— Пусть вас берегут боги, — обратился он к прислужникам. — И позаботьтесь как следует об этом доме, пока меня не будет.
В ответ Ортонар пообещал, что за всем проследит и всё будет в порядке, а остальные молча поклонились, но Иннидис заметил, как увлажнились глаза Чисиры: всё-таки девушка привязалась к нему за те пять лет, что прошли со дня, когда он выкупил её у скотоводов.
Ви, вернувшись из поклона, произнёс негромко и чуть печально:
— Пусть духи дороги охраняют тебя в пути, господин, возвращайся скорее.
— Да, мы будем очень ждать, — вторил ему Мори.
Иннидис кивнул им с улыбкой, забрался в повозку и велел Хидену трогаться.
Мимо проносились знакомые издавна дома, аллеи и мостовые, но обострённый отъездом взгляд воспринимал их так, словно впервые видел. Сейчас Иннидису грустно было расставаться с Лиасом, хотя в первое время, когда он только-только здесь поселился, то думал, будто сразу и навсегда возненавидел этот знойный край. Даже хотел снова куда-нибудь переехать, но сначала не сложилось, а потом он попросту привык.
После благодатных высот родного Мадриоки, где он провёл детство и юность, Лиас и правда казался слишком жарким, и спасения от этой жары не находилось. Иннидис до сих пор вспоминал, как хорошо ему было среди лесов и взгорий; он оставался бы в них и поныне, если б только там всё не напоминало об Эйнане, о его гибели и о жестокости родителей. Это было слишком больно, вот Иннидис и уехал подальше, хотя и не переставал скучать по родным местам.
В Мадриоки даже в разгар лета воздух был приятно влажен и свеж, и в нём разливались ароматы почвы, и чабреца, и сосновой смолы, а зелень оставалась по-весеннему яркой и насыщенной. Там между покрытых шелковистыми мхами камней журчали горные ручьи, а палая хвоя пружинила под ногами и была для них с Эйнаном самым мягким ложем на свете. Он был счастлив там. До тех пор, пока всё не пошло прахом…
…Родители подарили Эйнана как напарника для воинских тренировок. Это случилось, когда Иннидису исполнилось одиннадцать и он пожелал учиться у старого художника, скульптора и архитектора Амелота, недавно поселившегося поблизости. После долгих споров и обсуждений — мать настаивала, что сын должен готовиться к воинской или чиновничьей карьере, но отец допускал, что отпрыск мог бы в дальнейшем стать архитектором и руководить строительством дворцов и храмов, — Иннидису всё-таки позволили обучаться у скульптора. При условии, что он каждые полгода станет проводить в родном замке, усиленно занимаясь с наставниками воинским мастерством и другими науками, а в доме Амелота будет ежедневно упражняться с оружием сам. Для этого ему и купили мальчишку-невольника, умевшего обращаться с мечом и палкой.
На год старше Иннидиса, выходец из северной страны, из небогатого и не очень знатного, но благородного рода, Эйнан угодил в рабство меньше года назад. Его привезли в Иллирин работорговцы после одной из приграничных стычек. Выкуп за него платить было некому — вся семья погибла, вот мальчика и продали в рабство. Родители посчитали его полезным именно потому, что он ещё не забыл, как обращаться с оружием, и за неимением лучшего мог стать для их сына напарником в тренировках. Ведь в доме Амелота других напарников Иннидису было не найти, особенно с учётом, что он даже не старался бы их искать. Это отец с матерью тоже понимали, ведь прекрасно видели ещё раньше, с самого его детства, что в свободную минуту их сын хватался вовсе не за деревянный меч, как другие дети, а за уголь для рисования.
О, если бы они знали тогда, во что выльется этот их «подарок», когда сыну исполнится шестнадцать…
…Среди покрытых шелковистым мхом камней журчал горный ручей, палая хвоя пружинила под ногами, а они с Эйнаном, хохоча, боролись друг с другом за найденную на тропке серебряную фибулу, оброненную каким-то путником. В конце концов Иннидису удалось подсечь приятелю ноги, повалить его и, взгромоздившись сверху, крепко ухватить его запястья, придавив к земле. Эйнан смеялся, сжимая фибулу в кулаке и пытаясь высвободиться, его волосы разметались по хвое, и пожухлые хвоинки, взвившись, запутались в тёмно-русых прядях. Чтобы не позволить ему выкрутиться, Иннидис ещё крепче уселся на нём, ещё ниже склонился, так что они оказались лицом к лицу, а затем попытался разжать его кулак. Эйнан не поддался.
— Осторожно, Иннидис! — хохотнул он. — Ещё немного — и ты меня поцелуешь!
Их губы и правда находились совсем близко.
— Ещё немного, и я восприму это как приглашение, — слегка осипшим голосом парировал Иннидис, чувствуя, как колотится и замирает сердце.
Эйнан тут же перестал смеяться, лицо его сделалось серьёзным, и он оставил попытки высвободиться и разжал кулак.
— Может быть, это оно и есть, — сказал он тихо.
Боги, как же Иннидис был счастлив в ту минуту, и много минут после, и ещё почти целый год! Они упивались друг другом и не могли насытиться, двое жадных до любви мальчишек. Он обожал Эйнана до безумия, и он собирался дать ему свободу, как только достигнет совершеннолетия и сможет распоряжаться собой и другими. Он хотел быть с ним, свободным, вместе — открыто и навсегда. Но мечты и планы разбились, когда об их связи узнали родители… В дальнейшем это стоило Эйнану жизни. Иннидис тогда не сумел ему помочь, и по сей день не мог себе этого простить. И ни к кому больше, ни к одному из своих немногих любовников, он не испытывал таких сильных чувств, как к Эйнану. Наверное, уже и не испытает…
Зачем только он сейчас вспомнил об этом? В душе привычно шевельнулась боль, которую прошедшие пятнадцать лет ослабили, но так и не изгнали.
Только когда Хиден вывел лошадь за пределы города, мысли наконец рассеялись, и потянуло в сон. Иннидис задремал, невзирая на то, что повозка подпрыгивала на каждой рытвине. Он плохо спал минувшей ночью, мешало будоражащее разум волнение, и сейчас это сказалось. Он так и провёл в полудрёме, в полубодрствовании всё время до первой остановки в придорожной таверне.
В Зиран-Бадис прибыли спустя три дня, сразу после полудня. И хотя Эртина и её пригороды, казалось бы, находились не так далеко от юго-западных окраин Иллирина, но разница в погоде ощущалась. В Лиасе в начале осени все ещё держалась жара, здесь же веяло приятной свежестью.
Дом Уттаса стоял в западной части города — не самой привлекательной, но и далеко не самой захолустной. Где-то неподалёку вроде бы даже находилось одно из имений военачальника Нирраса...
Небольшой двухэтажный дом из розоватого камня в окружении кустов жасмина выглядел приветливо, под стать самому Уттасу, который в сопровождении двух домашних рабов вышел Иннидису навстречу.
— Добро пожаловать, дорогой мой! Счастлив тебя видеть! — восклицал как всегда весёлый и радостный Уттас, одетый в золотистого цвета тунику. — Посмотри на себя, совсем не изменился! — улыбнулся он во весь рот и, взмахнув рукой, пригласил его войти внутрь. Двое рабов в это время занялись Хиденом, конем и повозкой. — Нет, правда, — на ходу продолжал Уттас, впуская его в дом, — всё так же красив, но до неприличия не украшен.
Красоту Иннидиса Уттас постоянно преувеличивал, как и его равнодушие к украшениям, но такой уж он был человек: чего-то среднего для него попросту не существовало, а все его эмоции всегда были как будто немного чересчур. Если он радовался, то бурно, если огорчался, то до мрачного уныния, если кого-то любил или на кого-то злился, то до умопомрачения. Это в своё время привлекло Иннидиса — и это же потом утомило. Но сейчас ему было приятно видеть былого друга жизнерадостным и довольным.
Комната для Иннидиса уже была подготовлена, и они с Уттасом в ней же и провели время за вином, едой и беседой. А потом, ближе к вечеру, ещё и прошлое вспомнили. Поглаживая любовника по обнажённому плечу, целуя его губы, Иннидис даже подумал, что, может, зря они расстались, ведь вообще-то им было вместе неплохо.
Но уже на следующий день в гости к Уттасу завалились с десяток его приятелей, и все они до самого утра много смеялись, говорили, пели и пили, и Иннидис подумал, что нет, пожалуй, расстались всё-таки не зря.
