Он провёл в Зиран-Бадисе три дня, в течение которых окончательно договорился с наёмным возницей, чтобы отвёз его в портовый город Аккис на востоке Иллирина, откуда на корабле он уже отбудет в Эшмир.
***
Прошли сутки, как за господином закрылись ворота.
Вместе с остальными слугами Ви продолжал выполнять свою обычную работу, которая стала уже хорошо знакома, и вроде всё было как всегда, но в нём самом что-то неуловимо изменилось. Он привычно подновлял подстилку для лошадей, собирал свежую траву для кроликов, поливал деревья в саду, но больше не чувствовал себя в безопасности. Словно опора ушла из-под ног. Он только сейчас понял, что до сих пор чувство защищенности в этом доме ему давал господин. Но теперь господин уехал…
Восприятие Ви было искажено страхами и памятью о пережитом, а потому он не мог вполне ему доверять и знал об этом, но знание ничего не меняло — ощущения оставались прежними. Единственное, что он мог попытаться сделать, — не поддаваться им. Тем более что до сих пор никто здесь не причинил ему зла. Наоборот. В этом доме к нему проявили истинную доброту и отнеслись с большим терпением: и Чисира, и Мори, который стал ему другом, и, конечно, Хатхиши. Ви был за это по-настоящему признателен, он и на ноги-то встал и ходить начал во многом благодаря им. Но от брезгливости к себе и едкого стыда его исцеляли отчего-то только слова и прикосновения господина. То, как вёл себя с ним хозяин дома, знатный иллиринец, в сознании Ви переплавлялось в мысль, что если уж такой господин мог дотрагиваться до него без гадливости и бережно, то, может, Ви всё-таки не заслуживал презрения, несмотря на отвратительный облик, несмотря на всё то, что делали с ним на шахте. И хотя он знал, что не виноват в том, что с ним там творили, но чувство было такое, будто причина всё-таки в нём. И только доброе отношение господина помогало усомниться в этом.
Нередко Ви хотелось доверительно заглянуть ему в глаза и рассказать обо всём, что он испытал и испытывает, обо всех своих страхах и радостях, разочарованиях и надеждах. Конечно, он не мог позволить себе такую дерзость, но подобное желание испытывал всякий раз, когда просил господина о помощи и даже когда не просил, но всё равно получал её.
И вот, теперь, когда милосердный скульптор уехал так надолго, в душе Ви образовалась пустота, которая быстро и неотвратимо заполнялась тревогой, горечью и мрачными предчувствиями. Он словно бы вернулся в те первые дни, когда только-только оказался в этом доме… Многое, что происходило с ним тогда, он видел и воспринимал совсем иначе — не так, как это было на самом деле. В то время он как будто находился в своей, искажённой реальности…
Он помнил, как ударился лбом обо что-то жёсткое, и череп словно раскололся на множество частей. Он понадеялся, что на этом всё, конец, но сразу же в черепе запульсировала боль, а нечто огромное, как опухоль, начало распирать его изнутри. И тогда Ви понял, что всё ещё жив, что его просто выбросили из повозки.
В колени и локти вонзились мелкие камни. В бок и бедро тоже, но в коленки и локти особенно ощутимо. Он пытался найти такое положение тела, чтобы острые камни не раздирали и без того истёртую израненную кожу, не впивались в неё. И он ползал, возился среди этого щебня, тщетно стараясь нащупать ровное место.
Чьи-то руки подняли и потащили его, а затем снова бросили на твёрдое, и это снова болью отозвалось в голове и теле. Но в этот раз на жёсткой поверхности хотя бы не было камней. Он чувствовал это, но почти ничего не видел при слабом освещении и заплывшими от гноя глазами — только размытые цветные пятна.
Вроде потом его снова волокли куда-то и снова бросили, он не понимал куда, но знал, что будут мучить. По-другому не бывало. Единственным милостивым человеком был дряхлый седой лекарь, который раньше подкармливал его, но затем умер. И тогда не осталось никого, кто бы помогал пока ещё живому Ви.
Его отдали на растерзание какой-то женщине — так ему показалось. Вместо господина надзирателя его почему-то истязала женщина. Ви был уверен, что его мучитель прислал её вместо себя, и она кричала, он не разбирал слов, но знал, что она глумится над ним и угрожает. Она пытала его, терзая его раны. Он не видел, что она делает, но было больно, всегда так больно! Ему казалось, что она сдирает с ран только-только образовавшуюся корку, ковыряет их, а потом льёт туда солёную воду. Это чтобы он не забывал.
Хозяин — так приказал называть себя господин надсмотрщик — тоже любил напоминать ему о ранах, но не всегда через боль. Как-то раз, ещё в начале, подтянул его на цепи к себе и поднёс мутное маленькое зеркало, и оттуда смотрело не лицо, а что-то целиком багряно-синее, что-то опухшее и кровоточащее. Это был, конечно, не человек, он был уже не человек… И он заплакал — тогда ещё он мог плакать.
«Ну что, псина, как тебе? — спросил тогда хозяин. — Красавец, да? Нравится?» Хозяин очень не любил, когда ему что-то не нравилось, и поэтому Ви быстро-быстро закивал, чтобы хозяин не подумал, будто он недоволен.
Сначала, в первые дни или недели, Ви ещё надеялся, что сумеет как-то изменить свою участь, если будет вести себя по-другому. Ведь других рабов господин надсмотрщик так не мучил, как мучил его. Другие рабы проводили ночи в бараках, а днём тяжело работали на шахте, но их обычно не избивали просто для того чтобы избить. Ви же, когда не работал, сидел на короткой цепи неподалёку от кибитки надзирателя, а с другой стороны от входа, тоже на цепи, но длинной, сидел огромный чёрный пёс, и у него была хотя бы конура. У Ви — нет. Иногда надзиратель притравливал этого пса на Ви, но никогда не позволял подрать его слишком сильно. Он не хотел, чтобы раб для развлечений умер раньше времени и перестал его развлекать.
Каждое утро, уходя, хозяин ласкал и кормил своего чёрного пса — и каждое утро бил своего пленника, лишь изредка подбрасывая ему какие-нибудь объедки. И то же самое происходило днём на шахте и вечерами у кибитки. Каждый раз надзиратель проходил мимо Ви, чтобы по дороге отходить цепью, плетью или ногами.
Ви никак не мог понять за что. Он умолял его прекратить и то плакал, то кричал и ругался, то заискивал, то проклинал. Он спрашивал, в чём провинился перед ним, чем заслужил всё это, что должен сделать, чтобы избежать истязаний. Но за любые попытки что-то выяснить хозяин мучил его только сильнее. И постепенно Ви перестал спрашивать и умолять. Он понял, что с ним просто изначально что-то не так, что он самим своим рождением заслужил всё то, что с ним творится.
Ви… Теперь его имя звучало так. Иногда он забывал его, потому что чаще бывал псиной. Но когда-то у него было ещё одно имя, которое теперь было под запретом, и Ви нельзя было произносить его, потому что хозяина это очень злило, и тогда он наказывал его особенно жестоко.
Ви не знал, сколько времени просидел вот так, на цепи, прежде чем хозяин куда-то уехал, а его отправили в барак к остальным. Но он был никчёмным и работал плохо, поэтому там его тоже всегда наказывали, а потом решили, что он ни на что не годен, и отдали этой бессердечной женщине на растерзание. Теперь она рвала его незаживающую плоть и кричала на него. Или это хозяин его отдал? Ви совсем запутался…
Потом хозяин кого-то подослал, чтобы его проверить. Он намеренно подослал господина с добрым голосом и красивым лицом, чтобы его раб расслабился и ошибся.
— Как тебя зовут? — спросил человек.
— Ви, господин…
— Ви — и всё?
Он его проверял. Но нет, Ви не ошибся, ведь он уже давно знал, как правильно отвечать. Он кивнул, и от этого движения голова сразу закружилась и в глазах померкло.
Первыми осознанными чувствами, которые он испытал, когда пришёл в себя и начал ощущать хоть что-то, кроме нескончаемой боли и бессилия, стали удивление, разочарование и злость: ему не дали умереть, его лечили, чтобы он выжил, чтобы можно было и дальше издеваться над ним.
Когда спутанность сознания ушла, Ви догадался, что это какие-то другие люди, не связанные с его мучителем на шахте и с самой шахтой. Он понял, что находится в каком-то доме, но добра от этого не ждал: он всё равно был уверен, что эти люди выхаживали его только для того, чтобы потом сотворить что-нибудь ужасное.
