Студенты за счет строя держались неплохо. Рыцари их теснили, и Тодт разворачивал фланг, одновременно смещаясь к центру, где один за другим падали францисканцы. Отец Августин же вообще не командовал, увлекшись поединком.

Если бы бой получилось довести до конца, то монахи непременно бы проиграли. Отец Августин успел добить Коня локтем, Устин за строем бился со Львом, но бойцы в сутанах исчерпали запас прочности и падали один за другим. Тодт свернул остаток строя чуть ли не в круг, но с ним и с аббатом на ногах оставалось шесть монахов против семи рыцарей.

Мятого рыцари выдернули из строя и наваляли ему втроем со всех сторон. Этим вроде бы проигрышным ходом Мятый выиграл немало времени, потому что в каменоломнях его тоже частенько били толпой, и он умел принимать удары вскользь или на крепкие, а не на слабые части тела. Но рыцари тоже были не лыком шиты и уронили его броском с подножкой.

Как ни вспоминали потом, никто не вспомнил, каким образом медведь оказался на свободе. Все смотрели на кулачный бой, и вдруг дверь клетки открылась. Огромный зверь выбрался наружу и негромко зарычал. Открылась и дверь клетки льва, но лев отлеживался, обожравшись, и никуда не пошел.

Когда бы не дамы, бойцы бы и не заметили, что там кто-то рычит. Увлекшись, можно и канонаду мимо ушей пропустить. Дамы повскакивали с мест, визжа как резаные и указывая пальцами.

— Медведь!!!

— Смотрите, медведь!!!

— Мама!!!

— Господи помилуй!!!

— Черт побери!!!

Стражники, стоявшие между зрителями и сценой и наблюдавшие кулачный бой, повернув головы, растерялись. Что делать? Стоять тут? Бежать с алебардами к медведю? Так он денег стоит, его поранишь, ввек не расплатишься.

Рыцари, а за ними и монахи, обернулись к медведю. Ни у кого, как на беду, не было совершенно никакого оружия. И многие вспомнили, что на них надеты шкуры, пахнущие съедобным зверьем.

Двое рыцарей подхватили Льва под локти и потащили его к трибуне. Точнее, мимо трибуны к двери в замок. Туда же спешили дамы с трибуны.

Шарль де Бурбон вскочил со своего места на краю трибуны, спрыгнул на площадь, выхватил меч и встал между медведем и не успевшими убежать дамами. Рядом с ним встали еще трое или четверо рыцарей, в том числе, Карл Добрый. Те мечи, которые носят при парадных костюмах, от медведя не помогут нисколько. Но, если бы зверь бросился да дам, то пятеро мечников его бы сколько-нибудь да отвлекли. Впрочем, медведи не рассматривают благородных дам в модных платьях ни как еду, ни как опасность. Ни на вид, ни по запаху.

— РРРазрази тебя гррром! — заорал Устин, набегая на медведя с поднятыми над головой руками.

В руках он держал оброненную кем-то шкуру свиньи.

Медведь встал на задние лапы и зарычал еще громче. На передних лапах ему давно не стригли когти.

Устин обругал медведя по-русски в надежде, что сакральные русские ругательства понимают даже звери.

Медведь ничего не понял и не обиделся.

— Это польский медведь! — крикнул Книжник со своей кафедры.

Старый монах не знал русских ругательств, но понял, что Устин кричит не по-польски и не по-немецки.

— Niedzwiedzi kurwa! — заорал Устин, потрясая шкурой.

Медведь понял. Обиделся и пошел на Устина. Устин шагнул к зверю, держа шкуру перед собой.

Взмах лапой — прыжок в сторону. Еще взмах — еще прыжок. Устин пытался придержать зверя у клетки, пока кто-нибудь из местных сообразит поставить строй с оружием.

Третьим взмахом медведь приноровился, зацепил шкуру и вырвал ее из рук. Когти застряли, и Устин успел перекатился и увернуться от страшного удара.

Зверь заревел и отвернулся. Эта дичь слишком ловкая, не поймать ли другую?

Устин подбежал и пнул медведя в бок.

Медведь в ярости бросился за русским, но через два шага остановился. Перед ним стоял строй бойцов вперемешку в шкурах, в сутанах и в парадных костюмах. Кто с алебардой, отобранной у стражника, кто с палкой из реквизита, кто с мечом.

— Строй держать! — крикнул Тодт, — Сомкнуть ряды! Плотнее!

Рыцари и монахи сдвинулись еще сильнее.

— Шаг вперед! — крикнул Тодт, стоя в середине строя, и сам сделал шаг навстречу медведю.

— Ужо тебе! — сказал Устин и тоже шагнул на медведя.

— Рррр, — неуверенно произнес медведь.

— Ujo tebe! — повторил Тодт с тяжелым немецким акцентом и сделал еще шаг вперед.

— Le Ujo tebe! — нестройным хором сказали монахи и рыцари с гнусавым французским прононсом и шагнули вперед, не разрывая строй.

Медведь попятился.

Вряд ли медведя бы попятили до клетки, а тем более, вряд ли убедили бы зайти в нее. Но тут появился еще один смелый мужчина.

Неброско одетый юноша с мечом на поясе подбежал к клетке сзади и просунул между прутьев овечку.

— Бееее! — закричала овечка, которую парень удерживал за ногу и тыкал ножом, — Бееее!

— Стой! — скомандовал Тодт, — Молчим!

Устин тоже остановился.

Медведь замер. Перед ним стоял строй вооруженных и не испытывавших страха людей. А сзади кричала овца. Ему иногда давали живых овечек и свинок, чтобы посмотреть, как дикий зверь рвет беззащитных жертв когтями.

Медведь повернулся, запрыгнул в клетку и набросился на овцу. Смелый малый отпустил скотинку и отступил в толпу. Устин задвинул засов.

— Браво! Молодцы! — закричали зрители.

— Дамы и господа! Мистерия продолжается! — объявил Книжник, — Прошу всех занять места!

На площади рыцари и монахи обнимались и пожимали руки друг другу. Отец Августин всех благословил и попросил разойтись.

На трибуну вернулись дамы.

— Несчастный узник просит прощения у дам! — сказал Книжник, — И позволения покинуть мистерию!

Узник на самом деле ничего не просил, а жрал овцу. От имени дам Луиза Савойская махнула рукой, и обе клетки укатили во дворец епископа.

Осталась только финальная сцена. Собственно, Рождество.

— Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова… — зачитал Книжник.

На сцене снова появились Трибуле и Колетт. Трибуле в сутане и с бородой, а Колетт — в платье невесты. Так сложилось, что Иосифа часто рисовали в каком-то балахоне, а не в современной художнику одежде и не по-античному завернутого в простыню.

Младенец, любезно предоставленный какой-то благочестивой прихожанкой, немного покричал и затих.

Над сценой взлетела алхимическая «рождественская звезда». Погода стояла пасмурная, и звезду зрители разглядели.

— На Рождество в Москве большие гуляния. Плотники ставят качели, а мужики берут лопаты и насыпают горы снега. Русские любят кататься с горок.

Пока он говорил, к горке подбежали помощники и приставили к спуску длинный желоб с бортиками, чтобы спускающиеся могли проехать по чистым гладким доскам и остановиться, а не прыгать задницей по брусчатке.

Первыми на горку вошли Устин, Трибуле и Колетт. Трибуле перекрестился, сел на скользкую свиную шкуру, взял ее за края, как показал Устин, и покатился вниз. Выехал к господской трибуне, вскочил на ноги, сделал сальто, прошел колесом.

Наверху на шкуру села Колетт. Положила шкуру на край площадки, уселась, свесив ноги на горку, и попросила Устина подтолкнуть. Устин аккуратно подтолкнул ее, и шутовка с визгом полетела вниз.

Устин не подумал подсказать про платье, и Коллетт тоже не сообразила. Трибуле в штанах красиво съехал, сидя на заднице и поставив ноги перед собой подошвами на край шкуры. Колетт не догадалась, что ноги надо поставить, а не вытянуть, а платье зажать коленями и лодыжками.

— Уииии! — завизжала Колетт, и не от страха или восторга.

Еще на первых футах горки бедняжка плюхнулась на спину, взмахнув ногами, а до конца дорожки она доехала с подолом, сбившимся выше пояса. Трибуле, как ни в чем не бывало, элегантно подал ей руку. Колетт приняла помощь, встала и раскланялась. Публика аплодировала ей в два раза громче и дольше, чем только что хлопала Трибуле.

— Нет, на качели я не полезу! — сказала шутовка, и зрители заржали громче прежнего.