Раньше Вильдэрин в это время уже убегал, чтобы вернуться домой не перед рассветом, а в ближайшие часы после полуночи. Сейчас же впервые с тех пор, как начал участвовать в зрелищах, задержался у лицедеев, чтобы подойти к Белогривке — по-сайхратски прозвище мужчины звучало как Наемийнен). Вроде бы он здесь был главный, к тому же во всех представлениях играл первые роли.
Вильдэрин немного стеснялся обращаться к нему, опасаясь отказа. Всё-таки одно дело, когда артисты сами предложили ему играть в вечерних представлениях, и совсем другое — просить о том, чего ему не предлагали: остаться в их лагере на ночь. Тем более что помимо этого он хотел узнать, нельзя ли ему заодно участвовать и в рассветном действе, раз уж он всё равно дважды в неделю будет ночевать здесь (если ему позволят, конечно).
Белогривка уже смыл с себя театральную краску и теперь стоял у котла и помешивал в нём варево: в чём в чём, а в этом у артистов не было никакого разделения, в готовке участвовали все, кто находил для этого время, желание или и то и другое.
Мужчина глянул на Вильдэрина с удивлением.
— Текерайнен? А я думал, ты уже убежал. Там для тебя, кстати, набралось сколько-то медяков, — он кивнул на чашу для подношений. — Оставь монетку богам, а остальное можешь забирать.
— Спасибо, я заберу, — быстро сказал Вильдэрин. — Но я подошёл спросить о другом…
Всё ещё не без труда подбирая на чужом языке нужные слова, он рассказал Наемийнену, что господин позволил ему оставаться с артистами до утра, и что если так, то он мог бы играть какую-нибудь маленькую роль и в рассветном представлении, если ему, разумеется, дозволят.
Лицедей внимательно его выслушал, затем обернулся к другим артистам из тех, что находились поблизости:
— Слышали? Черноглазик хочет участвовать с нами в утреннем действе!
Вильдэрин с замиранием сердца ждал ответа, пока артисты что-то бурно обсуждали. Они говорили все одновременно и так быстро, что он едва разбирал слова, когда же умолкли, о чём-то договорившись, Наемийнен указал на стройного молодого мужчину с кудрявыми волосами до плеч, которого здесь так и звали — Кудряшка. Эмезмизен.
— Вот он, — произнёс Белогривка, — в утренней легенде играет две не такие уж мелкие роли. И одну с удовольствием уступит. Роль огненного демона.
Поскольку лицедеев было всего шестеро, то многие играли по два, а то и по три образа в каждом из зрелищ. Возможно, думал Вильдэрин, что ещё и поэтому они приглашали к себе кого-то из местных жителей, а не только чтобы угодить местным богам.
— Но для этой роли тебе сначала придётся потренироваться, — продолжил мужчина. — И там нужно будет плясать.
— О, я умею! — воскликнул обрадованный Вильдэрин. — Я красиво танцую, правда.
— Там не надо красиво, — усмехнулся Наемийнен, — там нужно устрашающе.
— Я и устрашающе смогу.
— Увидим... Завтра пока просто поглядишь утреннее представление, а потом уже Эмезмизен с тобой позанимается. Тебе надо будет выучить слова и говорить их без сильного акцента.
— Я очень постараюсь. Спасибо вам!
— Не стоит, — подмигнул мужчина. — Мы и сами тебе благодарны. А теперь, раз уж ты остаёшься, то сходи вместе с Оленёнком, помоги ей принести воды на завтра.
Юная девушка с большими блестящими глазами и доверчивым выражением лица действительно чем-то напоминала оленёнка. Хотя и оленей, и их детёнышей Вильдэрин видел только на картинах и никогда вживую. В одной из историй она играла жрицу, а в другой деву, которой Унхурру в своём человеческом воплощении помогал выбраться из зачарованного лабиринта.
Вильдэрину показали, где взять пустые бурдюки — в стоявших в стороне повозках, на которых лицедеи приехали сюда. Лошадей не было. Каждый раз, останавливаясь в очередном месте, они продавали их, а уезжая, покупали новых.
Вильдэрин и Оленёнок — Агазенир — захватили ещё и факелы и двинулись прочь от лагеря к южной оконечности миртовой рощи, к бьющему там из-под земли ключу. Добираться пришлось не меньше получаса, но ручей возле амфитеатра высох ещё несколько недель назад, а иного источника воды поблизости не было.
Переговаривались изредка. Эта девушка вообще была не слишком разговорчива, и Вильдэрину тоже было не до бесед: в голове снова и снова прокручивалась предыдущая ночь, в которой прозвучало признание Иннидиса, опалило душу, и до сих пор при воспоминании о его словах сердце начинало бешено колотиться. Зеленоглазый скульптор сказал, что влюблён... А Вильдэрин ведь тоже… И если бы он только мог отыскать в себе смелость и признаться в ответ!
И он отыщет… Иначе с ума сойдёт от неизвестности и недосказанности.
Среди деревьев плыли ночные звуки: дыхание воздуха в тёмной листве, далёкое кукование кукушки, возня мелких тварюшек и шорох собственных шагов по узкой тропинке. В памяти же всплывала другая роща — священная роща возле царского дворца, и озеро в лунном свете, и то спокойствие, которое всегда охватывало там Вильдэрина…
Он мотнул головой, прогоняя воспоминание: той рощи в его жизни всё равно уже нет и не будет.
Когда добрались до места и бросили бурдюки на землю, Оленёнок сказала:
— Вода набегает не очень быстро, лучше присесть, пока будем ждать.
Она воткнула и укрепила факелы между камнями, но луна сегодня светила так ярко, что хорошо освещала небольшую прогалину, и огонь факелов был не столь уж необходим. Девушка прислонила свой бурдюк к булыжнику так, чтобы вытекавшая из-под него тонкая струйка попадала прямо в горлышко. Затем уселась прямо на землю, и Вильдэрин последовал её примеру, опустившись рядом. Оленёнок задумчиво посмотрела на небо, затем перевела взгляд на Вильдэрина.
— Мне нравится приходить сюда за водой, — протяжно сказала она. — Здесь красиво и таинственно, вкусно пахнет листвой, родник приятно журчит…
— И мне это место понравилось. Я рад, что здесь оказался... А то кроме того первого раза, когда вас встретил, я всегда спешил. Пробегал по роще так быстро, что не успевал насладиться.
— А ты так торопился всегда… только чтобы успеть на свою… службу? Свою работу? — осторожно спросила Оленёнок, и её голос слегка дрогнул. — Или тебя там ждал… кто-нибудь… важный?
— Только другие работники к утренней работе, — пожал плечами Вильдэрин и запоздало сообразил, что вопрос, возможно, она задала неспроста.
Очень скоро понял, что не ошибся. Это стало ясно по усилившемуся блеску её глаз, по смущённому виду и по голосу, дрогнувшему ещё сильнее. А главное, по словам:
— Ты очень красивый, Текерайнен… И очень милый.
В следующее мгновение Оленёнок коснулась губами его щеки и, кажется, сама испугалась этого, потому что сразу отпрянула и отвернулась. А он растерялся от неожиданности, не зная, как реагировать. Ведь она тоже была очень хорошенькая и милая, но её признание не затронуло ни сердца, ни разума, потому что в душе и мыслях царил совсем другой человек… И хотя он ощутил, как подкрадывается желание, вряд ли Оленёнок была его причиной.
После того как Вильдэрин выздоровел, чувственные желания вообще начали сильно его одолевать, и зачастую для этого даже не требовалось повода. А ведь ещё какой-то год назад он полагал, что и вовсе забыл, что они такое, и уже никогда не вспомнит. После гибели его царственной возлюбленной, его Лиммены, он долгое время вообще ничего не чувствовал, кроме своего горя, и уж тем более не мог и помыслить о плотских наслаждениях. И потом, на шахте, конечно, тоже. И когда оказался у Иннидиса — больной, измученный и истощенный.
Зато в последние полгода телесные желания не только вернулись, но и стали как будто бы сильнее и ярче прежнего. И даже во снах, когда его не мучили кошмары, то изводили иные сновидения — тягучие, сладко-непристойные, в которых чужие горячие руки и губы бродили по всему его телу, в которых он сам целовал кого-то везде, и было так хорошо и до безумия приятно… И потом он просыпался и доводил себя до разрядки сам, но в какую-нибудь из следующих ночей всё повторялось.
Вот и сейчас желание зародилось внутри Вильдэрина как будто само по себе и к Оленёнку отношения не имело. Да девушка и сама явно не плотских удовольствий хотела или не только их, а чего-то большего. Если бы не её возраст — а выглядела она не старше шестнадцати, то это могло бы показаться странным, ведь до этого они почти не общались. Но когда Вильдэрин сам был немногим младше её, ему хватило всего-то парочки участливых прикосновений и одного взгляда царицы, чтобы влюбиться до безумия и до беспамятства. Так стоило ли удивляться, если и эта юная девушка влюбилась в кого-то просто из-за привлекательной наружности и нескольких добрых слов, может быть, оброненных им совершенно случайно? Тем более что всё вокруг — ночь и серебристая луна, запахи и звуки и особенно то, что она впервые оказалась с ним наедине, так и навевали любовные грёзы. И конечно, она сейчас вряд ли задумывалась, что уже через два-три месяца ей вместе с остальными артистами всё равно предстоит уехать…
