Теперь-то ясно, почему Реммиена утверждала, что этот документ сложно использовать. Да, им можно подтвердить, что бывший раб Ви — это и есть Вильдэрин. Но также из него видно, что Ви — убийца, а значит, если это попадётся на глаза законникам, парня приговорят к казни или к другому не менее суровому наказанию.

Однако Реммиена почему-то не сожгла этот пергамент и не скрыла его от Иннидиса. Не потому ли, что считала своего друга невиновным и была уверена, что Иннидис посчитает так же? Ведь неспроста же она сказала, чтобы он поговорил с Вильдэрином прежде, чем делать выводы... Так может, всему этому есть какое-то объяснение? Может, парня оклеветали и в документе содержится ложь? Ви же говорил, что любил эту свою госпожу, так зачем бы он стал её убивать?

Немного успокоив мысли, Иннидис велел Ортонару пригласить Ви. В конце концов, это лучшее, что сейчас можно сделать: поговорить с ним. Может, парень сможет убедить его, что никого не убивал. И пусть документ от этого не сделается менее неудобным, но на душе точно станет легче.

Сегодня был один из тех дней, когда парень должен был заниматься с Аннаисой. Он уже закончил утренние работы и теперь находился в доме, так что явился довольно быстро.

Войдя в комнату, он остановился перед Иннидисом. Одетый в свою светлую хлопковую тунику, подчёркивающую смуглость кожи, с волосами, украшенными ярче обычного, с тёплым спокойствием во взгляде, Ви показался ему особенно красивым. Глядя на него, на эти мягкие черты, невозможно было поверить в написанное в поступном листе. Убийца? Нет, конечно! Этому противоречили даже более ранние записи из того же самого документа. Там было сказано, что он отличается добронравием и привязчивостью, что он не склонен к неповиновению. Вряд ли такой человек мог бы отравить свою госпожу.

Пока Иннидис прокручивал в голове эти строчки, на задворках сознания всплывали и другие — «невольник для постельных утех», «страстность натуры», «искусство любви». Он старался не обращать на них внимания, однако они всё равно с завидным упорством толкались в мыслях.

— Здравствуй, Ви, — начал Иннидис, жестом предлагая парню подойти ближе, и сразу же приступил к сути. — Сегодня приезжала госпожа Реммиена и передала мне твой настоящий поступной лист, со всеми сведениями о тебе.

— Так она нашла его, господин? — обрадовался парень и даже сделал ещё один шаг вперёд, но тут же на его лице отразилось беспокойство. — И… что же в нём?

— Это самое печальное, Ви. Там сказано, что ты отравил свою госпожу, дал ей смертельный яд. Это ведь не так? Тебя кто-то подставил, оклеветал или это просто какая-то ошибка? Может, ты случайно оказался не в том месте и не в то время? Не могу поверить, чтобы ты стал кого-то травить. Скажи, ведь это неправда?

Вильдэрин молчал невыносимо долго и смотрел Иннидису прямо в глаза, а потом ответил:

— Это правда, господин. Меня никто не подставлял. И я не случайно оказался в том месте и в то время, а сам хотел этого. И да, я дал ей тот яд.

Иннидис потерял дар речи, не в силах поверить в его слова, когда же их смысл дошёл до него, он медленно поднялся с кресла.

— И ты так просто об этом говоришь? — выдавил он, пытаясь справиться со злостью. Главным образом со злостью на собственную наивность. — Ты же клялся мне, что не преступник. Когда я спрашивал тебя, ты поклялся в этом. И говорил, что не знаешь, за что тебя отправили на шахту. Получается, в тот день ты лгал мне? Почему же сейчас просто не продолжил лгать?

Ви отчаянно помотал головой.

— Потому что я вовсе не лгал тебе, господин! Ни тогда, ни сейчас. Я не говорил всей правды, это так, но я никогда не лгал тебе! Никто не сообщал мне, что на шахту я попал из-за яда… Но я не преступник, я по-прежнему могу поклясться в этом!

— Да ты издеваешься! Ты только что признался, что отравил свою госпожу, и после этого ты не преступник?

— Нет.

Ему захотелось встряхнуть Ви за плечи, чтобы получить от него настоящее признание.

— Нет?! Ты же убил её!

— Я только дал ей тот яд и помог его принять. Она просила меня, и я не отказал.

«Может проявлять упрямство», — совсем не ко времени всплыла в голове ещё одна строчка.

— Если ты своими руками дал ей яд и помог умереть вместо того, чтобы удержать от смерти, то это на твоей совести. Это значит, что ты её и убил. Ты этого не понимаешь?

Ви вздрогнул, его лицо исказилось, как от боли, а в глазах разгорелся горячечный огонь. Скулы порозовели, и он весь подобрался. Выставил вперёд подбородок и — немыслимо! — вызывающе подступил к Иннидису.

— Нет, господин, я не понимаю! И никогда не пойму! — сказал он голосом, дрожащим вовсе не от страха, а от волнения или гнева. — Ей было больно! Очень-очень больно! Её убивал этот проклятый недуг, и она умирала в муках, она не могла дышать, не могла кричать, мне жутко даже вспомнить, как сильно, как страшно она страдала! И да, я дал ей тот яд! И сделал бы это снова. И снова. И снова. И я не считаю это преступлением. Если ты считаешь, пусть так. Пусть я преступник, я стал бы им вновь! И знаешь, господин, ты тоже им стал бы. На моем месте ты тоже дал бы ей тот яд!

— Почему? — тупо спросил Иннидис.

— Потому что ты… добрый.

— Знаешь что, Ви, — выцедил Иннидис, — хоть я и добрый и даже верю в твою искренность, это ещё не значит, что тебе позволено повышать на меня голос и вообще говорить в таком тоне.

Парень как-то разом поник, а лихорадочный блеск в глазах погас. Он рухнул на колени, сел на пятки и склонил голову, но время от времени бросал взгляды снизу вверх, исподлобья. Иннидис не стал ему препятствовать, потому что сейчас Ви и впрямь было за что извиняться, преклоняя колени. Однако он всё-таки вернулся в кресло, чтобы не так сильно возвышаться и нависать над парнем, которого на самом деле простил сразу, ещё до того, как тот принялся извиняться.

— Молю, прости меня, господин… я совсем забылся, — негромко говорил Ви. — Эти воспоминания до сих пор грызут меня, и я забылся… Это не оправдание, конечно, я всё равно не имел права так себя вести. Но если сможешь, извини… Я только хотел сказать, что мне кажется, ты тоже не смог бы спокойно смотреть на её страдания и не исполнить её просьбу. И если бы я вернулся в тот день, я всё повторил бы опять, я ни в чем не раскаиваюсь. Ну разве что… разве что я всё-таки избавился бы от пустого флакона, как она говорила…

— А ты не избавился?

— Если честно, я не знаю, господин… Наверное, нет, раз меня обвинили. Я помню, как держал его в руке — а дальше не помню. После её смерти я вообще всё воспринимал какими-то урывками, отдельными вспышками. Помню, как меня заперли в темнице, а как выпустили и почему — не помню. Помню, как потом искал тот гребень, который она мне подарила, и не нашёл его… Но почти не помню, как меня увозили из Эртины… Да и в ту минуту, с тем ядом, я как-то совсем не думал, что будет дальше, я просто пытался сделать всё, чтобы она умерла хотя бы чуточку счастливой…

— А она умерла чуточку счастливой, потому что приняла тот яд?

— Думаю, что не только поэтому… — тихо ответил Вильдэрин, но больше ничего пояснять не стал.

Иннидис молчал, Ви тоже молча смотрел в пол, но безмолвие всё-таки надо было нарушить.

— Ты знаешь, до сих пор я старался не лезть слишком глубоко в твоё прошлое, однако сейчас тебе всё-таки придётся всё мне рассказать. А теперь поднимись, Ви, и сядь туда. — Иннидис указал на чёрный кованый табурет напротив.

Юноша встал с колен и, отвернувшись, в несколько шагов достиг табурета и опустился на его круглое, покрытое серой подушкой сиденье. И пока он шёл, Иннидис успел подумать, что ему бы по богатым дворцовым коридорам вышагивать, а не по этой довольно скромной, как и всё остальное в этом доме, комнате.

От этой мысли вдруг бросило в жар, кровь прихлынула к вискам и застучала в них, пальцы сами собой сжались на подлокотниках. Разрозненные обрывки всего того, что было связано с Ви, что Иннидис знал, слышал или, как сегодня, прочёл о нём, внезапно сложились, подобно мозаике, в единую картину.