Она повернулась к Маркусу, ее взгляд теперь был полон не только мнимой, но и какой-то извращенно-истинной боли, смешанной с жгучим обвинением. «Я не дерзну оспаривать священное право Крови Внутреннего Круга на самооборону. На Арене Чести каждый отвечает за свою жизнь. Но посмотрите на результат!» Ее рука резко указала в сторону, где должен был находиться Элдин, словно его тень витала здесь. «Посмотрите на то, что осталось от Элдина Арнайр! Это не победа воина. Это – калечение души. Это – акт такой глубинной жестокости, что он подрывает сами основы нашего Круга, нашу веру в силу, честь и саму святость крови Арнайр, текущей в наших жилах! Если такой метод будет терпим, если он не будет осужден и поставлен в жесточайшие рамки контроля Советом, что помешает любому из нас стать следующей жертвой? Где та грань, за которой поединок превращается в акт бессмысленного уничтожения сородича?» Она снова обратилась к Совету, ее голос зазвучал с новой, пророческой силой. «Я требую не кары, но расследования. Глубокого. Беспристрастного. Под патронатом Совета. Мы должны понять, что это за сила. Как она работает. Каковы ее истинные пределы и цена, которую платит не только жертва, но и носитель. И главное – как предотвратить повторение подобного кошмара в будущем. Ибо без этого контроля, – ее взгляд снова скользнул по Маркусу, холодный и неумолимый, – он представляет собой опасность не только для внешних врагов клана, но и для нас самих. История нашего рода знает мрачные примеры, когда оружие невиданной силы обращалось против руки, его державшей, и против самого сердца клана.»

Ее слова повисли в густом воздухе зала, тяжелые, отравленные мастерски смешанной правдой и ложью, холодным расчетом и мастерски раздутым страхом. Она не врала открыто. Она брала факты – состояние Элдина, непонятность Гармонии, ее разрушительный потенциал – и поворачивала их под таким углом, что солнечный свет истины становился зловещим отсветом адского пламени. Элдин – не побежденный, а жертва, мученик. Его метод – не сила, а неконтролируемая жестокость. Он сам – не защитник, а внутренняя угроза, бомба с часовым механизмом, грозящая разорвать клан изнутри.

Наступила тишина. Глубокая, звенящая, как лезвие перед ударом. Давление взглядов Старейшин усилилось, стало почти физическим. Боргун хмыкнул, коротко и резко, кивнув – он явно соглашался с сердцевиной обвинения, с идеей об угрозе. Хельга перестала плести невидимые нити, ее пальцы сомкнулись; ее аналитический взгляд метнулся от Лиры к Маркусу, взвешивая силу аргументов, степень опасности, политический вес сторон. Лираэль не прекращала своего незримого сканирования; казалось, она пыталась уловить малейшую вибрацию Гармонии в ответ на обвинения. Джармод оставался статуей, но его темные глаза не отрывались от Маркуса, фиксируя каждую реакцию.

Патриарх Сигурд не проронил ни слова. Не двинулся. Он был воплощенным молчанием, бездной, втягивающей в себя весь свет и звук. Его решение не будет вынесено сейчас, сгоряча. Он ждал. Ждал ответа Маркуса. Ждал, как отреагирует Совет. Ждал, куда качнется хрупкое равновесие сил.

Маркус почувствовал, как внутри него взрывается вулкан. Горячая, всесжигающая волна праведного гнева захлестнула разум. Гнев на это лицемерие, на эту мастерски сплетенную ложь, на превращение его отчаянной борьбы за жизнь ребенка в акт бессмысленной, садистской жестокости! Он ощутил, как его "теплое солнце" Гармонии, обычно источник стабильности, отозвалось на бурю эмоций не светом, а низким, опасным гулом. Как будто в его глубинах проснулся разъяренный зверь. Цепи на запястьях внезапно показались раскаленными докрасна, впиваясь в кожу. Он сжал кулаки до хруста в костяшках, чувствуя, как дикая, неукротимая энергия рвется наружу, требуя выхода, требуя сжечь дотла эту ложь, развеять в прах этот холодный, расчетливый театр абсурда, превращающий его в чудовище… Гармония, всегда бывшая щитом, обернулась копьем ярости, направленным против своих же. Контроль трещал по швам.

Ярость.

Она хлынула из самого нутра, горячая и слепая, как расплавленный металл, заливая разум, сжигая осторожность. Гнев на лицемерие Лиры, на ее мастерски отточенные кинжалы слов, на превращение его борьбы за жизнь ребенка в акт бессмысленной жестокости. Гнев на этих каменных идолов за столом, чьи взгляды – скальпели, щупальца, гири осуждения – давили на него. Гнев на самого себя – за слабость, за боль, за этот дикий, неконтролируемый вихрь Гармонии, что бушевал внутри, отвечая на вызов не стабильностью, а первобытной яростью зверя, загнанного в угол. Цепи на запястьях пылали, казалось, вот-вот расплавятся, впиваясь в кожу раскаленными обручами. Он ощутил, как энергия рвется наружу – не щитом, а сокрушительной волной, способной смести ложь, развеять тени, спалить этот зал дотла вместе с его холодными обитателями…

Сорваться. Доказать им их правоту. Стать чудовищем, которым они тебя видят.

Мысль промелькнула, ослепительная и соблазнительная. Легкий путь. Путь разрушения.

Но где-то в глубине, под слоями боли, усталости и бешеного гнева, тлела другая искра. Искра мальчишки с Арены Чести, выжившего под взглядом Камня Силы. Искра того, кто научился превращать страх в ярость, а ярость – в холодную решимость. Щит – не стена. Платформа. Трамплин. Слова Хангра пробились сквозь рев крови. Сила без ума – тупое орудие.

Маркус закрыл глаза. На долю секунды. Глубокий, почти беззвучный вдох – не воздуха, а самой тьмы, холода, давящей тишины зала. Он втянул в себя ярость, как втягивают меч в ножны. Не подавил – направил. Направил бурлящую энергию Гармонии не вовне, а внутрь, в самую сердцевину своего существа. Не на разрушение, а на… фокус. На ледяное, кристально-ясное осознание момента. На точность удара.

Когда он открыл глаза, в них не было ни следа безумия, ни открытого пламени гнева. Был холод. Холод глубинных вод, где давление способно раздавить сталь. Холод камня цитадели, выдержавшего века осад. Его голос, когда он заговорил, был тихим, но настолько отчетливым, что перерезал гнетущую тишину, как лезвие режет шелк. В нем не было ни дрожи, ни надрыва. Только ровная, неумолимая тяжесть правды.

«Непропорциональная жестокость, Лиры» Он произнес ее имя без титула, без почтительности, как констатацию факта. Его взгляд скользнул по ее безупречному лицу, не задерживаясь, перейдя к Старейшинам. «Давайте говорить о пропорциях. Один: Элдин Арнайр. Мастер ментальных искусств. Его цель в поединке: не победа. Не честь. Его цель, озвученная им самим и подтвержденная свидетелями, – сломать. Сломать волю. Уничтожить разум. Превратить в послушное орудие или пустую оболочку ребенка, Торвина, чья единственная вина – попытка защитить меня от подлого удара в спину.» Он сделал микроскопическую паузу, дав образу подлого удара в спину воина Крови Внутреннего Круга по ребенку осесть в сознании. «Два: Моя сила. Гармония. Ее природа – стабильность. Защита. Создание островка порядка в хаосе. Она – щит. Не меч. Не кинжал.» Он поднял руки, позволив цепям звякнуть. Звук был громким в тишине. «Щит, который я направил не на атаку, а на защиту – защиту разума Торвина от сокрушительного натиска ментального убийцы. Защиту его сути от стирания, о котором говорит Лира.»

Он повернулся к Лире, наконец встретив ее ледяной взгляд своим, теперь абсолютно спокойным. «Вы говорите, ваш брат – пустой сосуд. Трагедия? Без сомнения. Но это – последствие его собственного намерения, направленного на другого. Его атака была столь яростной, столь сконцентрированной на уничтожении, что когда щит Гармонии отразил ее… он обрушился на своего создателя. Не я сломал Элдина. Он сломал себя о щит, поднятый для защиты невиновного. Ирония судьбы? Или закономерность силы, обращенной исключительно на разрушение?» В его голосе прозвучал ледяной отголосок чего-то, что могло быть сожалением, но было лишено всякого тепла. «Что до контроля… Да. Гармония дика. Она требует воли. Постоянной, железной воли. Как и любая истинная сила в наших стенах. Разница лишь в том, что моя сила защищает жизни. Вчера она защитила Торвина. Сегодня, – его взгляд скользнул по суровым лицам Старейшин, – она защищает истину от потоков лжи и мастерски направленного страха.»