— Напомни мне об этом после приёма, — подмигнул Иннидис.
На том они и распрощались. Ровван Саттерис неторопливой походкой двинулся к своему роскошному дому на другой стороне площади, а Иннидис — в лавку ювелира Нендеса.
Домой он добрался только на закате и жутко голодным — после ювелира заскочил к цирюльнику побриться, потом немного поторчал на площади, наблюдая за кукольным представлением, а там уж и солнце начало клониться к горизонту. Пока доехал и передал Жемчужинку конюху, пока приласкал встречавших его овчарок, а потом отбивался от Аннаисы, которая требовала отдать ей украшения прямо сейчас, пока поднялся к себе и переоделся в домашнюю тунику, уже и вовсе стемнело.
Сообразительная Сетия и молчаливая Чисира, не дожидаясь приказа, уже разожгли лампы в гостиной и теперь накрывали стол: на четверых, а не троих, как обычно. Сегодня, кроме Иннидиса и Аннаисы с её наставницей, должна была пожаловать и Хатхиши, да что-то запаздывала.
Наставница Аннаисы — вдовая местная жительница по имени Ветта — спустилась к ужину, как всегда, первая. Когда Иннидис с племянницей присоединились, она уже сидела за столом. После ужина она чаще всего не задерживалась, а шла в свой дом, к своей семье: взрослой уже дочери и сыну-отроку. К полудню же возвращалась к воспитаннице.
Сетия и Чисира принесли кувшин вина, овечий сыр с лепёшками и оливки, затем подали тушёных с овощами кроликов. В эту минуту дверь отворилась, и в гостиную влетела Хатхиши, как всегда стремительная и шумная. Если кто и вносил оживление в этот дом, помимо Аннаисы, так это она.
— Вы уж меня извините, я торопилась как могла! — восклицала врачевательница на ходу, шурша юбками и гремя костяными и деревянными амулетами. Иннидис не без удовольствия отметил, что верхняя из её юбок пошита из багряно-золотистого шёлкового отреза, который он ей недавно подарил. — Но этот остолоп-травник никак не мог сообразить, чего мне надо! — продолжала Хатхиши. — Пока я ему объяснила, пока до него дошло… Ох, я никогда в жизни ни на кого так не ругалась!
В этом Иннидис сомневался. Что-что, а ругалась женщина часто и с удовольствием. Впрочем, больше по привычке, нежели со зла.
— Добро пожаловать, Хатхиши, — сказал он. — Присаживайся.
Пока он это произносил, врачевательница уже опустилась на скамью по левую руку от него, напротив Аннаисы и Ветты.
— Зато вот чем разжилась! — Она отвязала от пояса небольшой мешочек, потрясла им в воздухе и положила на стол рядом со своей тарелкой.
— Что это? — Аннаиса даже перегнулась через стол, стараясь рассмотреть получше, но наставница вернула её обратно.
Ветта вообще не очень одобряла тесное общение девочки с простолюдинкой, да ещё и чужестранкой, столь бойкой на язык. Иннидис же не видел в этом ничего плохого. Когда он сам рос в доме своих родителей, то наставник учил его изъясняться красиво, любезно и витиевато, но на подворье, среди конюхов, стражи и прислуги, с которыми Иннидис проводил немало времени, звучала совсем иная речь — простая и безыскусная, и её он перенимал тоже. Зато теперь мог одинаково хорошо изъясняться и языком своего сословия и, если придётся, языком простого люда.
— Это? — переспросила Хатхиши. — Болотная пыльца. То есть растёртая в пыль недужница болотная. Здесь-то она не растёт, но иной раз её завозят к нам в таком вот искрошенном виде. Вот и мне повезло разжиться. Ну хоть не зря потратила столько времени на этого болвана-травника. Состряпаю из неё снадобье и завтра испробую на Ви, надо же с глазами что-то делать, а то ходит, как квакша красноглазая.
— Как квакша красноглазая, — хихикнула Аннаиса, которой, видимо, понравилось сравнение. — Только не ходит, а сидит там, — она кивнула на потолок, — наверху. Скучно.
Хатхиши и Ветта одновременно открыли рты, чтобы высказаться, но в этот миг за дверью возникла какая-то возня, и вошёл Мори в сопровождении светловолосого парнишки в рабском ошейнике. Оба поклонились, и Мори пробасил:
— Господин, этот малой заявляет, что у него важное послание от уважаемого Роввана Саттериса.
— В таком случае я внимательно слушаю, — кивнул Иннидис, предвкушая это сообщение и волнуясь из-за него.
Юный раб поклонился ещё раз и приятным голосом произнёс:
— Мой владыка Ровван Саттерис передаёт тебе, господин Иннидис Киннеи, что завтра на закате тебя будут рады видеть на пиршестве в особняке уважаемого градоначальника Милладорина.
Иннидис готов был, как маленький ребёнок, подпрыгнуть на скамье от радости, но, разумеется, не сделал этого. Всего лишь благосклонно кивнул рабу и попросил Мори дать ему медную монетку в благодарность за добрую весть.
Как только слуга с невольником ушли, на скамье вместо своего дяди подпрыгнула Аннаиса. Даже Ветта не смогла унять её восторженные крики, хотя обычно девочка прислушивалась к наставнице.
— Дядя Инни! — Племянница выскочила из-за стола, подбежала к Иннидису, захлопала в ладоши. — К самому градоначальнику! Какая прелестная, прекрасная, замечательная новость! Обязательно, обязательно посмотри, во что будет одета госпожа Реммиена, запомни, а потом расскажи мне. Во всех подробностях запомни! И ты сам, — тут она нахмурилась, придирчиво его осмотрев, — завтра должен выглядеть прекрасно, просто обязан. О, я об этом позабочусь! — махнула она рукой. — А то ты сам непременно что-нибудь да забудешь! О, быстрее бы уже мне самой можно было посещать праздники в благородных домах! Уж я бы ни один не пропускала, я бы…
Строгая Ветта прервала её:
— Если ты собираешься бывать в благородных домах, милая Аннаиса, то тебе стоит отучиться вскакивать с места вот так и набрасываться на людей. Свои восторги можно выразить куда более изысканно. Если, конечно, ты и правда хочешь быть желанной гостьей, а не той, которую всего лишь терпят. Вспомни Тарриону…
— Не надо о ней к ночи, — сморщила нос Аннаиса и уселась обратно.
Иннидис о некой Таррионе знал только, что она неряшливая женщина, которая постоянно напрашивается на все праздники и приёмы и которой сложно отказать: и потому, что она знатная, и потому, что очень уж настойчивая. И даже это он услышал от Аннаисы, обычно подхватывающей все новости и сплетни, а не узнал сам.
— Но из тебя, дядя Инни, мы всё равно завтра сделаем настоящего вельможу, — понизив голос, всё-таки не удержалась племянница от ещё одного замечания.
Под «сделаем настоящего вельможу» подразумевалось, что Аннаиса обязательно проследит, насколько изысканно он оделся, достаточно ли на нём золота и так ли красива причёска, как должна быть.
Девочка постоянно сетовала, что Иннидис, на её взгляд, слишком мало внимания уделяет своему внешнему виду. Отчасти это и впрямь было так: большинство знатных иллиринцев проводили перед зеркалом куда больше времени, чем он, и располагали прислугой, которая помогала им одеваться и причёсываться. Иннидису же вечно не хватало на это терпения, да и, если по правде, он попросту ленился. Он и празднества с пирами посещал так редко всё из той же лености и потому, что они отнимали время. Зачем терять целый вечер в малоинтересных беседах, когда можно провести его в мастерской, с друзьями в тесном кругу или же просто прогуливаясь: во время прогулок в голову зачастую приходят любопытные мысли и идеи.
Пожалуй, именно в этом пряталась основная причина, по которой года полтора назад они с Уттасом распрощались. Этот яркий, весёлый, никогда не унывающий человек-праздник, притягивавший к себе своим жизнелюбием, просто обожал приёмы, пиршества, торжества, да и просто дружеские попойки. И в первые месяцы Иннидис с готовностью разделял их с ним, пока не обнаружил, что сильно устаёт от этого множества людей и неумолкающей музыки, соединённой с гвалтом разговоров и переливами смеха, от нескончаемых возлияний и бесконечных сплетен, которые он толком не слушает, но которые всегда присутствуют фоном. В тот период он начал только одну скульптуру, крайне неудачную, и ту не закончил. Когда же стал чаще отказываться от шумных развлечений и проводить вечернее время в саду, на берегу Тиусы или попросту дома, то Уттас поначалу присоединялся к нему, однако явно скучал. Тишина и спокойствие никогда не были ему по нраву. В итоге видеться они начали все реже и реже, пока не перестали совсем. Оба об этом не пожалели, а потом Уттас и вовсе переехал жить поближе к столице, в Зиран-Бадис.
