Ашмедай (Ашмодей) — один из главных злых духов еврейской демонологии, царь чертей. Его жена — одна из двух Лилит, «младшая» Лилит. Согласно еврейским легендам, беременность у нечистой силы длится один месяц. БАЛЛАДА О ВОЗВРАЩЕНИИ Ехали козаки по ночному шляху, Догоняли курень, запорожский стан. И сказал Тарасу, заломив папаху, Друг его и верный побратим Степан: «Притомились кони, заночуем, друже. То не звезды светят, светят огоньки. То шинок, я вижу, далеко не дуже, Прямо за пригорком, прямо у реки». Старая шинкарка налила горилки, Накормила хлопцев, уложила спать. Вдруг Степан услышал пение сопилки — Песенку, что в детстве пела ему мать. Он тотчас проснулся, видит — держат свечи Над его постелью девять стариков. И промолвил первый: «Слушай, человече, Я тебе открою — кто же ты таков. Был рожден евреем, да пришли козаки, Всех поубивали, все дотла сожгли. А тебя крестили кляты гайдамаки, Бросили в подводу, в курень увезли. Рабби Элиягу я когда-то звался. Здешним был раввином — да в недобрый час. Ждал, что ты вернешься, и теперь дождался. Будешь ты отныне тоже среди нас». И еще промолвил рабби Элиягу, Испугал Степана свет его очей: «Пил ты не горилку, не вино, не брагу, Слезы пил, козаче, — слезы горячей!..» А Тарас наутро пробудился рано. Кликнул побратима — тишина в ответ. А шинка-то нету, нету и Степана, Только с неба льется серебристый свет, Да сердитый ветер по деревьям свищет. Огляделся хлопец — неприютный край: Он сидит на камне посреди кладбища. Ветер не стихает, да вороний грай… Испугался хлопец, свистнул что есть силы. Глядь — из-за пригорка конь гнедой бежит. А вокруг Тараса старые могилы — На одной папаха черная лежит… ГРУСТНАЯ ПЕСЕНКА О ДУРАКАХ ИЗ ХЕЛМА
Как-то раз евреи Хелма перебрались всей общиной И на новом месте дружно стали строить новый дом. Половину стен сложили, а с другою половиной Разобраться не успели — отложили на потом. И сказал один строитель, опустивши очи долу: «Мы должны для пола доски очень гладко остругать. А неструганые доски коль настелешь, так по полу Не побегаешь без туфель, чтоб занозу не загнать». Возразил другой строитель: «Рассужденье это ложно. Гладкий пол опасен очень, каждый должен это знать. Остругаем доски гладко — и тогда вполне возможно Сделать шаг — и поскользнуться, руки-ноги поломать!» Прервалась работа сразу — крики, ругань, споры, слезы. Но раввин нашел решенье — это был большой сюрприз: «Остругаем доски гладко, чтобы не загнать занозы, Но, чтоб не скользить, настелем гладкой стороною вниз». И, решив проблему с полом, за работу взялись смело, Но один из них заметил: «На носу уже зима. Холода начнутся вскоре, а у нас — такое дело: Печь — снаружи, как исправить? Я не приложу ума!» Обнесем пустырь забором — и окажемся внутри. Будет холодно снаружи — ветер воет, буря плачет. А у нас теплей, чем в бане раза в два и даже в три!» Эхо криков их привычных не давало стихнуть спору, А над спорщиками в небе плыл тяжелый черный дым… Жирный дым из труб кирпичных… Ток пропущен по забору… Так построили евреи дом совместный — О… свен… цим… Дом-барак таращит бельма, небеса давно стерильны, Но порою замечает отрешенный чей-то взгляд: Вон плывет дурак из Хелма… А за ним — мудрец из Вильны… Свежий ветер их уносит. Не воротятся назад. Евреи из польского города Хелма почему-то пользовались славой людей, по каждому поводу затевавших глубокомысленные и долгие споры. Название «Хелмские мудрецы» стало нарицательным для людей, абстрактная мудрость которых тождественна обычной глупости. Известно, что именно выходцы из общины Хелма основали еврейскую общину в местечке Освенцим. ДВЕ ЖЕНЫ СОЛДАТА ХАИМА-ЛЕЙБА Жили-были в Яворицах Хаим-Лейб и Лея-Двойра. Оба молоды, красивы и, как водится, — бедны. Не смогли устроить свадьбу накануне Симхас-Тойра, Отложить ее решили на полгода — до весны. Почему — никто не знает, но понадобилось Богу, Чтоб ушел зимою Хаим на турецкую войну… Постаревший, воротился он к родимому порогу В бескозырке и шинели — лишь в десятую весну. И сказал он: «Я вернулся», протянул невесте руки, И качнуло Лею-Двойру будто огненной волной. Показалась горькой встреча после долгой той разлуки, Но они сыграли свадьбу, стали мужем и женой. Год прошел, и вот однажды он с работы воротился, Подошел к окну и молча обратил лицо к луне. О заботах и печалях говорить не торопился, Лишь когда пробило полночь, Хаим-Лейб сказал жене: «Я в Болгарии далекой быть солдатом научился. И ружье казалось легким для привычных к бою рук, И на Шипке, и под Плевной я в сраженьях отличился, Но меня однажды метко подстрелил башибузук, И сочли меня убитым. Было то в ночном дозоре. И земле решили тело, как положено, предать. Но, очнувшись, я увидел, что с тревогою во взоре Надо мной склонилась дева, красоты — не описать… Было странным то жилище, и сверкали златом стены. И красавицу спросил я: «Кто же мне благоволит? Кто избавил — то ль от смерти, то ль от тягостного плена?» — «Я, — она сказала просто. — А зовут меня Лилит». Я, услышав, ужаснулся, а она сказала: «Милый, Я спасла тебя, и, значит, ты отныне — только мой. Видишь след на перевале? Это — тень твоей могилы. Жив останешься, покуда буду я твоей женой!» И тотчас же — то ли черти, то ли призраки толпою! Дикой музыкой взорвалось это страшное жилье. Ашмодей нам был раввином, мы стояли под хупою, Ангел Смерти пил со мною — пил во здравие мое… Жил я с нею, как с женою, но тоска меня терзала По невесте и по дому… И надумал я бежать. Дьяволица догадалась и однажды мне сказала: «Отпущу тебя, но знай же — ты обязан это знать: Ты мечтаешь Лею-Двойру объявить своей женою… Не держу тебя, но все же возвращайся поскорей. Мы с тобой делили ложе, десять лет ты жил со мною. Больше года ты не сможешь жить, как прежде, средь людей…» И сказал он: «На рассвете от тебя уйду навеки. Так прощай же…» И застыла Лея-Двойра, чуть дыша… И тотчас открылась рана, и тотчас сомкнулись веки, И в небесную обитель унеслась его душа… …Прозвучал над телом кадиш, и притихла вся округа, И закат сверкал, как будто чистым золотом залит. Две вдовы стояли рядом, но не видели друг друга: Горемыка Лея-Двойра и надменная Лилит. |
