Гимн взятке Пришли и славословим покорненько тебя, дорогая взятка, все здесь, от младшего дворника до того, кто в золото заткан. Всех, кто за нашей десницей посмеет с укором глаза весть, мы так, как им и не снится, накажем мерзавцев за зависть. Чтоб больше не смела вздыматься хула, наденем мундиры и медали и, выдвинув вперед убедительный кулак, спросим: «А это видали?» Если сверху смотреть – разинешь рот. И взыграет от радости каждая мышца. Россия – сверху – прямо огород, вся наливается, цветет и пышится. А разве видано где-нибудь, чтоб стояла коза и лезть в огород козе лень?.. Было бы время, я б доказал, которые – коза и зелень. И нечего доказывать – идите и берите. Умолкнет газетная нечисть ведь. Как баранов, надо стричь и брить их. Чего стесняться в своем отечестве? Гимн судье
По Красному морю плывут каторжане, трудом выгребая галеру, рыком покрыв кандальное ржанье, орут о родине Пеpy. О рае Перу орут перуанцы, где птицы, танцы, бабы и где над венцами цветов померанца были до небес баобабы. Банан, ананасы! Радостей груда! Вино в запечатанной посуде… Но вот неизвестно зачем и откуда на Перу наперли судьи! И птиц, и танцы, и их перуанок кругом обложили статьями. Глаза у судьи – пара жестянок мерцает в помойной яме. Попал павлин оранжево-синий под глаз его строгий, как пост, — и вылинял моментально павлиний великолепный хвост! А возле Перу летали по прерии птички такие – колибри; судья поймал и пух и перья бедной колибри выбрил. И нет ни в одной долине ныне гор, вулканом горящих. Судья написал на каждой долине: «Долина для некурящих». В бедном Перу стихи мои даже в запрете под страхом пыток. Судья сказал: «Те, что в продаже, тоже спиртной напиток». Экватор дрожит от кандальных звонов. А в Перу бесптичье, безлюдье… Лишь, злобно забившись под своды законов, живут унылые судьи. А знаете, все-таки жаль перуанца. Зря ему дали галеру. Судьи мешают и птице, и танцу, и мне, и вам, и Перу. Братья писатели Очевидно, не привыкну сидеть в «Бристоле», пить чай, построчно врать я, — опрокину стаканы, взлезу на столик. Слушайте, литературная братия! Сидите, глазенки в чаишко канув. Вытерся от строчения локоть плюшевый. Подымите глаза от недопитых стаканов. От косм освободите уши вы. Вас, прилипших к стене, к обоям, милые, что вас со словом свело? А знаете, если не писал, разбоем занимался Франсуа Виллон. Вам, берущим с опаской и перочинные ножи, красота великолепнейшего века вверена вам! Из чего писать вам? Сегодня жизнь в сто крат интересней у любого помощника присяжного поверенного. Господа поэты, неужели не наскучили пажи, дворцы, любовь, сирени куст вам? Если такие, как вы, творцы — мне наплевать на всякое искусство. Лучше лавочку открою. Пойду на биржу. Тугими бумажниками растопырю бока. Пьяной песней душу выржу в кабинете кабака. Под копны волос проникнет ли удар? Мысль одна под волосища вложена: «Причесываться? Зачем же?! На время не стоит труда, а вечно причесанным быть невозможно». Последний крик О, сколько женского народу по магазинам рыскают и ищут моду, просят моду, последнюю парижскую. Стихи поэта к вам нежны, дочки и мамаши. Я понимаю — вам нужны чулки, платки, гамаши. Склонились над прилавком ивой, перебирают пальцы платьице, чтоб очень было бы красивое и чтоб совсем не очень тратиться, Но несмотря на нежность сильную, остановлю вас, тих и едок: – Оно на даму на субтильную, для буржуазных дармоедок. А с нашей красотой суровою костюм к лицу не всякий ляжет, мы часто выглядим коровою в купальных трусиках на пляже. Мы выглядим в атласах — репою… Забудьте моду! К черту вздорную! Одежду в Москвошвее требуй простую, легкую, просторную. Чтоб Москвошвей ответил: «Нате! Одежду не найдете проще — прекрасная и для занятий, и для гуляний с милым в роще». |
