Прекрасная Елена (Очень веселая французская оперетка. Этак смеяться приходится редко) Раз три француза спорить стали. Спорят день и спорят ночь: на Руси заголодали, надо русским, мол, помочь. Ну и ну, французы эти — прямо ангелы, точь-в-точь: забывают все на свете, лишь бы нищему помочь. Спор кипит, – от спора в мыле. Только слышно: «ах» да «ох». Наконец создать решили комитет из них из трех. Ну и ну, сии французы, буржуа солидных лет, что-то очень толстопузы — посмотреть бы их на свет. Первый По – в огромном чине, генерал французских войск. Всех смутьян по сей причине рад громить и вдрызг и в лоск. Ну и ну, с французом с этим «вив» от всей души оря, не попасть бы снова в сети их величества царя. Вот второй. Москве, признаться, не забыть фигуру сью. На войне разков в пятнадцать округлил живот мусью. Ну и ну, не тешась ложью, присмотрите за Жиро ж: вместо помощи Поволжью, как бы сам не выжрал рожь. Ну, а третий – Нуланс, значит, — друг царя и Колчака. Уж давно по милым плачет Вечека и Эмчека. Ну и ну, с таким громилой дело помощи не сшить. У французов нрав премилый: как сумели рассмешить! Журнал «Крысодав»
Мы Днем — благоденствуют дома и домишки: ни таракана, ни мышки. Товарищ, на этом не успокаивайся очень — подожди ночи. При лампе – ничего. А потушишь ее — из-за печек, из-под водопровода вылазит тараканье всевозможного рода: черные, желтые, русые — усатые, безусые. Пустяк, что много, полезут они — и врассыпную — только кипятком шпарни. Но вот, задремлете лишь, лезет из щелок разная мышь. Нам мышь не страшна. Пусть себе, в ожидании красной кошки, ест понемногу нэпские крошки. Наконец, когда все еще храпом свищет, из нор выползают ручные крысищи. Сахар попался — сахар в рот. Хлеб по дороге — хлебище жрет. С этими не будь чересчур кроткий. Щеки выгрызут, вопьются в глотки. Чтоб на нас не лезли, как на окорок висячий, волю зубам крысячьим дав, для борьбы с армией крысячьей учреждаем «Крысодав». Ужасающая фамильярность Куда бы ты ни направил разбег, и как ни ерзай, и где ногой ни ступи, — есть Марксов проспект, и улица Розы, и Луначарского — переулок или тупик. Где я? В Ялте или в Туле? Я в Москве или в Казани? Разберешься? — Черта в стуле! не езда, а – наказанье. Каждый дюйм бытия земного профамилиен и разыменован. В голове от имен такая каша! Как общий котел пехотного полка. Даже пса дворняжку вместо «Полкаша» зовут: «Собака имени Полкан». «Крем Коллонтай. Молодит и холит». «Гребенки Мейерхольд». «Мочала а-ля Качалов». «Гигиенические подтяжки имени Семашки». После этого гуди во все моторы, наизобретай идей мешок, все равно — про Мейерхольда будут спрашивать: – «Который? Это тот, который гребешок?» Я к великим не суюсь в почтеннейшие лики, Я солдат в шеренге миллиардной. Но и я взываю к вам от всех великих: – Милые, не обращайтесь с ними фамильярно! Товарищ Иванов
Товарищ Иванов — мужчина крепкий, в штаты врос покрепше репки. Сидит бессменно у стула в оправе, придерживаясь на службе следующих правил. Подходит к телефону — достоинство складкой. – Кто спрашивает? – Товарищ тот — И сразу рот в улыбке сладкой — как будто у него не рот, а торт. Когда начальство рассказывает анекдот, такой, от которого покраснел бы и дуб, — Иванов смеется, смеется, как никто, хотя от флюса ноет зуб. Спросишь мнение — придет в смятеньице, деликатно отложит до дня до следующего, а к следующему узнаете мненьице — уважаемого товарища заведующего. Начальство одно смахнут, как пыльцу… Какое ему, Иванову, дело? Он служит так же другому лицу, его печенке, улыбке, телу. Напялит на себя начальственную маску, начальственные привычки, начальственный вид. Начальство ласковое — и он ласков. Начальство грубое — и он грубит. Увидя безобразие, не протестует впустую. Протест замирает в зубах тугих. – Пускай, мол, первыми другие протестуют. Что я, в самом деле, лучше других? — Тот — уволен. Этот — сокращен. Бессменно одно Ивановье рыльце. Везде и всюду пролезет он, подмыленный скользким подхалимским мыльцем. Впрочем, написанное ни для кого не ново разве нет у вас такого Иванова? Кричу благим (а не просто) матом, глядя на подобные истории: – Где я? В лонах красных наркоматов или в дооктябрьской консистории?! |
