Жена продолжала тянуть его за рукав, пытаясь увести. Он вырвал руку и продолжал на меня смотреть — не слишком дружелюбно. Можно даже сказать, что жара в его глазах хватало, чтобы назвать такой взгляд ненавидящим. Я ничего не сделала, чтобы вызвать его ненависть, только сказала ему «нет». Есть такие мужчины, которые считают «нет» смертельным оскорблением, но обычно для такой реакции нужно больше, чем отказ при попытке знакомства в баре. Я приглядывала за ним, пока нас не скрыли шторы дальних комнат.

— Жуть, — сказала я.

— Я его знаю, — тихо ответил Натэниел.

Я обернулась к нему:

— Откуда?

Он облизал губы, глаза у него были полны тревоги.

— Когда жил на улице. Он выбирал ребят постарше, таких, что уже почти были слишком старыми для профессии.

— Слишком старыми?

— Как правило, выходящие на улицу мужчины мужчин не ищут, Анита. Они хотят мальчиков. Как только становишься слишком взрослым с виду, приходится менять место работы. Переходить к другой клиентуре. — Последние слова он произнёс, горько скривив губы. — Он постарел, и он меня не узнал, но я его помню. Помню, один из старших ребят меня о нем предупреждал.

— Предупреждал?

— Да, — кивнул Натэниел.

— Он им делал больно?

— Нет, но иногда клиент у всех вызывает чувство какого-то страха. Он просил обычных вещей, но через какое-то время всем становилось жутко. Вроде как чуешь в нем сумасшествие и понимаешь, что когда он кого-то изуродует — это только вопрос времени.

Я коснулась его лица, и он посмотрел на меня. В его глазах была та печаль, с которой он пришёл ко мне когда-то. Это взгляд сказал мне, что он все это видел, все это делал, и при этом разрушил что-то в себе. Я взяла его ладонями за щеки и ласково поцеловала. Одиночество в его глазах смягчилось, но не исчезло. Что-то осталось.

— Анита, она твоя подруга, но… — заговорил Мика.

Я обернулась и увидел, что танцор Даллас лежит на полу, а Ронни сидит на нем. Она ниже пояса все ещё была одета, а он — нет. Рубашка на ней была расстёгнута, и если она пришла сюда в лифчике, то сейчас его не было.

Все, хватит. Хватит с меня чужаков, которые лапают моих мальчиков. Хватит с меня Ронни, которая нас в этот гадючник затащила. Хватит её саморазрушительного слабоволия. Я этого нахлебалась от Ричарда, и от Ронни уже не хочу.

— Вероника Мария Симмз! — произнесла я.

Она заморгала, подняв глаза на голос и на звук всех своих имён.

— Ты мне кто, мама?

Я схватила её за пояс джинсов и подняла с этого мужчины. Это поразило её — и меня тоже, потому что мне это не стоило усилий. Она больше меня, выше, просто больше, а я её подняла так, будто она ничего не весит. И поставила на шатающиеся ноги.

— Эй, у нас сеанс! — заявил с пола Даллас.

Я показала ему значок:

— Сеанс окончен.

Держа значок в левой руке, я правой перебросила Ронни через плечо. Мне пришлось пару раз подбросить её в воздух, чтобы устроить поудобнее, а потом я зашагала по коридору. Натэниел раздвинул перед нами шторы и последовал за нами, Мика в арьергарде.

Ронни не отбивалась, но протестовала:

— Анита, отпусти меня!

Жутковатая парочка нас не ждала на площадке перед комнатами, и я была этому рада. Значок я держала на виду, но, чтобы достать пистолет, мне пришлось бы снять с плеча Ронни. Войдя в зал, я оглядела его, и той пары не было и здесь. Ещё лучше.

— Анита, я тебе не ребёнок, мать твою! Отпусти меня!

На пути возник вышибала, и я сунула ему под нос значок. Он поднял руки — дескать, никаких проблем. Мы продолжали путь к двери. Музыка все ещё наяривала так, что у меня череп трескался, но людской говор затихал за нами. Не знаю, в значке было дело, в том, что я несла на плече женщину, или что Ронни светила грудями на весь зал, или у народа вызвал траур тот факт, что я двух самых красивых мужиков увожу с собой. Как бы там ни было, но мы шли в туннеле тишины, потому что на нашем пути все прекращали говорить, прекращали пить, прекращали танцевать и только глазели на нас.

Пришлось рукой со значком придержать Ронни, когда я по ступеням всходила к входной двери, но мы прошли. Натэниел придержал дверь, ведущую в гардеробную. Мика вышел первым и поспешил открыть наружную дверь. Мы вышли в прохладный осенний воздух, дверь захлопнулась за нами, оставив в звенящей тишине.

— Отпусти меня на фиг!

На этот раз она стала вырываться — не слишком хорошо, не так, как могла бы, но у меня кончилось терпение. Отпустить? Сейчас отпущу. Я сбросила её на землю, задницей прямо на гравий.

Я думала, она заорёт на меня, но на её лице появилось странное выражение, и вдруг она вскочила на ноги и побежала, спотыкаясь, к травке на краю автостоянки. Там она рухнула на четвереньки и начала блевать.

— Блин! — произнесла я тихо и с чувством, направилась в её сторону, и ребята пошли за мной. Я махнула им рукой, чтобы оставались в последнем ряду машин, и пошла по траве к Ронни. Сухая осенняя трава шелестела о джинсы.

Ронни все ещё стояла на четвереньках. Кисло-сладковатый запах рвоты добрался до меня прежде, чем я до неё. Действительно, она моя подруга, потому что я подошла к ней, убрала волосы с её лица и стала держать её, как держат ребёнка. Только истинная дружба могла удержать меня там, где она выблевала все, что выпила за этот вечер.

Стоя рядом с ней, я пыталась думать о другом, о чем угодно другом. Я не слишком умею находиться в присутствии блюющих людей. Что-то в этом звуке и запахе есть такое, что меня тоже тянет на рвоту. Я смотрела на ту сторону поляны, пытаясь найти другой предмет для размышлений. И ничего интересного не видела, пока не посмотрела прямо перед собой. Сперва мне показалось, что это бурелом, упавшее дерево, но глаза рассмотрели получше, и я поняла, что это человек. Бледный контур руки, кисть уставлена в небо, будто опирается на что-то, мне не видное. Не обязательно же мёртвое тело — кто-то вышел и упал в обморок.

Я оглянулась на Мику и Натэниела и жестом их подозвала. Ронни уже начинала переставать. Наконец-то пошли пустые спазмы.

— Останьтесь с ней.

Я знала, что, идя в ту сторону, я могу уничтожить улики, но я знала также, что это может быть манекен или просто человек без сознания. Надо убедиться перед тем, как звать кавалерию. Что это говорит о моей жизни, что первая мысль у меня была «мертвец, убийство»? Да то, что я слишком давно работаю с убойным отделом.

Я шла по сухой траве, замедляя шаг, глядя, куда ставлю ноги. Трава уже не шелестела, потому что я кралась осторожно. Если где-то здесь лежит оружие, мне не хочется на него наступать.

Чем больше смотрела я на тело, тем больше убеждалась: мертвец. Та самая бледность кожи в свете далёких галогеновых фонарей и в холодном свете звёзд. Мужчина, лежит на спине, рука упирается в сухую ветку дерева. Если бы она не торчала вверх, я бы так быстро и не заметила. Как волосы девушки на месте первого убийства, кто-то дал себе труд сказать: эй, гляньте-ка сюда. Да, на этот раз мужчина, а не женщина, но тоже в стрингах леопардовой расцветки, сдвинутых в сторону, и трудно было не заметить тот факт, что он выбрит, тщательно выбрит. Шансы, что это не стриптизер из «Снов инкуба», почти нулевые. В Вегасе на такие шансы не играют.

Следы клыков на шее выделялись чёрным на белой коже. Ещё на сгибе локтя, на запястье. Я не стала трогать его и отодвигать голову, чтобы посмотреть, есть ли соответствующие следы на другой стороне шеи. Не стала раздвигать ноги и смотреть, есть ли отметины внизу. Я только присела рядом на корточки, пытаясь не касаться земли, и тронула его за руку. Да, вроде как искала пульс, но на самом деле нет. Он был холоден на ощупь, но рука его сдвинулась, когда я нажала едва-едва. Либо окоченение не наступило, либо наступило и прошло. На это могут влиять многие факторы, но я бы сказала, что он умер недавно, сегодня ночью. Его убивали, пока мы допрашивали Иону Купера в Церкви Вечной Жизни. Сейчас, когда у меня перед глазами был этот мертвец, почти мальчик, я не испытывала такого неприятного чувства по поводу убийства Ионы Купера. Странно, правда?