Он позволил векам сомкнуться, не в силах вынести давление тысяч невидимых глаз. Внутри, сквозь химический смог, он попытался пробиться к ней. К ее голосу, звучащему теперь как далекое эхо сквозь толщу времени и боли: «Встань, Алекс....» Не приказ. Заклинание. К воспоминанию о ее прикосновении в момент крио-стазиса – невыносимо горячем и леденящем одновременно, оставившем этот вечный след. К тому, как ее сила, ее безумие, ее любовь в последний миг швырнули его в эту "пуповину", спасая от немедленной гибели ценой собственного уничтожения. Он сосредоточился на этом моменте – на ее лице, искаженном болью и решимостью, на багровом свете ее глаза, смотрящего прямо в него перед тем, как тьма поглотила ее навсегда.

Внешние сенсоры зафиксировали мощный всплеск биоэлектрической активности в гиппокампе и миндалевидном теле. Но главное – устойчивое, значительное усиление золотистого свечения "Печати Разрыва" на 2.1%. Ее свет стал глубже, насыщеннее, почти физически теплым в инфракрасном спектре, отбрасывая отчетливые тени на багровую кору его груди. На планшете Оператора замигали предупреждающие индикаторы. Он не просто сделал пометку – он вызвал детализированную голограмму "Печати", изучая ее пульсацию с холодным восхищением. Его поза, казалось, выражала глубочайшее удовлетворение. Проект "Феникс" получил не просто данные – он получил ключ. Эмоциональная связь Образца с аномалией "Печать" была не просто устойчивой к подавлению – она активировала аномалию. Это открывало радикально новые, глубоко интригующие** перспективы для фазы "Игнис". Перспективы, требовавшие не просто наблюдения, а активного вмешательства в нейро-эмоциональные структуры. Взгляд Оператора скользнул к шкафу с инструментарием в глубине Контрольной Зоны, где среди блестящих хромом и черной керамикой инструментов выделялся комплекс: нейро-скальпели с квантовыми лезвиями, индукторы направленного пси-воздействия, инъекторы нано-зондов для картирования лимбической системы. 47 часов отсчета начали свой неумолимый ход. Тепло "Печати" на груди Алекса было последним огоньком в наступающей тьме экспериментов, которые должны были разжечь пламя "Феникса". Ценой всего, что в нем осталось человеческого.

Алекс лежал. Паралич «Панциря» был абсолютен. Не дрогнуть пальцем. Не сглотнуть. Не моргнуть. Единственная свобода – направление взгляда. И он уперся в сияющую белизну потолка, пытаясь прожечь ее ненавистью, которая была слишком слаба, чтобы пробиться сквозь химический шлюз. Ингибиторы превращали ярость в вязкую, беспомощную тоску.

Но в центре груди – теплилось. «Печать Разрыва». Ее золотисто-янтарный свет был тусклее после удара новости о Лоре, но не погас. Напротив, сосредоточение на памяти о ней, на ее последнем крике, ее прикосновении, заставило его пульсировать чуть ярче, чуть теплее. Он чувствовал это тепло сквозь ледяную броню «Панциря» и химическую завесу. Оно было единственной реальностью в этом цифровом кошмаре.

Встань, Алекс...

Ее голос. Не галлюцинация. Эхо. Отпечаток в нейронных путях, который «Печать» каким-то чудом оживляла. Не звук, а ощущение голоса. Напряжение связок, хрип отчаяния, сила команды.

Он снова сосредоточился. Не на ее гибели. На ней живой. На моменте в крио-камере. На ее руке, сжимающей его запястье с Меткой. На невыносимой смеси холода стазиса и жара ее багровой силы, текущей через контакт. На ее глазах – багровых, безумных, но в тот миг – осознанных. Полных решимости спасти его ценой всего.

Контакт.

Воспоминание ударило волной. Не визуальной. Тактильной. Чувственной. Он чувствовал ледяное прикосновение ее кожи, обжигающее холодом крио-стазиса. Одновременно – жгучую волну ее силы, ее воли, текущую из ее тела в его Метку. Не для разрушения. Для защиты. Для создания того хаотичного щита-искажения. Он чувствовал, как ее сознание, ее сущность, разрывается на части под этой нагрузкой, но она держит! Держит ради него!

"ЩИТ!"

Мысль, выжженная в его сознании тогда, эхом отозвалась сейчас. «Печать» на его груди вспыхнула. Золотистый свет стал интенсивнее, почти осязаемым. Он почувствовал слабый электрический *толчок* под кожей, как крошечную судорогу, неконтролируемую, но реальную. Мускул под «Печатью» дрогнул.

Зафиксировано локальное микро-сокращение мышечной ткани в эпицентре аномалии "Печать Разрыва". Не соответствует текущим моторным ингибиторам. Сопряжено с пиком нейро-энергетической активности в зоне памяти и эмоционального центра. Интенсивность свечения +1.8%.

Данные всплыли на голографическом планшете Оператора за стеной. Алекс не видел цифр, но почувствовал холодное внимание серой фигуры, усилившееся, как фокус микроскопа. Оператор сделал несколько точных жестов, выделив область «Печати» и график мозговой активности. Его зеркальный визор был неотрывно направлен на грудь Алекса.

Экзогенный стимул: реконструкция эпизодической памяти высокой сенсорной насыщенности (тактильная/пси-компонента). Аномалия "Печать" демонстрирует нелинейный энергетический отклик и микро-физическое воздействие на подлежащие ткани. Примечание: потенциальный вектор для индукции контролируемых физиологических реакций в обход стандартных блокировок. Требует изучения в фазе "Игнис".

Мысль Оператора, холодная и хищная, почти ощущалась сквозь «Млечный Кварц». Алекс почувствовал ледяную иглу страха. Они не просто наблюдали. Они видели связь. Видели, как воспоминание о Лоре активирует «Печать». И это их интересовало. Интересовало как инструмент.

Отчаяние накатило с новой силой. Даже его горе, его память – все превращалось в сырье для их экспериментов. «Печать» померкла, свет съежился, отступив под натиском этой осознанной беспомощности. Тепло сменилось леденящей пустотой.

Зафиксировано резкое падение интенсивности аномалии "Печать Разрыва" на 3.5%. Сопутствующий биохимический профиль: выброс кортикостероидов, маркеры острого стресса. Инициирована коррекция: Блокатор-9 (дополнительная микродоза), седатив "Тишина-Гамма".

Волна химического безразличия накрыла сознание, сглаживая острые углы горя и страха, превращая их в туманную, тяжелую пелену. Алекс почувствовал, как его мысли становятся вязкими, медленными. Даже образ Лоры начал расплываться, теряя четкость.

Нет! – пронеслось где-то в последнем оплоте ясности. Он не мог позволить им отнять это. Ее образ. Ее жертву. Единственное, что осталось настоящим.

Он с яростью умирающего вцепился в воспоминание. Не о контакте. О ней. О том, какой она была до. До Собора, до мутации, до кошмара. О смехе, который звучал как звон разбитого стекла в тишине библиотеки. О ее упрямом нахмуренном лбе, когда она чинила сломанный сканер. О тепле ее плеча, когда они сидели плечом к плечу, наблюдая за пылевыми бурями в иллюминаторе их ветхого убежища. О Пепле, счастливо валяющемся у ее ног, грызущем какую-то тряпку.

Простой момент. Человеческий момент. Не героический. Не трагический. Обыденный. Живой.

Слезы, горячие и соленые, выступили на глазах. Настоящие слезы, которые не смогли сдержать даже ингибиторы. Они скатились по вискам, оставляя влажные дорожки на холодной поверхности «Панциря».