ИСТОРИЯ ЛЮБВИ, или ТРЕХРОМАНСОВАЯ ОПЕРА Ее звали Евгения Маркон. Она была дочерью известного российского историка-гебраиста Исаака Маркона и женой поэта-биокосмиста, революционера-анархиста Александра Ярославского. В архивах НКВД сохранились сорок страниц, написанных ее рукой, — автобиография этой удивительной женщины.
Это было у моря, где ажурная пена, Где встречается редко городской экипаж. Королева играла в башне замка Шопена, И, внимая Шопену, полюбил ее паж… Игорь Северянин НЕСВОЕВРЕМЕННЫЙ РОМАНС Ах, песенки старинные, текущие рекою, Когда на хóлмах Севера лежит густая мгла… А вот ее история была совсем другою, Но тоже королевскою любовь ее была. Молоденькой курсисточке, возвышенной натуре Он говорил: «Грядущему дорогу приготовь!» Он говорил: «Грядущее всегда подобно буре!» Он говорил: «Грядущее…» — ей чудилось: «Любовь…» Над Секиркой над горой птицы быстрые, Над Секиркой над горой залпы-выстрелы, Цвета моря облака, цвета неба ли? Ах, воздушная река, были-небыли… Писал о тайнах Космоса и о заре свободы, Писал, что все изменится и что тиран падет. Что к ценностям возвышенным потянутся народы, Которые, пока еще, — как неразумный скот. Она листовки клеила на стены и ограды, И в театральной сумочке носила револьвер. А после — революция, а после — баррикады: «Да здравствует Грядущее и эрэсэфэсэр!» Над Секиркой над горой птицы быстрые, Над Секиркой над горой залпы-выстрелы, Цвета моря облака, цвета неба ли? Ах, воздушная река, были-небыли… И вот — война закончилась, но где же та свобода? Всё сломано, растоптано, утоплено в крови. А он кричал на митингах, он лез, не зная брода, Она за ним, куда ж еще — зови иль не зови… Они ведь были молоды, талантливы, речисты, В сражениях — отчаянны, в дискуссиях — ловки. И к ним пришли-нагрянули товарищи чекисты, Без лишних слов отправили его на Соловки. Над Секиркой над горой птицы быстрые, Над Секиркой над горой залпы-выстрелы, Цвета моря облака, цвета неба ли? Ах, воздушная река, были-небыли… Когда ЧК арестовала Александра Ярославского, Евгения Маркон ушла к последним, как она считала, настоящим революционерам Советской России — к уголовникам. Она стала воровкой, была арестована, сослана в Сибирь. Бежала из ссылки, чтобы устроить побег мужу. ВОКЗАЛЬНЫЙ РОМАНС Когда на Север увезли его, Ее сомненья больше не терзали: «Коль рядом нет поэта моего, Так лучше быть воровкой на вокзале!» И жизнь давно — сухарь, а не калач. И песенка веселая допета. Но вот рванется скорый поезд вскачь, Она увидит своего поэта… …Несется поезд вскачь. Судьба — что детский мяч. Она ворует чьи-то кошельки. Она теперь одна, И не ее вина, Что увезли его на Соловки. Несется поезд вскачь, За ним несется плач, Беззвучный плач похож на черный дым. Безумной жизни новь, А у нее — любовь, И ей его не заменить другим. Несется поезд вскачь, А ты глаза не прячь, А на перроне — мусор и плевки, Подрежь лопатничек, Наденешь ватничек — И улетишь к нему, на Соловки. Несется поезд вскачь, А в нем сидит палач, А рядом с ним сидит палач другой. …А за окошком тьма, Она сведет с ума Того, кто не в ладу с самим собой… Она — в ладу с собою и судьбой, Ее никто остановить не сможет. И даже тот невыигранный бой Любых побед ей кажется дороже. Горька свобода, осторожен ум. Но без свободы человек — обмылок… Побег сорвался. На Секирке кум Заряд свинца всадил ему в затылок. Над Секиркой над горой птицы быстрые, Над Секиркой над горой залпы-выстрелы, Цвета моря облака, цвета неба ли? Ах, воздушная река, были-небыли… За несостоявшийся побег Александра Ярославского расстреляли. Когда ей, содержавшейся в штрафном изоляторе, начальник лагеря Дмитрий Успенский сообщил, что лично расстрелял ее мужа, она, не сдержавшись, бросилась на палача с камнем в руках. За эту попытку, которая была квалифицирована судом как террористический акт, ее тоже приговорили к расстрелу. ПРОЩАЛЬНЫЙ РОМАНС И звучит приговор — точка. «Высшая мера». Замолкают Секирка и штрафная тюрьма. И уже не раздвинется занавес серый, На актеров и зрителей опускается тьма. И лицо — не лицо, полинявшая маска, Скоро ночи последней наплывет забытьё. Гаснут звуки, вот-вот — и наступит развязка. Воспаленные губы не остудит питьё. И останется лишь пустота небосвода, Лишь поблекшие тени невозвратной поры Да подарок ее — двести метров свободы: От штрафного барака — до Секирной горы. А багровая мгла — это лопнула вена. За спиной конвоиры, вошедшие в раж… …Это было у моря, где ажурная пена, Где встречается редко городской экипаж… |
