столиком делают селфи с коктейлями.
— Слушай, а может, тебе курсы какие-нибудь... ну, современные? Маркетинг там, дизайн? Соседка говорит, дочка за полгода выучилась, теперь в рекламном агентстве работает, хорошие деньги платят.
— Мам, я занимаюсь сохранением культурного наследия. Это важно.
— Конечно, важно, — быстро согласилась мама, но я слышала в ее голосе то же непонимание, что и у всех остальных. — Но Лина, милая, жизнь-то идет. Тебе уже тридцать два. Время думать о стабильности, о семье...
— У меня есть стабильность, — тихо сказала я в трубку.
— Какая стабильность? Ты сидишь с этими старыми книгами, зарплата копеечная, личной жизни нет...
Я закрыла глаза. Год назад, когда Андрей ушел, он сказал почти те же слова: "Ты живешь в прошлом, Лина. С тобой невозможно строить будущее". Тогда я думала, что он просто не понимает. Но теперь, сидя в этом шумном кафе, окруженная людьми, которые жили настоящим, я начинала сомневаться.
— Мам, мне нужно идти, — сказала я. — Работа.
— Хорошо, дорогая. Но подумай о курсах, ладно? Или хотя бы сходи к психологу. Может, он поможет тебе... адаптироваться.
Адаптироваться. К миру, где двухсотлетние книги идут под списание, а знание латыни считается причудой. К миру, где важнее количество лайков, чем глубина мысли.
Я допила чай и посмотрела в окно на серое здание библиотеки. Еще месяц — и этот мир рухнет окончательно. А что останется? Пустая квартира, Барсик и необходимость "адаптироваться" к чему-то новому.
Может, все правы, и пора наконец повзрослеть?
***
В библиотеке после шести вечера наступала особая тишина. Не такая звенящая, как утром в отделе, а глубокая, обволакивающая. Охранник Семен Петрович обходил этажи с фонариком, техничка Вера мыла полы в читальных залах, а я сидела в своем отделе при настольной лампе и составляла опись.
Список для архива. Список для передачи в общий фонд. И отдельно — список тех книг, которые попадут под списание. Каждое название я писала как эпитафию.
"Травник Авиценны, 1650 год, Венеция. Состояние удовлетворительное, реставрация не требуется." Я помнила, как полгода назад ко мне приходил аспирант из медицинского, изучавший историю фармакологии. Он просидел над этой книгой целый день, делая заметки, переводя с латыни рецепты древних снадобий. Теперь она отправится в архив, где ее будут видеть разве что мыши.
"Анатомические таблицы Везалия, репринт 1725 года." Один из первых научных атласов человеческого тела. Гравюры такой точности, что современные студенты-медики могли бы по ним учиться. Но кому нужны бумажные атласы, когда есть 3D-модели в интернете?
Каждая запись была прощанием. Я гладила корешки, как будто могла через прикосновение передать книгам, что их помнят, что их ценят. Смешно, конечно. Но в эти последние дни казалось, что книги понимают — они стояли как-то особенно тихо, словно тоже готовились к разлуке.
К девяти вечера я дошла до последних полок — тех, что стояли в дальнем углу, за стеллажом с каталожными ящиками. Здесь хранились книги, которые еще не были включены в основной каталог: недавние поступления, дары от частных лиц, находки с барахолок. Анна Петровна всегда говорила, что до них когда-нибудь дойдут руки.
Теперь точно не дойдут.
Я перебирала тонкие томики, брошюры, потрепанные учебники — ничего особенно ценного. И вдруг мои пальцы наткнулись на что-то необычное. В самом углу полки, почти скрытая за стопкой журналов, лежала книга, которую я никогда раньше не видела.
Небольшой том в темно-коричневой кожаной обложке, потертой от времени. На корешке не было никаких надписей, только странные символы, больше похожие на руны, чем на буквы. Я осторожно извлекла книгу из укрытия и положила под свет лампы.
Обложка была мягкой, приятной на ощупь. Кожа настолько старая, что казалась почти живой — теплой и податливой. Я открыла книгу на первой странице и ахнула.
Рукопись. Настоящая средневековая рукопись на пергаменте. Каллиграфический почерк, инициалы, украшенные золотом и лазурью, изящные иллюстрации растений по полям. А заголовок... "De Herbis et Curationibus" — "О травах и лечении".
Откуда эта книга? Как она попала в нашу коллекцию? Я быстро пролистала каталожные карточки — никаких записей. Проверила регистрационный журнал — тоже ничего. Словно книга материализовалась из воздуха.
