Ричард повернулся и посмотрел на меня. Лицо его уже не было безразличным. В тёмных глазах пылал жар, и это не был жар его зверя — по крайней мере, не только он. Это был взгляд, который мне приходилось видеть — взгляд, говоривший, что Ричард знает, какое действие на меня производит, и ему это приятно. В последнее время этот взгляд должен был говорить мне: я знаю, ты находишь меня прекрасным, а вот тронуть больше не можешь. Что значил этот взгляд сейчас, я не поняла, но мне он не понравился.

Жан-Клод подошёл с другой стороны кровати, закрыв Ричарда от меня. Когда Жан-Клод отошёл, Ричард забрался на кровать подальше, уже не касаясь пола ногами. Все его шесть футов один дюйм лежали на постели, обрамлённые простынями цвета свежей крови и освещённые играющим пламенем свечей.

У меня пересохло во рту. Нехорошо.

— Я передумала, — сказала я. — На самом деле я вам, ребята, не нужна.

Голос у меня звучал с придыханием.

Жан-Клод, зажигавший последнюю свечу, обернулся, огладил рукава длинными пальцами и остановился, глядя на меня. Глаза у него сверкали двумя тёмными сапфирами, пламя свечей играло в них так, как в глазах обыкновенного человека просто не может.

— Но ведь ты нам нужна, ma petite. Без всякого сомнения. Ты — мост между нами. Ты — третья в нашей силе. Разве это не то, что нам просто необходимо?

— Я не в смысле вообще, а вот сейчас, здесь. Я в смысле вы вполне можете это устроить без меня. Вы…

Мне трудно было сосредоточиться — Ричард перевернулся на живот и слегка шевельнул головой, и я заметила, что волосы у него уже отросли настолько, что падают на лицо. Не длинные, но гуще, чем мне помнилось. Отсвет пламени на джинсах не играл, но тело Ричарда в обтягивающих джинсах и не нуждается ни в каких подчёркиваниях.

— Я ухожу. Вот что. Да, ухожу, — лепетала я и не могла перестать. Но все же я повернулась и пошла к двери — столько очков в мою пользу, что я до стольких и считать не умею.

— Пожалуйста, не уходи, ma petite, — окликнул меня Жан-Клод.

Я обернулась, и не знаю, что бы я сказала, но он сидел на кровати, и что-то сделал с воротом халата. Ворот распахнулся, и я увидала почти целиком всю его грудь в раме чёрного меха лацканов. Шрам от ожога чернел на белом фоне кожи в чёрной раме. Соски у Жан-Клода были бледнее бледного, и уже по одному этому признаку я могла увидеть, что он голоден. Он коснулся рукой груди, будто знал, куда я смотрю. Рука пошла вниз, и мой взгляд тоже, передо мной предстала плоская линия живота, полоска чёрных волос сразу ниже пупка, уходившая в запахнутый халат. Почти неодолимый порыв подойти и раздернуть на нем пояс, увидеть это тело на фоне черноты халата и багрянца простыней. Я знала, каково будет это зрелище, потому что видала его не раз. И эта мысль заставила меня посмотреть на Ричарда, потому что его я на алом шёлке никогда не видела. И не видала его при свечах.

Он повернулся набок, опираясь на локоть, другую руку свесив поперёк бёдер, будто привлекая моё внимание к джинсам и тому, что, как я знала, в них содержится. Но нет, Ричард не осознавал мощь своего тела, по крайней мере, в смысле соблазна. Так бы поступил Жан-Клод, но не Ричард. И тут у меня возникла все та же ужасная мысль: что если Ричард от открытия меток перенял от Жан-Клода умение соблазнять? Ну это же просто нечестно будет!

Я закрыла глаза и снова направилась к двери. Лучше, если не будет видно никого из этих двух. Жан-Клод снова окликнул меня:

— Ma petite, ты сейчас налетишь на стену.

Я резко остановилась и открыла глаза в паре дюймов от стены. Дверь оказалась на шаг слева. Ну и ну!

— Ma petite, не покидай нас.

Голос Жан-Клода сочился в крошечное отверстие, которое я оставила для него в щитах. Он вползал внутрь, играл по коже, заставлял ёжиться, и — помоги мне Бог! — я обернулась и посмотрела. Вот дура!

Жан-Клод всполз на кровать, лежал возле подушек. Вытянулся во всю длину на красном шёлке, и халат широко распахнулся, едва вообще что-то прикрывая. Белое-белое плечо на фоне алого шелка. Длинные ноги наполовину на алом, наполовину на чёрном. И бахрома меха едва закрывает бедра.

Ричард все ещё лежал на боку. Они лежали почти в одной позе, только голова Ричарда указывала прочь от двери, а Жан-Клод наклонил её в сторону двери.

— Так нечестно, — сказала я. — Чтобы вы двое, одновременно.

— Что ты хочешь этим сказать, ma petite?

Но он был слишком доволен собой, чтобы вопрос был искренним.

— Ты наперёд знал, сволочь ты этакая!

— Я ничего не знал, но всегда есть надежда.

Мне трудно было дышать, точнее, дышать ровно. Я замотала головой, и полотенце стало разматываться. Я его поймала и так и осталась стоять с полотенцем в руке. Оно было мокрое и холодное. Меня трясло, и не только от мокрых волос на шее.

— Ричард, ты же в ботинках ложишься на шёлковые простыни. Неужто тебя не учили, что такие туристские ботинки на шёлк не кладут?

Он даже не пытался сделать вид, что говорит всерьёз. Он дразнился, но дразнил он не Ричарда.

Ричард просто сел, красиво играя мышцами живота, положил ногу на колено и стал расшнуровывать ботинок. При этом он на меня не смотрел, но знал, что я на него смотрю.

Надо было уйти. Действительно надо было. И я это знала, но почему-то стояла и смотрела, как Ричард бросает на пол первый ботинок. От звука я вздрогнула.

Он глядел на меня, снимая второй, или смотрел, как я на него смотрю. А я как птичка, про которых рассказывают, что их завораживают движения змеи. Такой красивой, такой греховной, такой опасной. А он, черт побери, всего лишь снимал ботинки. Не должно было это столько для меня значить, да и вообще ни для кого.

Бросив оба ботинка на пол, Ричард снял с себя толстые носки, не ожидая ни от кого напоминаний, и снова лёг на живот — босые ноги на простыне. Он смотрел на меня через плечо, и волна волос едва закрывала ему глаз. И вид получался одновременно и игривый, и мудрый. Как у падшего ангела — невинность и обещание греха в одном взгляде. Отличный вид.

Такого вида я в жизни не думала увидеть у Ричарда. Просто это совершенно на него не похоже.

— Сколько в этом от тебя, Ричард, а сколько от него?

Он лежал на шёлке, и сейчас перевернулся на спину движением одновременно собачьим и кошачьим. Или, может быть, у меня предрассудок, будто у собак нет той текучей грации, что у кошек, когда они переворачиваются через спину. Руки Ричард вытянул над головой, длинное тело от пальцев ног до пальцев рук потянулось с усилием, а потом он лёг спокойно и расслабленно. Положил руки на живот и улыбнулся мне с той же смесью невинности и греха.

— Точно не знаю, — ответил он голосом чуть более хриплым, чем должен был быть на этой стадии.

— И тебя это не пугает?

Мой голос по-прежнему звучал с придыханием, но теперь по другой причине.

Ричард нахмурился — небольшая морщинка легла между темно-карими глазами. Потом он покачал головой.

— Не пугает. Я сейчас так спокоен, как уже много дней не был.

Я перевела взгляд на Жан-Клода, который лежал, опираясь на груду подушек, и алые простыни отлично гармонировали с чернотой волнистых волос.

— Слушай, прекрати ты быть так чертовски живописен. Ты мутишь ему ум.

— На самом деле нет.

— Что значит «на самом деле»?

— То, что я не нарочно. Я тоже пока ещё приспосабливаюсь к этому новому уровню силы, ma petite. Меня пугает случившееся с Дамианом и Натэниелом. Я подумал: хорошо бы, чтобы она не так боялась Натэниела и того, что он от неё хочет. Клянусь тебе, только это я и подумал, ничего больше, а сегодня утром узнаю, что ты с ним перешагнула те черты, которых клялась не перешагивать.

— Ты хочешь сказать, что это ты меня заставил?

— Non, ma petite. Я хочу сказать, что пожелал тебе меньше бояться того, чего ты хочешь, и ты стала меньше бояться. Я не знал, что это может возыметь эффект, воздействовать на тебя, узнал только несколько минут назад, когда подумал: хорошо бы, чтобы Ричард не так боялся того, чего он хочет — и вот, он не боится.