Не удержимся, отдадим дань любимой «Маяковской». Самоцветы в стальном обрамлении, сформованное арками пространство, уносящее к облакам, даром что под землей стоишь, – достойная визитная карточка всего московского метро. Можно сказать, монумент. А еще и второй памятник поэту. Но если первый, наверху, – тому, что отдавал свою звонкую силу атакующим, то этот, подземный, работы Душкина, – футуристу и лирику. Сознаемся: это не наша мысль, это мы у Юрия Олеши прочли: «Стальная кофта Маяковского, сказало мне воображение. Вот как хорошо: он, носивший желтую кофту футуриста, теперь может предстать перед нами в стальной кофте гиганта». И у Душкина увидели.

Невидимая рука рынка перевела стрелки в наших головах. Сегодня в это невозможно поверить: 25 июня 1985 года Министерство торговли РСФСР выпустило приказ № 176, согласно которому в каждом городе с населением свыше 100 тысяч человек детский универмаг площадью более 2500 квадратных метров обязан был называться «Детский мир». А начиналась детскомиризация всей страны в Москве в 1947-м на улице Кирова, в тех самых залах, где сегодня крутится «Библио-Глобус». И не от сладкой жизни.

Великая Отечественная война сгубила миллионы советских людей. Партия и правительство кнутом и пряником стимулировали рождаемость: усложнили развод, ввели налог на бездетность, увеличили пособия на семью и решили наоткрывать хороших детских магазинов. Названием щедро поделился великий русский педагог Ушинский: еще в 1861 году он выпустил книгу для начального чтения «Детский мир».

Размаху саженьих шагов магазин на Кирова никак не соответствовал. Созвучное эпохе и задачам здание взялись строить на месте старого Лубянского пассажа. Пассаж пришлось снести, за что архитектора Душкина хорошо поклевала творческая общественность. Нынче мнения расходятся: кто причисляет «Детский мир» к шедеврам, иные уверены, что это не самая удачная работа создателя настоящих архитектурных шедевров – станций метро «Маяковская», «Кропоткинская», «Новослободская». В рекордно короткий срок те же метростроевцы отгрохали самый крупный в Европе детский универмаг торговой площадью в 22 тысячи квадратных метров, что вдвое больше старого ЦУМа. Первыми в день открытия, 6 июня 1957 года, отоваривали строителей, на следующий день запустили остальное население. Товаров на все этажи не хватало, и наверху стыдливо ютился взрослый ассортимент. Правофланговый советской детской торговли гордится: именно здесь поползли первые в торговом здании эскалаторы, как раз тут продали первые детские колготки. И очереди в «Детском мире» тоже стояли рекордные – и не только с 8 до 20, но и все годы советской власти. Пока их не задушила невидимая рука рынка.

Ежели кто помнит – а кто не помнит выученную советскими людьми практически наизусть божественную комедию Гайдая «Бриллиантовая рука»? – незабвенный Семен Семеныч Горбунков ехал в финале на дачу в Дубровку. Легко предположить, что из всех москвичей этот факт больше всего позабавил жителей 1-й и 2-й Дубровских улиц, 1-го Дубровского проезда и просто Дубровского проезда. Впрочем, возможно, мы путаем: проезда под номером 1 и безномерного Дубровского проезда ко времени выхода фильма, похоже, не существовало – во всяком случае, в справочнике «Имена московских улиц» 1979 года издания они не фигурируют.

Но как бы то ни было, земляками киногероев местные жители ощутили себя не напрасно: была, была здесь деревня Дубровка – ровесница князю Дмитрию Донскому. Четыре века деревня принадлежала Крутицкому архиерейскому подворью, что стояло рядышком с ней на крутом же берегу Москвы-реки, а потом зажила отдельной деревенской жизнью. Но вот дачным местом, врать не будем, московская Дубровка не стала – здесь, на краю Сукина болота, воздух был напоен не ароматом трав, а вонью скотобоен, полей орошения и свалок.

Кому здесь жить? Ясно, что не чистой публике: с началом XX века деревня превратилась в рабочий поселок, а потом и в рабочую окраину Москвы. Как раз этот, самый что ни на есть пролетарский район – недаром и станцию метро, построенную тут в 1966 году, назовут «Пролетарской» – порешили сделать площадкой для борьбы за образцовый коммунистический быт. Не скажем «микрорайон» – слово появится много позже, – назовем это на языке двадцатых «жилмассивом»: не три, не пять – двадцать пять пятиэтажных благоустроенных домов выросли здесь в 1926-1927 годах. То был чуть ли не первый в Москве пример комплексной застройки: детсады, школы, столовые, бани и тому подобные коммунальные радости, призванные освободить женщину от домашнего труда и окунуть ее целиком в труд общественный. Впрочем, почему был: Дубровка никуда не делась, ее даже в конце семидесятых реконструировали. Так что памятники эпохи конструктивизма с теплым сортиром и ванной, воспетой современником великой стройки Маяковским («удобней, чем земля обетованная!»), по-прежнему обрамляют 1-ю Дубровскую улицу. А там, где она уже переходит в Шарикоподшипниковскую, несколько лет назад открыли новую станцию метро «Дубровка» – тезку деревни, жилмассива и дачного поселка из любимого народом кино.

Октябрь 2002 года накрепко связал Дубровку с трагедией «Норд-Оста». Умолчать об этом невозможно – это тоже история Москвы, ее черная страница. Захват заложников, два мучительных дня ожидания, штурм и спасение, обернувшееся погибелью сотен. Теперь Дубровка – ассоциативный ряд ко Второй Чеченской. Не выкинешь…

Надеемся, описывать комод нашему читателю не нужно. Все всё себе уже быстренько представили: миленький компактный уважаемый шкафчик со стесненным содержимым. За сто лет образ не изменился. Почему мы в этом уверены? Да Антон Павлович Чехов подсказал. Именно домом-комодом обозвал свое жилище на Садовой-Кудринской, дом номер 6 доктор Чехов в 1886 году. И правда – похоже. Можете сами убедиться. Но остроумный и остропёрый классик был не первым, кто использовал сравнение дома с мебелью. С середины XVIII века стоит на Покровке дом, выстроенный в стиле русского барокко, – Зимний дворец в миниатюре. Вот его-то первым и назвали «дом-комод». Наверное, в те времена и при том стиле комоды как раз такими и были – с рюшечками и бантиками. В наши дни строение сие комодом точно бы не назвали, тортом – еще возможно. А тогда – как припечатали. Причем настолько крепко, что владельцев дома Трубецких, чтобы выделять из других ветвей многолюдной фамилии, стали величать «Трубецкие-комод». Ничего себе добавка к родовитой фамилии! И ведь никуда не денешься, разве что из дома съехать.

Вряд ли кто-нибудь из наших читателей не знаком с фамилией, как сейчас говорят, предпринимателей Демидовых. Впрочем, Никиту Демидовича, еще Антуфьева (первого в династии, давшего свое отчество ей в фамилию), и Акинфия Никитича по современной терминологии следовало бы называть олигархами. Еще бы: в середине XVIII века промышленная империя Демидовых выплавляла более половины российского металла. Демидовы построили больше полусотни заводов (читай – городов). Но, сами понимаете, в «Книге Москвы» Демидовым место отведено не за уральские подвиги.

Дом во второй столице построил еще Акинфий Никитич. Династия разрасталась – расползалась по Москве и демидовская недвижимость. Отстроились и Акинфиевичи: Прокопий, Григорий, Никита. Последнему, правда, московские хоромы были не так нужны, как старшим братьям, – он крепил могущество семьи на Камне да на Алтае.

Но Слободской дом в Лефортове был весьма неплох. Внутри народу, само собой, бывало немного (Демидовы еще считались нуворишами – дворянство, хоть и дарованное самим Петром Великим, получено в недавнем 1720-м), но главное украшение дома могла видеть и «черная» публика (которой в самом доме тоже было не место). Украшение столь великолепное, что когда Николай Никитич Демидов отдарил отцов дом Московскому обществу трудолюбия, его демонтировали, а позже установили на другом доме, принадлежащем династии.